Полная характеристика двух столиц империи дело слишком трудное и обширное. Гораздо легче составить поверхностные очерки сих городов или заметки, которые путешественник может собрать в короткое время, не пускаясь в глубокие исследования и наблюдая только наружность города и общественные места.

Большие города почти везде носят отпечаток страны, их окружающей, соединяют в себе умственную жизнь прилегающих областей, служат верным зеркалом обычаев, мнений и нравов окрестных земель. У нас не совсем так. Если Москву можно назвать представительницею, в некоторой степени, средней России, то никак нельзя сказать, чтобы Петербург служил верным изображением северной части государства. Петербург, и это гораздо правильнее, есть новая возрожденная Россия, столица империи; Москва – древняя Россия, или бывшая столица царства. Петербург есть местопребывание двора, чиновников, войска, иностранцев и главный торговый порт. Москва – центр промышленности государства, город мануфактурный и ремесленный и, следовательно, наполненный преимущественно простым народом.

Есть два рода патриотов, в равной степени заслуживающих уважения: одни, воспитанники девятнадцатого века, любят все новое, блестящее. Они путешествовали по Англии и Франции, плыли в Любек на красивом, удобном пароходе, катались по железной Бирмингамской дороге, удивлялись Лаблашу, узнали на самом деле всю негу, весь комфорт новейшей европейской образованности и полюбили его. Они хотели бы найти этот комфорт в России, находят отчасти, только в Петербурге, и предпочитают его. Другие патриоты старого века: они знают свою историю; думают, что Россия могла быть сильна и счастлива при прежнем порядке дел, и потому не любят нововведений. Как Виктор Гюго, они поселяются в той части города, где все напоминает времена давно минувшие. Эти патриоты отдают преимущество Москве. – Да и какой Русский может равнодушно слышать о ней? Не говоря об историческом значении матери Русских городов, нельзя не полюбить ее за доброту, гостеприимство, в противоположность с этикетом и эгоизмом Петербурга. Нельзя не любить ее за набожность, горячий патриотизм, филантропию. Какое же чувство рождается при взгляде на священный Кремль! Предки наши не умели строиться; в городах мало древностей; почти все они в Москве, в Кремле: здесь наша и святыня! Рука времени мало коснулась Кремля; каков он был за 200 лет, таков почти и теперь. Те же золотые маковки, белые стены, башни, ворота; нет только прежней жизни: это величественный памятник, мертвая летопись событий. Кремль застроен храмами, дворцами, монастырями; обывательских домов нет, и он пустынен; только в воскресные дни нарушается его обычный покой. В обыкновенные дни в Кремле царствует глубокое молчание; толпы народа не волнуются у Красного Крыльца; нет пушек на стенах; ратники не расхаживают по башням; огромный часовой в золотой шапке, поставленный Годуновым сторожить Москву, теперь без дела. Бывало, он осматривал окрестность за тридцать верст кругом; ничто не укрывалось от его зоркого глаза. – В Кремле все так, как было задолго, так и остается. Чья рука прикоснется к святыне? Но за чертой Кремля много может и должно измениться. Улицы узки, кривы, косы, нечисты; они были достаточны для прежнего народонаселения, ходившего пешком и не знавшего прихотей экипажа. Теперь в Москве 350 000 жителей; все ездят четверкой; большая часть потребностей для продовольствия привозится сухим путем; мудрено ли, что зимою в иных улицах нет проезда? В Петербурге улицы прямые, широкие, чистые, движение по ним безопаснее, и самый воздух чище. Нельзя не сказать с гордостью, что по наружной красоте Северная Пальмира перещеголяла всех своих европейских соперниц. Река, великолепные набережные – лучшее украшение столицы, какого ни один город не имеет и не может иметь, упрочивают навсегда ее первенство. Храмы, общественные здания, мосты беспрестанно воздвигаются; дома растут с чудною быстротою; правда, о прочности мало думают: ломкий кирпич предпочитают долговечному граниту; но зато все блестит, все под лаком. Москва как будто не хочет строиться; наружность города не изменяется. Дело сделано: улиц нельзя выпрямить; но можно со временем их расширить или, по крайней мере, устроить порядочные тротуары. Теперь они утомляют скромного пешехода, а в зимнее время просто недоступны: жителей нельзя обвинять в страсти к экипажам. Да и в этом ли одном старушка Москва уступит младшей сестрице? В древней столице нет торцовой мостовой, городской почты, газового освещения, компании для снабжения домов водою. Есть фонтаны, но они устроены в одной части города, и недостаток в воде довольно ощутителен. Вся литературная жизнь Москвы ограничивается

