«В добрые старые времена, когда Британией правил король Артур и прекрасная супруга его, королева Гиневра, при королевском дворце собрались наиславнейшие рыцари земли бриттов. И всем им, непобедимым воителям, нашлось место за Круглым столом Артуровым, ибо всякий из них был равен другому и ничьи доблести не были прочим в ущемление. День за днем слушали они рассказы короля своего и Мерлина, королевского волшебника, о геройских их подвигах. Потом и рыцари стали друг за другом о собственных преславных похождениях сказывать, но однажды обнаружили, немало тем опечалясь, что нет уже среди них волшебника Мерлина, ибо почил он на высокой скале, под кустом шиповника, и страшное чудище Дракон сон его охраняет. И порешили тут славные рыцари Круглого стола, и прежде всех сэр Кэй, сэр Галахад и сэр Ланселот, что Мерлина они освободят и пробудят. А про сэра Кэя шла молва, будто он — сын Гор и Огня и победить его трудно, почти невозможно. Про сэра же Галахада верные люди говорили, что он живет в доброй дружбе с тиграми и, стоит ему появиться, как тигры те, словно кошки, мурлычут вокруг него да поглаживают спину ему могучими своими лапами. А сэру Ланселоту сверхъестественные силы помогали благодаря матери его Вивиане, фее Озера, и Ланселот преславный, победив великих рыцарей без числа, заслужил любовь королевы Гиневры и дружбу короля Артура. И единственно матери своей, фее Озера, обязан он тем, что, сразившись с Драконом, чью силу не объять разумом человеческим, убил этого лютого зверя и Мерлина пробудил, хотя и заплатил за то собственной жизнью. Не видала еще земля бриттов трех рыцарей, этим подобных, и посему справедливо прославляют их в песнях величальных и небеспричинно поминают храбрость их, равно как и подвиги».

Когда расходятся на покой мои домочадцы, я остаюсь один и в неверном свете от пылающего очага да колыхающегося язычка лампады читаю множество подобных, а то и еще более наивных историй. Видно, записаны они такими грамотеями, которые — что же еще мне остается о них думать? — хоть и поднаторели в начертании букв, да не слишком пекутся об истине… может, потому, что не ведают ее, а может, попросту и знать о ней не желают. Конечно, если бы попадались мне одни только хроники, монахами писанные, кои — противоборствуя старинному и все ж вечно новому вероучению Мерлина — ратовали за Спасителя, не подозревая даже, сколь часто об одних и тех же событиях ведут речь, их замысел мне был бы понятен: когда важные и доподлинные события, подчас покрытые грязью и кровью, удается низвести до легенды, а там и до сказки, они теряют свою силу. Но что сказать о бардах, все переиначивающих под звуки лютни, что сказать, если и мои друзья, и друзья друзей моих, все равные мне по рождению, твердят почти то же, хотя и по иным причинам? Если даже память народа скудеет?