В настоящее время мы переживаем своеобразный ренессанс в оценке высказываний Клаузевица о войне и определяющих ее факторах. Это становится тем более понятным, что развитие истории показывает: даже в эпоху термоядерного оружия возможны войны, и в будущем с этим придется считаться. Мысленно возвращаясь назад, видишь, что было бы совсем неплохо, если бы Гитлер более подробно познакомился с положениями Клаузевица и соразмерял свои действия с его учением. Как это делал Ленин, оставивший многочисленные пометки на полях книги «О войне», которую написал великий стратег.

Клаузевиц, как известно, утверждает: война — это продолжение внешней политики с применением других, насильственных средств. По-видимому, целесообразно рассмотреть его краткое положение в более широком плане. Клаузевиц задает вопрос: что же такое война? И отвечает: «Война — это акт насилия, чтобы заставить противника подчиниться нашей воле». И далее: «Насилие берет на вооружение все новые открытия в области искусства и науки, чтобы дать отпор другому насилию. Незаметные, порой не стоящие упоминания ограничения, которые насилие само себе устанавливает, прикрываясь международным правом и традициями, составляют его суть, нисколько не ослабляя его силы. Насилие, понимаемое только как физическое действие, ибо морального государство и закон не признают, — это средство для того, чтобы достичь цели, подчинив противника своей воле. А чтобы наверняка добиться этой цели, противника следует обезоружить. Вот что, собственно, и является целью войны. Здесь цель подменяет смысл, отбрасывает его как нечто к ней не относящееся».

Исследовав далее суть, цели и причины войны, Клаузевиц приходит к следующему выводу: «Война, в которую втянуты несколько народов— прежде всего просвещенных, всегда возникает из-за какого-либо политического обстоятельства и по причине политической. Следовательно, война — это политический акт. Являясь неприкрытым выражением силы, война, вызванная политикой, становится на ее место как независимый фактор и вытесняет ее полностью, подчиняясь лишь собственным законам, словно мина, которая взрывается под воздействием заложенного в нее часового механизма, не реагируя на любое вмешательство извне. Так этот вопрос трактовался до сих пор, поскольку недостаточная взаимосвязь между политикой и войной приводила к такой оценке. Однако такое представление абсолютно ложно. Война в действительности вовсе не такое чрезвычайное событие, которое возникает и устраняется лишь одним способом. Тут действуют несколько различных сил, развивающихся неравномерно и неоднородно. Они то усиливаются, чтобы преодолеть сопротивление, то ослабевают настолько, что не могут вызвать никакого влияния. Следовательно, мы имеем дело со своеобразным пульсированием — возникающие напряжения преодолеваются то медленно, то быстро, пока не наступит упадок сил.

Если исходить из того, что война вызывается какой-то определенной политической целью, то вполне естественно: первая причина, вызвавшая ее, так и останется первым и главным соображением для тех, кто руководит вооруженным конфликтом. Но политическая цель не может диктовать законы войне… И все же политика пронизывает весь военный конфликт и оказывает на него постоянное влияние.

Итак, мы видим, что война — не только политический акт, но и действенный политический инструмент, продолжение политической деятельности другими средствами. Что остается присущим войне, так это — своеобразный характер ее средств. И если направленность и цели политики не входят в противоречие с этими средствами, то объясняется это военным искусством в целом и деятельностью полководца в каждом отдельном случае. Взаимосвязь, судя по всему, довольно тесная, но, насколько велико ее обратное воздействие на политику, — сказать трудно. Одно ясно: политические намерения являются целью, война же — средством, а средство никогда не может быть без цели».

1 апреля 1942 года я был назначен начальником 12-го отдела генерального штаба — отдела «Иностранные армии Востока», то есть того подразделения, которое занималось изучением положения дел нашего главного противника — Советского Союза. Назначение было произведено в связи с тем, что начальник генерального штаба генерал-полковник

Гальдер счел целесообразным заменить руководителя отдела еще до начала запланированного наступления немецких войск в направлении Волги и Кавказа. Выбор его пал на меня, по-видимому, потому, что я с конца 1939 года до начала октября 1940 года был его порученцем, а позднее, вплоть до моего назначения на новую должность, служил в оперативном управлении и принимал участие в разработке предстоящей операции. Мне были известны во всех подробностях задачи и состав привлекаемых сил и средств, а также промежуточные и конечная цели планирования.

Обстановка на начало апреля 1942 года характеризовалась тем, что нам удалось на всех участках групп армий «Центр» и «Юг» стабилизировать фронт, прорванный в зимние месяцы. Контрнаступление русских привело на отдельных направлениях к оставлению нами значительных территорий. Имелись существенные потери в снаряжении и боевой технике. Но самым тяжелым было, пожалуй, то, что немецкий солдат после двух лет побед впервые столкнулся если и не с поражением, то с мощными контрударами противника. А это повлекло за собой опасные психологические последствия, хотя вина за случившееся падала в первую очередь на погодные условия — непролазную грязь и морозы до минус 56 градусов, а также на нехватку, особенно вначале, зимнего обмундирования и сильно поредевший боевой состав частей и подразделений.

Не только по соображениям психологического порядка было необходимо как можно быстрее восстановить нашу инициативу, проведя новое мощное наступление. Предсказанные отделом «Иностранные армии Востока» советские контрудары в середине ноября 1941 года показали, что Сталин в случае необходимости пускал в дело дивизии с Дальнего Востока, чтобы выровнять положение на своем западном фронте. Зимние сражения показали также, что русские способны к импровизации. Каждая передышка давала возможность Советам восстанавливать подорванные летом 1941 года силы и оттягивать до бесконечности решающее сражение. Вместе с тем у нас самих возрастала опасность ведения войны на два фронта. Ибо самое позднее начиная с 1943 года необходимо было считаться с возможностью начала наступательных операций в Европе крупных американских сил. Таким образом, уже в начале 1942 года Гитлер оказался в таком же положении, как и верховное главнокомандование немецкой армии во время Первой мировой войны. Точнее говоря, обстановка напоминала февраль 1917 года.

Во время моей службы в оперативном управлении мы получили задание исследовать, где и какими силами можно было провести новое крупное наступление. При этом выяснилось: вермахт и военная промышленность, несмотря на все усилия, не в состоянии восполнить потери в живой силе и технике, чтобы обеспечить переход в наступление на всем протяжении гигантского фронта, протянувшегося от Крыма до Ленинграда, даже если бы мы пустили в дело дивизии, сформированные для действий против Великобритании. Поэтому пришлось ограничиться наступательными операциями более узкого масштаба: отражение контрударов противника прежде всего в Крыму и под Харьковом, овладение Ленинградом, чтобы вывести из строя Балтийский флот и установить, наконец, прямую и прочную связь с финнами.

Личность адмирала даже по прошествии многих лет после его трагической смерти — он был казнен 9 апреля 1945 года после весьма сомнительного расследования, произведенного эсэсовским судом в концлагере Флоссенбюрг, — до сих пор окутана покровом неопределенности и двойственности. Он разделил участь многих выдающихся представителей разведывательной службы как внутри страны, так и за рубежом, в числе которых был и полковник Николаи. В некоторых публикациях авторы, которые наверняка не знали Канариса лично и тем более не были с ним в близких отношениях, критикуют его поступки и действия. Они обвиняют адмирала в нерешительности, недостаточной выдержке, но чаще всего— в непредсказуемости. На личность начальника абвера бросают тень сделанные после войны сомнительные разоблачения его в том, что он, мол, пытался изменить отечеству.

По моему мнению, все эти весьма неопределенные и мало аргументированные версии вносят путаницу в оценку действий Канариса и не только не приближают нас к истине, но еще больше удаляют от нее. Против сочинителей таких историй говорит, прежде всего, то глубокое уважение и даже восхищение, которое бывшие сотрудники абвера питают до сих пор к адмиралу. В словах этих людей звучит не только благодарность за сердечную заботу о них, но и почтение к нему как к незаурядной личности.

