Эдмунд, талантливый юноша из хорошего дома, за несколько лет учебы стал любимым учеником хорошо известного в то время профессора Церкеля.

Это было в ту эпоху, когда так называемая послевоенная пора близилась к концу, когда великие войны, великое перенаселение и полное исчезновение религии и нравов придали Европе то отчаянное лицо, которое смотрит на нас почти со всех картин представителей того времени. Еще не совсем началась эпоха, известная под названием "возрождение средневековья", но тем не менее все то, что на протяжении более чем ста лет несло на себе печать всеобщего уважения и достоинства, уже было до основания потрясено, и в самых широких кругах чувствовалось стремительное распространение безразличия и безучастности по отношению к тем областям знания и умения, которым начиная с середины девятнадцатого столетия отдавалось предпочтение. Люди были пресыщены аналитическими методами, техникой как самоцелью, искусством рационального объяснения, тонкой рассудительностью той мировоззренческой системы, которая несколькими десятилетиями ранее являла собой апогей европейского образования и среди отцов которой когда-то столь ярко выделялись личности Дарвина, Маркса и Геккеля. В прогрессивных слоях общества, тех, к которым принадлежал Эдмунд, сплошь и рядом царила даже некоторая вялость духа, скептически окрашенное, впрочем, не свободное от примеси честолюбия стремление к безыллюзорной самокритике, к цивилизованному самоотречению от интеллекта и его господствующих методов. Одновременно в этих кругах рос фанатический интерес к находившимся в то время на крайнем подъеме изысканиям в области религии. Свидетельства былых религий уже не рассматривались, как прежде, в первую очередь с исторической, социологической или мировоззренческой точки зрения, но вместо этого делалась попытка приобщения к их непосредственной животворной силе, ознакомления с психологическим и магическим воздействием их форм, картин и обычаев. Отметим, что в среде людей более зрелого возраста, среди учителей и менторов, еще сильнее возросло несколько напыщенное любопытство чистой научности, определенная радость собирания, сравнивания, систематизирования, разъяснения и всезнайства; в то время как люди помоложе, ученики и последователи, напротив, занимались этими исследованиями в новом духе, а именно, преисполненные глубокого почтения и даже благоговейной зависти к явлениям религиозной жизни, полные жажды к постижению культов и формул, переданных нам историей, и полные скрытого, наполовину скептического, наполовину готового перейти в веру желания познать суть всех этих явлений, стремления обрести веру и духовную опору, возможно, позволившую бы им, подобно их далеким предкам, жить, следуя сильным и высоким побуждениям, и с той утерянной бодростью и интенсивностью, которую излучают религиозные культы и произведения искусства древних времен.

Знаменитым стал, например, случай с одним молодым приват-доцентом из Марбурга, задавшимся целью описать жизнь и смерть благочестивого поэта Новалиса. Как известно, этот Новалис после кончины своей невесты принял решение умереть вслед за нею и, как настоящий набожник и поэт, использовал для этого не механические средства типа яда или огнестрельного оружия, а медленно, прибегая к чисто духовным и магическим средствам, повел себя навстречу смерти и умер еще совсем молодым. Наш приват-доцент подпал под чары этой удивительной жизни и смерти, и им овладело желание последовать примеру поэта и умереть так же, как он, руководствуясь одним духовным подражанием и общностью поставленной цели. Побудило его на это не пресыщение жизнью, но желание чуда, то есть желание воздействовать на телесную жизнь и управлять ею силами души. И в самом деле, он жил и умер по примеру поэта, не достигнув и тридцатилетнего возраста. Этот случай привлек к себе тогда всеобщее внимание и был в равной степени резко осужден как всеми консервативными кругами, так и той частью молодежи, которая находила свое удовольствие в спорте и материальных радостях жизни. Однако довольно об этом; мы хотим не заниматься здесь анализом того времени, а только в общих чертах указать на духовные идеалы и настроения тех слоев общества, к коим принадлежал наш кандидат Эдмунд.

Он, стало быть, занимался под руководством профессора Церкеля изучением религиозной науки, и объектом его интереса почти без исключения были те отчасти религиозные, отчасти магические упражнения, благодаря которым другие времена и другие народы пытались духовно овладеть жизнью и укрепить человеческую душу от ударов природы и судьбы. При этом ему, в отличие от его учителя, был важен не мыслительный и литературный фасад религий, не их так называемое мировоззрение, но тем, что он пытался распознать и исследовать, были настоящие, имеющие силу в реальной жизни приемы, упражнения и формулы: тайна могущества символов и сакральных святынь, техника внутренней концентрации, средства для перехода к творческому состоянию души. Поверхностная методика, при помощи которой на протяжении целого столетия объяснялись такие феномены как аскеза, экзорцизм, монашество и отшельничество, давно уступила место серьезному изучению. В описываемое время Эдмунд в рамках закрытого семинара, проводимого Церкелем и в работе которого кроме него участвовал всего лишь один подающий надежды ученик, занимался тем, что проникал в суть некоторых магических формул и тантр, найденных недавно в северной Индии. Его профессора эта работа интересовала с чисто исследовательской точки зрения, он собирал и систематизировал эти явления так, как иной, к примеру, собирает и систематизирует насекомых. Однако он довольно хорошо чувствовал, что Эдмунда к этим заклинаниям и молитвенным формулам приковывает страсть совсем иного рода, и он также давно заметил, что в ту или иную тайну, к которой он, учитель, так и не смог подобрать ключа, его ученик проникнул благодаря более набожному подходу к предмету своих исследований; профессор надеялся еще на долгое время задержать у себя этого самоотверженного ученика, извлекая для себя пользу из сотрудничества с ним.

Сейчас они расшифровывали, переводили и толковали тексты тех найденных индийских тантр, и Эдмунд только что попытался перевести с праязыка одно из изречений следующим образом: