КАК-ТО НА ДНЯХ Я ПРИТОРМОЗИЛ НА КРАСНОМ СИГНАЛЕ СВЕТОФОРА и увидел, что мой сын выходит из кинотеатра. Рядом с ним шла его новая подружка. Кончиками пальцев она держала его за рукав куртки и что-то нашептывала ему на ухо. Я не разглядел, какую они там смотрели картину, — яркую вывеску над входом в здание скрывала густая крона раскидистого дерева. В тот момент я вдруг поймал себя на том, что почти с болезненной тоской вспоминаю те три года, что мы провели вдвоем — только сын и я, — просматривая фильмы, беседуя на крыльце; это было волшебное время, которого отцу обычно так не хватает в жизни уже почти взрослого ребенка. Сейчас я вижусь с ним реже, чем тогда (так это и должно быть), но то время было просто замечательное. Для нас двоих те годы стали большой удачей.

Когда я сам был мальчишкой, мне казалось, что есть такое место, куда попадают плохие ребята, когда их выгоняют из школы. Оно должно было находиться где-то за краем земли, как кладбище слонов, только там полным-полно тоненьких белых мальчишечьих косточек. Вот почему, я уверен, меня до сих пор мучают ночные кошмары, когда снится, как я готовлюсь к сдаче экзамена по физике, как судорожно, с нарастающей тревогой листаю страницы учебника, где речь идет о векторах и параболах, потому что

никогда раньше обо всей этой галиматье я вообще не имел никакого представления!

Тридцать пять лет спустя, когда оценки моего сына в девятом классе стали неуклонно ухудшаться, а в десятом он вообще скатился в категорию неуспевающих, я испытал нечто похожее на двойной ужас. Во-первых, потому что это происходило на самом деле, а во-вторых, из-за тех воспоминаний, которые так прочно засели у меня в памяти. Я поменялся жильем с Мэгги, моей бывшей половиной («Мальчику надо жить с мужчиной», — сказала она мне). Я переехал к ней в дом, а она — в мой лофт

[1]

, слишком маленький, чтобы там мог постоянно обитать тяжело ступавший парень под два метра ростом. Мэгги все это затеяла, подумал я тогда, чтобы его домашние задания вместо нее делал я.

Но это не помогло. Каждый вечер я неизменно задавал своему сыну Джеси вопрос:

КАК-ТО ДЖЕСИ ПРИВЕЛ ДОМОЙ ДЕВОЧКУ. Эту обворожительную вьетнамскую красоточку звали Ребекка Нг.

— Рада с вами познакомиться, Дэвид, — сказала она, глядя мне прямо в глаза.

Дэвид?

— Как дела у вас сегодня идут?

— Как сегодня у меня идут дела? — повторил я ее вопрос как последний идиот. — Пока ничего, все нормально.

КАК-TO УЖЕ БЛИЖЕ К ВЕЧЕРУ, примерно в шестом часу, до того не видев сына в течение всего дня, я спустился по лестнице и постучал в дверь его логова.

— Джеси, — спросил я, — можно войти?

Он лежал на боку под одеялом, повернувшись лицом к стене. Я включил стоявшую у кровати лампу и присел на край кровати.

— Я принес тебе что-то вкусненькое, — сообщил я сыну.

Он повернулся ко мне.

У ДЖЕСИ БЫЛА ПОДРУЖКА Клэр Бринкман — эдакая веснушчатая, жизнерадостная прелестница, обожавшая родителей, любившая ходить в школу, возглавлявшая клуб любителей классической музыки, выступавшая в любительском театре, игравшая в хоккей на траве, летавшая по всему городу на роликовых коньках. Я, правда, немного опасался, что Джеси потеряет к Клэр интерес, потому что ей были не по душе всякие тусовки. Кроме того, ей трудно было конкурировать с приведением — призраком Ребекки Нг, витавшим в доме по ночам.

В тот июнь мы втроем поехали на Кубу — Мэгги, Джеси и я. Разведенная пара, решившая провести отпуск с любимым сыном. Моя жена — единственный человек, у которого была постоянная работа, осталась в моей квартирке, где жила Мэгги. Для посторонних — как и для немногих скептически настроенных друзей Тины — такой семейный вояж, должно быть, казался странноватым, но Тина все понимала правильно, отлично зная: то время, когда мы с Мэгги то и дело ныряли друг к другу в койку, давно ушло в прошлое. Но факт оставался фактом: моя нынешняя жена жила в доме моей бывшей жены, пока я с ней и сыном оттягивался на Карибах, — жизнь порой приносит странные сюрпризы.

