Что бы ни говорили о несущественности полета на Луну и других космических стартов с гуманистической и практической точки зрения, психологически и "метафизически" полет в космос представляет собой событие фундаментальной исторической важности. Это символ, указывающий на обветшание незыблемой и "вечной" истины — разности между небесами и подлунным миром. В другом смысле ракета является символом нашего столетия — достаточно вспомнить о ее роли в развитии наук и технологий. Тем не менее, "естественное сознание" — так я называю сознание, сопоставляющее все вещи со зрительным восприятием — находится все еще на пути к истинному символическому и психологическому пониманию ракеты — так же, как и нашей эпохи в целом.

Для "естественного сознания" ракеты — всего лишь некие объекты среди множества прочих объектов реальности. За пределы естественного сознания можно и выйти. В Кена-Упанишаде этот выход характеризуется как переход от "того, что видят глаза" к "тому, что открывает глаза". Архетипическая психология переводит нас от буквального к воображаемому, и Гегель продемонстрировал, каким образом переход от обыденного рассудка к истинному пониманию ввергает нас во "второй сверхчувственный мир", который в отличие от первого сверхчувственного мира (Платоновской сферы вневременных форм) находится не по ту сторону повседневной реальности, и представляет собой мир превратности, как бы мир, увиденный стоя на голове. Подобный переход понадобится и нам, чтобы понять ракету не как вещь среди вещей, но как форму нашей реальности, форму сознания западного человека, "содержащую" в себе все, что конституирует мир как целое, включая и собственно ракеты.

Другое отличие состоит в том, что обыденное сознание опасается ракетного удара как некоего возможного будущего события, стараясь предотвратить его любой ценой, я же склонен полагать, что это событие уже давным-давно случилось и является базисом существования западного человека, да и "реальности" как таковой. "Реальность", в которой мы живем, вовсе не является естественной

Ракетам нужны взлетные площадки — надежные, неколебимые основания, с которых они могут стартовать. Третье отличие от взгляда естественного сознания, считающего ракету и стартовую площадку двумя разными вещами (стартовав, ракета покидает космодром), состоит в следующем: поскольку речь идет о воображемой Перворакете, стартовая площадка, конституируется самим актом старта. Площадь опоры не просто источник (прошлое) ракеты, а цель — не просто (будущая) точка предназначения. Ракета, стартовая площадка (базис) и цель (назначение) суть одно и то же.

В период мифа и ритуала, когда опора была укоренена в воображаемом

Время, то, в котором мы живем, кажется данным a priori вне всякой досягаемости людей, которые, с неизбежностью подчиняясь ему и ограничиваясь им, потому и получили имя "смертных" у греков — в отличие от богов, наслаждающихся вечной юностью. Но, конечно, столь же хорошо известно, что идея и опыт времени менялись в ходе человеческой истории. Мы отличаем, например, циклическое чувство времени, свойственное самым архаическим народам, от линейного чувства времени, правящего нашим бытием-в-мире. В некотором смысле, впрочем, время может быть подчинено человеческой истории, так же как история казалась прежде подчиненной времени и укорененной в нем. От этого противоречия можно избавиться, если различать два типа времени — актуальное время (время-1) с одной стороны и идею опыта времени (время-2) с другой. Время-2 как человеческая концепция будет тогда содержаться во времени-1 и подчиняться ему, всемогущему Времени истории. Однако, философский трюк разделения одной и той же вещи на два разных типа никогда не бывает слишком убедительным так же и здесь недолгое размышление вынудит нас признать, что время-1 в такой же мере может быть человеческой идеей, как и время-2 — стало быть, проблема остается.

Вместо того, чтобы пытаться разрешить дилемму по-философски, я хочу сейчас показать — как, каким именно образом наше время, линейное историческое время, время, в котором происходят события физики, эволюция видов, история человечества, является продуктом первоначального (original) изобретения и производства. Производство, конечно же, осуществляется не на фабриках, а в первичной индустрии воображения души.

Мы можем обратиться к пророкам Ветхого Завета, чтобы проследить процесс фабрикации исторического времени.

[11]

Первоначально слово пророка было устным, адресовалось людям его времени и окружения. Но затем, в какой-то момент, пророчество было вверено письму, оно стало литературой. Исаия, отвергнутый правящими кругами Иерусалима, решает "сохранить свидетельства, запечатлев закон среди (или "в присутствии") моих учеников" (Исаия 8:16)

Этот пассаж является документом психологического события с серьезными последствиями. Происходит нечто экстраординарное в реальности душевной жизни. Религиозный опыт (пророческое слово) не выпускается в мир, не обращается к собственному времени пророка, где он мог бы оказаться эффективным или неэффективным с точки зрения соответствия <реальности>. Он фиксируется и сохраняется в резерве. Укрывается и сберегается как деньги в хорошо завязанном кошельке. "Высвободить" всегда влечет за собой "избавиться". Когда слово высвобождено, оно исчезло. Оно больше не подконтрольно говорящему. Акт записывания, напротив, сохраняет слово во владении воспринимающего откровение. Психологически, акт укрывания вызывает эффект интенсификации силы слова, потому что оно концентрируется и настаивается.