Минутная стрелка часов словно приклеилась к циферблату. Она с непонятным и пугающим упрямством не хотела преодолеть последние миллиметры окружности, чтобы часы пробили полночь. Тишина в спальне стала свинцово-тяжелой и почти осязаемой. Глеб смотрел на часы, не отрываясь. В спальне горел лишь слабый ночник, который не высвечивал мелкие детали интерьера, и большой белый циферблат, потеряв в полумраке футляр, маятник и гири, висел в пространстве как летающая «тарелка» инопланетян. Часы были старинные, с боем и в футляре из красного дерева, украшенном резными финтифлюшками. Они достались его семейству в наследство от прадеда. Глеб перенес их в спальню по одной единственной причине – они громко сообщали ему, когда наступит ВРЕМЯ.

Он боялся этого момента. Очень боялся. И в то же время с болезненным нетерпением ждал, когда ОНО появится. Но когда точно это случится, Глеб не знал. Чаще всего ОНО овладевало его душой и телом ровно в полночь. Первое время Глеб испытывал панический страх (нет, даже не страх, а ужас), и чтобы хоть как-то заглушить его, он напивался до положения риз. Но едва последний звук двенадцатого удара молоточком по бронзовому диску растворялся в ночи, как Глеб становился совершенно трезвым.

И начиналось…

Сегодня Глеб решился на крайнее средство. Он приковал себя железной цепью с замком к собственной кровати. Кровать ему сделали по специальному заказу. На ее изготовление пошло почти двести килограмм металла. Она была привинчена к полу и могла выдержать любые мыслимые и немыслимые нагрузки. Чтобы ни у соседей, ни у разных сверх всякой меры любопытных граждан не возникло никаких вопросов, детали железного монстра под названием «кровать» Глеб заказывал в разных мастерских, а сборку произвел сам. Но соседка из квартиры напротив, вредная и вездесущая старуха Пестржецкая, все равно что-то заподозрила. Наверное, подсмотрела как нанятые Глебом грузчики, согнувшись в три погибели, тащили тяжелые железяки. Пестржецкая следила за ним как кот за мышью. Замыкая квартиру, Глеб кожей ощущал ее взгляд, пронзающий его, словно лазерный луч, выпущенный излучателем, замаскированным под дверной глазок. Когда он выходил во двор, Пестржецкая занимала пост у кухонного окна, даже если это было в шесть утра.

Спрятавшись за портьеру или за горшок с геранью, она держала его в своем поле зрения как снайпер на прицеле. У Глеба даже уши чесались от ее прилипчивых гляделок.

Голос отца вырвал Глеба из сладких объятий предутренних сновидений, и он с трудом поднял непослушные веки.

– Вставай, лежебока! – Отец пощекотал ему голые пятки. – Удачу проспишь.

– Что, уже пора? – подхватился Глеб.

Он кинул взгляд на вызолоченное первыми солнечными лучами окно. Рассвет сочился сквозь запотевшие шибки медовыми каплями – над городом кружила белая душистая метель отцветающих садов.

– Пора, сынок, пора. Разомнись маленько, прими душ и садись завтракать. Поторопись – через час электричка…