Черновая редакция

Я думаю, вы [Далее было: несколько] изумляетесь, Павел Воинович, моему молчанию и почему я не писал к вам ничего из Петербурга о вашем деле [Вы, я думаю, [несколько изумлены], любезный Павел Воинович, тем, что я не писал к вам до сих пор ничего о вашем деле. ] и о следствиях, [об успехах] которые имел мой разговор [Далее приписано: который я] с Дм<итрием> Ег<оровичем> Бенардаки. [Далее было: с которым я бы желал от всей души, чтобы вы сошлись] Мне хотелось прежде обдумать и сообразить всё. [а. Причина замедления, что во-первых нужно обдумать и сообразить прежде б. Причина замедления <в> недостатке времени во время моего доселе беспрерывного движения и в необходимости обдумать и сообразить всё. ] Теперь я на месте и пишу к вам из Гастейна. [Далее начато: а. и потом<у> написать к б. Теперь я остановил<ся>]

Вы знаете уже причины, почему я хлопочу о вас. [Вы знаете, что я к вам испол<нен>] Я хлопочу о вас не потому, что вы мне дороги по дружественным отно<шениям> и прекрасным качествам души вашей, [не по тому поводу, что вы мне дороги по вашей душе и прекрасным ее качествам, но потому] но потому что вы кроме того владеете [Вы владеете] знаньями и качествами и познанием света и людей, ясным умом и верным взглядом, достоинствами, которые должны быть непременно употреблены, и я бы почел за грех, если бы не способствовал к тому, [и клянусь, я почел бы грехом, если бы со своей стороны не употребил всех сил моих к тому] хотя бы вы даже не были близким моим приятелем и не имели никаких личных отношений со мною.

Черновая редакция

Пишу к тебе под влиянием самого живого о тебе воспоминанья. Во-первых, я был в Мюнхене и вспомнил твое пребыванье там, барона Моля, нашу [и нашу] переписку и серебряные облатки, смутившие<?> невозмущаемое спокойств<ие> города [приводившие в изумление город] Дахау. Во-вторых, в Гастейне я нашел [перечел] у Языкова Москвитянин за прошлый год и перечел с жадностью все твои рецензии. [критики] Все они до самой последней и незначительной имеют сильную значительность. Много глубокого эстетического чувства и везде какая ясная определенность. И везде нерушимо соединились [и везде соединены] с ними могущество, сила и красота языка. Какое твердое знание дела! И это доставило мне много наслаждения и между тем породило сильную просьбу. Нет, будет грех на душе твоей, если ты не напишешь [Нет, ты должен непременно написать] разбора Мертвых душ. Кроме тебя никто другой не может даже. Тут есть над чем потрудиться глубокому критику, тут двойственное ему поприще: и разобрать значение прежде ее несовершенств [таких ее несовершенств] и достоинств [совершенств] вследствие твоего собственного душевного мерила критика, и разобрать ее в отношении к впечатлению, произведенному [В подлиннике: произведенного] на массу и собратьев [на других, обоюдное, приятное] и причины <его> (я думаю, что впечатление вначале должно быть более неблагоприятное). Притом [Далее было: эта кр<итика>] здесь более, нежели где-либо, предстоит тебе полная свобода, ибо узы нашей дружбы таковы, что можем друг другу прямо в глаза объявить смело даже недостатки, не опасаясь затронуть какой-либо щекотливой струны самого себя. Во имя нашей дружбы, во имя правды, святейшей вещи в мире, и во имя твоего душевного верного чувства я прошу тебя быть как можно строже. Чем более отыщешь во мне и выскажешь мне мои недостатки, тем больше будет твоя услуга. Бог наградил меня способностью [даром] видеть самому свои недостатки, но я не могу видеть их все вдруг. Мои глаза сначала полуотверсты и становятся отверсты вполне, когда укажут другие. Так рожден человек. Он требует в жизни помощи своих брать<ев>. [Последние две фразы приписаны сбоку письма. ]

Но я знаю, [Далее было: всем] есть в любящем осторожность, запрещающая коснуться [есть нежное движение а. избежать, как можно б. остерегаться коснуться] того, что оскорбляет как-нибудь. И я вспомнил теперь, что, может быть, я сам подал повод близким друзьям подумать обо мне, как о самолюбивом человеке. Может быть, даже и теперь кое-каким молодым<?> лирическим намеком [кое-какой лирический намек] в Мертвых душах… О, клянусь, верь лучше сим словам моим, чем всему, что написано прежде<?>! Слова эти я произношу из глубины сердечной! [Далее было: Нет на свете человека, а. которому бы больше можно было говорить справедливого и даже горько справедливо<го> б. кому в. которому бы должно было говорить об этом. О, нет, я знаю, вы еще не знаете меня. ] Верь, что нет человека, может быть, во всей России так жадного узнать скорее все свои тяжкие грехи [Далее было: как я] и недостатки. Боже, с какой радостью я признаю их! Но этого никому не видно и никто не хочет чувствовать. И мне суждено чаще узнать свои недостатки от недоброжелателей, чем от доброжелателей. Я знаю, есть еще старое поверье, что проступки нужно наедине говорить человеку, что перед публикою нужно скрыть многое, что это охладит, помешает [отнимет] расходу книги. Нет несправедливей! [Далее было: Благородный] Голос благородного беспристрастья доходит ровно во все души. Если же уклонятся три [и лишиться двух-трех] покупателя, не встретившие в журналах [в крит<ике>] барабанного стука и треска, каким сопровождает журнальная статья выпускающего книгу, то за то покажется более внутренней пользы, и притом эти попозднее сами же купят. Я терпелив и знаю, что нынешняя утрата вознаградится десяти<кратно> и, хоть не так скоро, большим барышом.

Черновая редакция

Я получил ваше милое письмо и уже несколько раз прочел его. Я уже было соскучился, не имея [не получая] от вас никакого известия, и неделю тому назад послал форменный запрос вам. [а. и послал запрос вам б. и послал неделю тому назад форменный запрос вам] Теперь я утешен. [Далее было: Письмо ваше в руках] Но письмо Ольги Семеновны, посланное, как вы говорите, за три дня до вашего, <не дошло до меня>. Все ваши известия мне равно любопытны, и всё до последнего слова читал я с наслаждением. Впечатленье Мерт<вых> душ именно почти то, как я подозревал. [Далее начато: Отчет, делаемый] Толки неопределенны, [Далее было: и большею частью неблагоприятны. ] и притом поспешность прочесть и ненасыщенная пустота после прочтенья. Плоскость жизни, и горько и мелочно сквозящая сквозь всё, одно оставляет только в светском читателе, [в читателе] который схватил [схватившем] было в руки бедную мою книгу как увлекательный <роман> [как роман] с тем, чтобы насладиться и как до сего <?> увлечься, и опустил потом руки утомленный. Утешительное из нее может выступить только после и [Далее было: потом] только тому, кто захочет понимать. Бог одарил меня проницательностью, и я уже [и я даже] видел в то время, когда читал вам, [во время чтения мо<его>] в какой мере <на> каждого из вас произвела впечатление. Но все толки и мнения мне важны, потому что в ней есть много недостатков. Многие я уже вижу. Первые впечатления равно важны, так же как и вторые и третьи. Блажен тот, кто не пренебрегает ничьими замечаньями, но всё обращает в свою пользу. В замечаниях какого-то С. В. П-ва — я по именам нетвердо знаю моих знакомых и потому не зная приятеля иного <?> г. П. подумал [и потому смел <?> подумать] чуть не о Перевощикове, [не Перевощиков ли это есть?] но кто бы он ни был — в замечаньях его есть справедливое: <что> употребление руссицизмов вставочное, не выливается из места, есть справедливость. [Далее начато: Саль<ности>] Потом <что> сальности как будто нарочно помещаются [вставляются сам<им>] автором. Это имеет тоже основание, и признаюсь, [Далее начато: они почти] некоторые из того, что называют в свете сальностью, я нарочно вклеил в минуту негодованья на тех, <которые> слова сальные считают неприличными, а сальные поступки ничуть. Словом, в этих замечаниях слышно чутье. Вот как может быть тонко простое чутье. Ваши впечатления мне было приятно слышать, тем [более, что] они благоприятны. [Ваши замечания мне были много приятнее, потому что они благоприятны] Но они [если бы они] были <бы> мне всё так же приятны, если бы и не были в пользу меня, они бы в последнем [в противном] случае были приятны, потому что были <бы> на пользу. Теперь о впечатлениях собственно ваших. Но я их почти знал прежде. Бог одарил меня проницательностью, и я прочел [прочел всё] на лице вашем во время чтения [при чтен<ии>] почти всё, что мне было нужно. Я не рассердился на вас за неоткровенность, за то, что вы не сказали мне прямо в глаза, какого сорта [были] впечатленья. Я знал, что у всякого человека есть внутренняя нежная застенчивость, воспрещающая ему сделать замечание насчет того, что по мнению <его касается> слишком чувствительных [тонких] струн, что может оскорбить самолюбие, и самая искренняя дружба не может совершенно изгладить этой застенчивости. Я знаю, что много еще протечет времени, пока узнают меня, [Далее было: совершенно] пока узнают, что мне всё, что имеют в душе, можно говорить, что чем чувствительнее струны, которые раздражаются при малейшем прикосновении, что это доставляет радость душе моей. [может доставить радость душе моей. Далее начато: они-то и должны быть потревожены иногда] Иногда бывает [Иногда есть] даже у многих людей страх компрометировать [В подлиннике: компретировать] себя, показать себя не понявшим, [Далее было: желанье] а иногда и невинное желанье показаться на один вершок умнее, чем есть. Но как жестоко и жалко [Но как жалко] они обманываются, [обмануться] как они становятся чрез то ниже себя. [Далее было: как] Но в чем здесь опасность? Человек должен помогать друг другу. [Далее начато: Он] В душе человека есть столько прекрасного, что он никогда не должен стыдиться обнаружить ее. Вопрос, погибающий в душе, есть преступление. [Далее начато: Я знал, что на вас она не так]

Я знаю, что придет наконец и такое время, что узнают, что мне ну<жно> даже сказать то, [даже такое время, когда почувствуют, что мне нужно говорить это так же, как] что скрывает от самого себя человек. [Далее было: Но это впереди] Но эти слова — загадка. [Далее начато: И загад<ка>] И потому разгадка всего отнесена к будущему времени. Вы говорите, что меня поймет лучше молодое поколение, нежели старшее, но горе было бы, если бы не было стариков. [Далее было: Еще скажу, беда была бы моя, если бы творенье с первого раза произвело эффект. ] У молодого слишком много любви к тому, что восхитило его, он ему кадит. Старик глядит очами рассудка, и чем меньше подвигнуто его сердце, тем яснее глядит его рассудок, и он может сказать такую простую, но важную истину. Еще была бы моя беда, если бы сочинение произвело [произвело на всех] с первого разу эффект. Я бы никогда не почувствовал всех до последних оплошностей. Только в первую минуту, когда еще не вполне раскусили и не узнали, в чем дело, когда еще не придаются вере в то, <что> неподвижно определен предмет, нужно ловить важные мелочи, [можно узнать нужные] которых не скажет потом человек. Тогда увидишь важнейшее <?> по весьма естественному закону, что занятому делами важнейшими некогда обращать внимание на мелочи. Вот почему мне так нужно было прочесть заранее вам трем — вам, Погодину и Константину для того, чтобы видеть первое впечатление, произведенное <«Мертвыми душами»>, и эти впечатления мне уже на другой день принесли пользу, [и этими впечатлениями я уже воспользовался] хотя бы они принесли мне еще <больше пользы>, если бы в силах был всякий отстранить свою застенчивость и весь до последнего изгиба душевного пересказать характер своего впечатления.