В Канарисе, наряду с его религиозностью и верностью офицерской чести, пожалуй, сильнее всего поражала фундаментальная образованность — явление довольно редкое среди высших офицеров. В нем было многое от идеалов и воззрений первой половины девятнадцатого века, которые способствовали выдающимся офицерам прошлого достичь высоких научных вершин, далеко выходящих за узкие рамки военного дела. Наряду с широкой и глубокой образованностью, Канарис, в отличие от многих флотских и армейских офицеров, не видевших абсолютно ничего за пределами Северного и Балтийского моря и границами Германии, обладал способностью разбираться во взаимосвязях мирового масштаба. С этим было связано и его тонкое восприятие развития политических событий, которые он довольно часто пересказывал с поразительной точностью. Неудивительно, что Канарис уже в начале военных действий против России серьезно оценивал сложившуюся обстановку, а также перспективу благополучного для Германии исхода войны. Вот почему ему особенно тяжело было видеть, что руководители немецкого государства скептически относились к его прогнозам и отводили ему роль неудавшейся современной Кассандры.

К национал-социализму Канарис относился отрицательно. Как и генерал-полковник Бек, он страдал оттого, что его внутренний религиозный настрой входил в противоречие с принятой им военной присягой. Его душевные страдания безмерно обострились из-за сознания того, что, хотя Германия, вступившая в войну по вине Гитлера, вела борьбу не на жизнь, а на смерть, ей, несмотря на тяжелейшие жертвы, предстояло пережить полное поражение. Он не принимал всерьез оптимистические пропагандистские заверения нацистских бонз и их союзников о конечной победе рейха. Его не успокаивали и заверения западных держав, что в случае их победы вся ответственность за войну ляжет лишь на национал-социалистов.

Мне вспоминается наш долгий доверительный разговор в 1942 году, когда Канарис, затронув в ходе беседы вопрос о разглашении государственной тайны и государственной измене, пришел к выводу: можно будет даже оправдать последнюю, учтя исключительность военной ситуации и позицию тогдашнего высшего руководства. Тот, кто брал на себя такую миссию, по мнению адмирала, должен был постоянно помнить, что только полное поражение Германии могло создать условия для справедливой правовой оценки его действий. Поэтому человек, решившийся на такой шаг, рисковал не только собой, но и своими близкими…

Как известно, трагедия под Сталинградом стала поворотным пунктом всей восточной кампании. Она ознаменовала собой начало окончательного поражения третьего рейха. А ведь направления главных ударов и сила советских наступательных операций вовсе не были для нас неожиданными. Мы прекрасно отдавали себе отчет и в том, что наша операция в юго-восточном направлении все более растягивала левый фланг. А это представляло собой скрытую для нас самих угрозу. Советы прекрасно разобрались в обстановке и поняли, что здесь можно нанести сокрушающий фланговый удар. Но его можно было предупредить. Задолго до русского наступления мы имели немало разведывательных данных, свидетельствовавших о возможности появления в районе Сталинграда еще в октябре— ноябре 1942 года новых крупных мобильных сил противника, готовых к ведению боевых действий в зимних условиях.

Так, 4 ноября 1942 года поступило важное донесение по линии абвера. В нем говорилось:

«По полученным от доверенного лица сведениям, 4 ноября состоялось заседание военного совета под председательством Сталина, на котором присутствовали двенадцать маршалов и генералов.

На нем приняты следующие основные решения:

а) в ходе операций принимать необходимые меры, чтобы избежать больших потерь в людях;

С начала мая 1943 года донесения, получаемые по линии абвера, указывали на то, что русские планируют меры для отражения ожидаемого ими немецкого наступления в районе Харьков — Курск. По сведениям из надежного источника, мы еще 17 апреля 1943 года знали, что Сталин приказал провести в Москве 23 апреля 1943 года совещание с участием всех старших начальников различных участков обороны и командующих армиями. На этом совещании должны были быть рассмотрены следующие вопросы:

а) признаки готовящегося немцами наступления;

б) улучшение взаимодействия родов войск;

в) моральное состояние личного состава;

г) материальное и техническое обеспечение войск.