Все решилось буквально в последний момент. Выкинув в то утро из головы призраков с привидениями, я несколько минут от отчаяния колотил мебель и изводил Тину нытьем о безработице (работа в документальной программе на телевидении благополучно завершилась), потом снял телефонную трубку — кто-то оставил мне сообщение на автоответчике. Сообщение мне наговорил толстый, краснолицый, пассивно-агрессивный южноафриканец по имени Дерек X. Он снимал часовой документальный фильм — только представьте себе на минуточку! — о виагре и звонил, чтобы выяснить, не хотел бы я поддержать его в прессе. Мне за это обещали пятнадцать тысяч долларов, поездки в Филадельфию и Нью-Йорк, а также путешествие на две-три недели в Гонконг, где, по выражению Дерека, старики в прямом смысле слова из кожи вон лезут, чтобы «затрахать себя до смерти».

Мы договорились о встрече, я познакомился с членами съемочной группы, выбрал себе в Бангкоке номер в гостинице с видом на реку и обсудил график работы. Поездка была назначена на начало июля. Потом я всем пожал руки.

В тот вечер я был в таком возбуждении, что в стельку напился и уже не стоял на ногах, когда меня посетила мысль о поездке на Кубу с Джеси и его матерью.

ВЕРНУВШИСЬ С КУБЫ, я был очень удивлен тем обстоятельством, что на автоответчике не было ни одного сообщения от Дерека X. Первые съемки документального фильма о виагре предполагалось начать уже через месяц, а у нас еще не было окончательного варианта сценария. Я переждал день-другой и отправил Дереку жизнерадостное послание по электронной почте. (Не без доли омерзения составив его в бесцеремонно-фамильярной приятельской форме.)

Ответ последовал незамедлительно. Дереку X. предложили снять двухчасовой фильм о Нельсоне Манделе, обеспечив при этом не только неограниченную возможность общаться с самим героем фильма и его женой, но даже с некоторыми из заключенных, с которыми он сидел в тюрьме. Далеко не последнюю роль в съемках фильма играл фактор времени — Манделе уже стукнуло восемьдесят четыре, и мне все стало ясно как день. В конце разговора Дерек сказал, что очень сожалеет, но у него «совсем нет больше времени».

Так меня давно не прокатывали. Особенно мерзко я себя чувствовал после нашего «триумфального» путешествия на Кубу. Возникло такое чувство, что меня поимели. Клюнув на предложение заведомой халтуры, я чувствовал себя идиотом. Мне вспомнились собственные слова, обращенные к Джеси на кафедральной площади, и тот напыщенно-миссионерский пыл, с которым я тогда ему сказал: «Ты никогда

не получишь ничего путного

от подлеца и подонка».

Я ходил из угла в угол по гостиной, до хруста в суставах сжимал кулаки и клял себя на все лады. Джеси молча слушал мои ругательства, поглядывал на меня время от времени исподлобья, видимо, считая себя отчасти виноватым. Вечером я заснул, напившись в стельку. Проснулся примерно в четыре часа утра, пошел в туалет по малой нужде, а когда спускал воду, с руки соскользнули часы и скрылись в жерле унитаза. Я сел на туалетную крышку и, кажется, даже всплакнул с досады. Ведь я сам позволил Джеси бросить школу, пообещал за ним присматривать, а теперь оказалось, что даже за собой присмотреть как следует не могу. Я такое же никчемное трепло, как отец Клэр Бринкман.

К утру у меня возникло такое чувство, будто по всей груди ядом растекается липкая жуть, сердце билось, как птица в силках. Ощущение было такое, будто на шее затягивается удавка. Выносить это дальше становилось невозможно. Надо было что-то делать, куда-то двигаться. Я взял велосипед и поехал в центр. Стоял похоронный летний день — мутило от удушливой влажности спертого воздуха, с души воротило от проходивших мимо людей. В каком-то узком переулке мне навстречу, тоже на велосипеде, ехал курьер. Глаза его прикрывали солнечные очки, через плечо была перекинута большая сумка, на руках были перчатки с обрезанными пальцами. Но меня в нем заинтересовало не это, а то, что он был примерно моего возраста.