Ян напялил волглую мешковатую телогрейку, набросил поверху дождевик и сунул ноги в кирзачи. Ссутулившись, двинулся на выход. В дверях обернулся – Зина, подперев кулаками подбородок, сидела за щербатым кухонным столом и беззвучно плакала. Ян смотрел на неё, долго, не мигая. Молчал. Сказать было нечего, правильных слов давно не осталось. Да и какие тут могут быть слова.

– Ничего, – выдавил наконец из себя Ян. – Ничего. Переживём как-нибудь.

Постоял, подумал, что сволочь, и вышел в дождь. Оскальзываясь в грязи, добрался до пересекающего резервацию просёлка. Втянув голову в плечи, зашлёпал по обочине. Дождь обнаглел и косыми струями хлестал по щекам, а потом и вовсе перешёл в колкий крупяной град. Солнце ещё не взошло. Одинокий, пляшущий на ветру фонарь едва освещал размолотую в грязь слякотную щебёнку. С голодухи сводило резью живот.

Резервацию окружала обшарпанная неровная ограда из прохудившегося железобетона. Просёлок, перекусивший ограду насквозь, уходил, петляя, на восток. В месте прокуса когда-то были ворота, но потом их снесли, и теперь в створе стоял шлагбаум, который некому было поднимать. Впрочем, не было и особой нужды – пешие шлагбаум огибали, а автомобили в резервацию заезжали редко. К стреле шлагбаума, косо приколоченная гвоздями, лепилась облупившаяся табличка с надписью «Резервация». Видимо, чтобы исключить все и всяческие сомнения, о какой резервации идёт речь, под надписью значилось уточнение: «Для пидарасов».

Ян привычно обогнул шлагбаум, плюнул на табличку и запетлял по просёлку. Через полчаса тот вывел к пересечению с бетонкой – здесь, на вытоптанной земляной площадке было некое подобие биржи труда. Пидарасы стекались на биржу из трёх соседствующих резерваций и, бывало, бедовали здесь дотемна. А то и ночевали тут же в надежде хватануть хоть какую работу назавтра.