Сны, которые видел Ульшин, всегда были необыкновенны. Чаще всего его сны были цветными, с перехлестом красок, как будто впервые приобретаешь цветной телевизор и на радостях усиливаешь цвет до небывалой яркости. Иногда он видел черно-белые сны, но даже черно-белость была не серой, а вызывающей: вот посмотрите какая я красивая, даже в красках не нуждаюсь! Бывало так, что появлялся сон, раскрашенный одним или двумя цветами, например, коричневым и красным, это тоже было красиво, по-своему. Цвета были первой странностью его снов.

Второй странностью было то, что сны слишком часто сбывались. Не каждый сон, а только сон на определенную тему: всегда сбывались сны об опоздании на работу (он не просыпался от будильничьего звона), о встрече красивой девушки, которая сразу вешается на шею (этот сон всегда сбывался с точностью до наоборот: или девушка оказывалась безобразной, или, если красивая, давала от ворот поворот), о выиграше в лотерею. Последний сон всегда сбывался в точности, совпадало все, даже внешний вид билетика и его хрустящая рвучесть при вскрывании, и даже выигранная сумма. Ульшин всегда ждал, когда сон подскажет огромную, просто баснословную сумму, но сны никогда не показывали больше одного доллара в эквиваленте.

Третья странность была самой загадочной: раз за разом Ульшин попадал в одни и те же сны. Засыпая, он оказывался в той местности, где он проснулся вчера или несколько месяцев назад, и сон продолжался с точки прерывания. Местность, которая снилась, была косвенно связана с местностью реальной, например, мог сниться собственный двор, но двор был не настоящим, а искаженным в кривом зеркале антилогики.

В детстве Ульшин рассказывал интереснейшие из своих снов друзьям или выигрывал на спор эквивалент одного доллара, за что друзья его уважали, мрачно завидовали и раза два били (оба раза бил друг детства Шакалин, всегда в коричневом костюмчике, неотразимый донжуан и подлиза), рассказывал родителям; родители слушали, слушали и однажды повели его к врачу. Врач ничего не нашел, но Ульшин больше ничего и никогда родителям не рассказывал. Он закончил школу с медалью, проскочил институт, влез в аспирантуру и почти без труда защитился. В тридцать два года он устроился на работу в лабораторию слухового протезирования, в отдел перспективных исследований.

Перспективные исследования – это как раз то, что привлекало Ульшина больше всего. Он мог неделями возиться над воплощением малюсенькой идейки, поначалу мертвой. К концу недель малюсенькая идейка оживала и начинала шевелить еще более малюсеньким хвостиком. Понятно, что никакой пользы от идейки не было. Как только идейка оживала, она становилась неинтересной и Ульшин снова зыбывал о ней. Но однажды ему приснилась грандиозная идея.

Дуэль была назначена на завтра. Соперником Ульшина будет Шакалин, всегда желто-коричневый из-за любви к форменным костюмам и из-за сочной коричневости этого «Ш-К» в фамилии. Сейчас, в свой наверняка последний вечер, Ульшин вспоминал Шакалина правильно-перевирающим внутренним зрением, и видел его только в одном цвете, в коричневом. Шакалин имел плоское, чуть геометрическое лицо (не дотягивающее до квадратности), узкие глаза с желтыми веками, ШироКую, ШоКоладнцю улыбку, жил с двумя тугими, налитыми плотью ШКольницами,(сразу с двумя, почему он, а не я, какой неправильный сон!) и хорошо помнился Ульшину по ШКоле – каждое воспоминание как пощечина.

Надо же было так вляпаться с первого же сна.

Лампы дважды мигнули – это означало двадцать три часа. Через час выключат свет. Осталось восемь часов. Дуэль назначена на семь. – На семь назначена дуэль – эль-эль – и нет никаких шансов, – пропела кукушка в часах.

Ульшин взглянул на кукушку и она смущенно спряталась в часы; часы исчезли.

Ульшин подвинул тумбочку, так чтобы она оказалась сзади и справа от лампы, расстелил клеенку, поставил зеркальце и приготовил пластилин. Пластилин был мягким из-за жары и блестящим в тех местах, где он отклеился от клеенки, жирным на ощупь. К нему прилипли обломки спичек, камешки, несколько мертвых мух.