Какие улучшения можно еще сделать в царице столиц? Как ни хороша северная красавица, как ни богато одета, а старшая сестрица находит, однако ж, в ней недостатки. Первая потребность города, о которой все знают и говорят – постоянный мост через Неву. До изобретения цепных мостов он едва ли был возможным. Кроме чрезмерной дороговизны, каменный мост представляет и другие неудобства. Самая большая каменная арка в Ватерлооском мосту в Лондоне имеет в отверстии около 18 сажен. Ширина Невы 140 сажен у Исаакиевского моста требует от 8 до 10 быков, что стеснит судоходство и увеличит быстроту реки. После изобретения цепных мостов нетрудно учредить постоянное сообщение с Васильевским островом. Они делаются в 100 сажен и более длины. Для такого моста чрез судоходную реку нужно не более двух каменных быков с подъемным мостом между ними для прохода судов; чугунные столбы, утвержденные на быках, и к коим привешены цепи, могут быть соединены вверху продольными лицевыми перекладинами в виде полукруга. Весь мост состоял бы из двух цепных мостов и одного подъемного между ними, и был бы очень красив и недорог. Многие думают еще, что Адмиралтейство, которое украшает столицу тремя своими фасадами, делает нехороший вид на реку. Что если бы перевести отсюда верфь и продлить прерванную гранитную набережную, то город много выиграл бы в красоте и удобстве.

Эстетическое чувство, сродное человеку, бывает неодинаково у всех, одни одарены им от природы в высокой степени, а другие вовсе лишены его. Почти то же с целыми народами. Греки оставили нам неподражаемые образцы изящного во всех свободных художествах. Римляне, народ суровый, воинственный, получили образование от греков, и были совершенно чужды эстетического чувства. Потомки их не берут с них примера: земля, упитанная кровью гладиаторов, считается ныне отечеством изящных художеств. Трудно объяснить, почему одни народы были щедро наделены поэтическим чувством, а другие, как например, голландцы и русские, отличаются вкусом, противоположным общепринятым законам эстетики. Памятники древней нашей архитектуры, по мнению некоторых судей, ознаменованы отсутствием вкуса. Пестрота форм и цветов составляет главное достоинство зданий в Троицкой Лавре, Кремлевских церквах, теремах и Василии Блаженном. Не переняли ль мы этой пестроты из Азии? Петербург другое дело. В нем нет ничего древнерусского, и везде печать нового европейского образования. Вкус проявляется не в одних изящных художествах, но во всем, даже в простом сельском быте. Одежда швейцарской пастушки – прелесть. Крестьянки в некоторых местах средней России стягивают талию выше груди – верх безвкусия. Нет ничего уродливее ежедневной одежды малороссиянок. В Москве анти-поэтическое чувство, врожденное русскому народу, поражает довольно часто. Театр, чтение, имеют для москвитян мало прелестей; они изобрели свои увеселения, цыган, звериную травлю. Цыгане являлись недавно в Павловском воксале, и говорят, они понравились, но трудно верить. По крайней мере, надобно надеяться, что понравились ненадолго. Звериная травля – забава, достойная римлян, и испанцев, и европейцев XIV века, а не XIX-го. Сад одного любителя составляет тоже одну из московских знаменитостей. Он имеет свои достоинства, хотя не соответствует правилам вкуса. На маленьком пространстве земли есть все, что угодно: пруды, мосты, корабли, готические башни, китайские храмы, индийские пагоды, турецкие киоски, голландские стриженые деревья, хижины, триумфальные ворота, и проч., и проч. Многим это нравится, зато другие находят, что это пестро и вовсе неизящно. Довольно сказать, что в саду статуи, нимфы, солдаты в полной форме, деревянные, выкрашенные приличными красками: совершенное отступление от законов изящного! Строгий вкус отделил живопись от ваяния; восковые фигуры производят неприятное чувство, ибо подражание природе слишком близко. Попробуйте выкрасить Венеру Медицейскую, и зала, где всегда кругом ее стоят бесстрашные английские туристы, мгновенно опустеет.