На Хэллоуин она оказывается на верхних этажах старого отеля, который одной стороной выходит на Гири, место обитания тендерлойнских каннибалов, а другой — на большие склады. Она стоит, прижавшись щекой к холодному стеклу, так, чтобы видеть ближайший пилон моста, — тот, где комната Скиннера, — в честь праздника освещенный факелами и карнавальными фонарями.

Несмотря на то, что мост так далеко, его вид успокаивает её даже здесь, среди этих иностранцев, которые перебрали чего-то, чем теперь тошнит в ванной одного из них. Неожиданно чьи-то холодные пальцы прикасаются к её голой коже чуть выше джинсов, потом проскальзывают под край скиннеровой куртки и под свитер. Она вздрагивает, но не из-за внезапности прикосновения, а из-за того что внезапно поняла насколько ей жарко в парнике, который она создала, наглухо застегнув молнию куртки. Её куртка была такой древней, что локти уже стали гладкими как замша. Во время танца в блеске металла: колец, молний и пятиконечных звезд — она нашла большим пальцем на ноже выемку в лезвии, открыла нож и закрыла. Клинок не длиннее её мизинца, формой напоминает голову птицы, глаз который — та самая выемка. И сам клинок, и рукоять сделаны из матовой нержавейки, из неё ещё делают тяжелые вилки, такие, с тремя аккуратными зубьями. Кончик лезвия зазубрен. Такой нож можно носить на поясе, ремне или за голенищем.

Юноша, скорее это даже мальчик, подмигивает ей. Он не мог видеть нож, но он почувствовал угрозу в жестах и потому отдергивает руку. Он резко отступает назад, мрачно ухмыляясь, и опускает маленькую сигару влажным концом в появившийся откуда-то бокал с чем-то прозрачным.

— Я праздную, — говорит он и вынимает сигару.

— Хэллоуин?