Черновая редакция

Я получил ваше письмо. Очень рад, что вы доехали благополучно [Далее было: и не без приятно<го>] и путешествие ваше было приятно [Далее было: а. Вы упоминаете, что между прочими знакомыми, с которыми случилось вам встретиться в дороге, вы вст<ретились> в Харькове с одним почтенным человеком. Я не разобрал его фамилии. Вы пишете, что он служит в Харькове в казенной палате. Впрочем до фамилии его нет дела. Он предпочит<ает> лучше терпеть бедность и унижение, чем брать взятки. Скажите, что подвиг высок его, <что> я проникнут к нему высоким уважением, [но] что не могу постигнуть, как можно когда-либо позволить себе думать об отчаянии. Бедность есть первое благо, [которое] нам посылается. б. Из всего [случивш<егося>] того, что вам случилось]. В письме вашем между прочими для меня любопытными известиями одно заняло меня более других. Это известие о чиновнике, которого вы встретили в Харькове. Я не разобрал его фамилию, [Далее было: но дело] но честный его подвиг и честная бедность его мне так <1 нрзб.>, что я не могу не засвидетельствовать ему моего уважения. Скажите ему, что неприязнь среды и ненависть, гордое презрение к подлому <и> низкому есть высокая черта, что он должен быть горд сим чувством и силою этого чувства преодолеть всё то, что привыкли называть бедствием и что воспитывает только крепче нашу душу. Несчастия, которые мы привыкли называть несчастиями, суть первые блага, которые посылаются нам богом в доказательство глубокого и чудного. Они не дают заснуть душе и вызывают те благородные и прекрасные [порождают в ней те вели<кие>] движенья, которых не знает человек, награжденный изобильем. Скажите ему, что чем тяжеле, чем труднее [Далее было: чем не] придется ему в жизни, скажите, тем тверже, выше он должен быть душой, что сими минутами [Далее было: жиз<ни>] своей честной совести он уже должен быть слишком горд, чтобы преклониться перед призраком отчаяния или малодушия, [Далее было: а. кото<рый> б. что светло в. что он должен светло глядеть в будущее г. но что тверже и торжественнее должна становиться в будущем его вера] что весь он должен быть проникнут верой в будущее, [Далее было: с тем вместе] готовимое богом, что как бы ни казалась ему ничтожна приносимая им доля на жертвенник правды, [Далее начато: который прям<о>] эта малая доля много сделает. [Далее начато: не с вид<у>] Нет нужды знать, в силу какого права <я> говорю ему <эти> слова. [что это я говорю [в пользу] ему [и говорю]] Человек, произносящий те, а не другие, слова, верно получает право сказать их. Человек, произносящий из глубины души и из глубоко чувствующего сердца, верно уже получил право произнесть. Скажите ему это или лучше выпишите эти слова и пошлите к нему с письмом вашим в Харьков. Пусть в минуты горя, в часы мучительств совести они принесут ему облегчение.

Из письма вашего я вижу, что вы уже два раза, приехав домой, съездили на богомолье. Молиться хорошо. [всегда хорошо Далее было: а. Но человек думает, что он уже все сделал б. Любов<ь>; в. Но это молитва слов] Но молитва слов еще ничего не значит. Молиться богу и Христу должен человек делами. Любовью к ближнему, к брату должен человек молиться богу, а мы этого не делаем и думаем о себе. Мы заботимся о том, что<бы> только родным да близким нашим было хорошо. Мы позабыли первую заповедь Христа, что брат наш есть всякий человек. [Далее было: а. И тот отец дум<ает> б. Тот отец доставил деньг<и> в. Мы напротив думаем о себе. ] Отец, доставивший всё [воспитание и деньги] своему сыну, думает, что он уже полный христианин. [уже полный христианин и свое сделал] Сын думает, что он уже свой долг исполнил, если он хороший сын, [И сын, давший отцу покойный угол, думает, что он уже все <сделал>] а других как будто и нет на свете. [Далее было: а. Вы наконец б. Вы видите, как милостив ко всем нам бог. Много, много на нас лежит обязанностей, много есть несчастных на свете]

Черновая редакция

Здравствуйте, [Перед этим было: Михал Семенович!] Михал <Семенович>. После надлежащего жадного лобзанья вот какую поведем речь. Вы уже имеете Женидьбу. Я думаю, что за один раз довольно сего. Мне хотелось, чтобы вам и на другой раз что-нибудь осталось. Но если вы слишком хотите, то пожалуй можете употребить которую-нибудь из сцен, [который-нибудь из отрывков] Утро делового человека или же Тяжбу. Вам все-таки останутся два-три отрывка к другому бенефису, потому что все пьесы, наполняющие четвертую часть, принадл<ежат> [Вырвано. ] вам, кроме Театрального разъезда, которому никак не <прилично> [Вырвано. ] быть поставлену на сцену. А между тем займитеся сурьезно постановкой Ревизора. Живокини за похвальное поведение придется уступить которую-нибудь из маленьких сцен, [который-нибудь из отрывков] об этом потолкуйте [посоветовавшись] с Сергеем Тимофеевичем и в этом только случае сделайте. [Далее было: а. В последней сцене Ревизора б. В моей сцене немой] Для лучшего произведения немой сцены в Ревизоре не позабудьте, что один из вас должен скомандовать незаметно. Именно жандарм после объявления должен произнести незаметно для зрителя тот же самы<й> звук, который произносят женщины. Он будет сигнал. Женидьбу вы, я думаю, уже знаете как повестú, потому что, слава богу, человек не холостой. [Далее было: Женить вас] Живокини, которому доводится женить вас, постарайтесь внушить что следует, тем более, что вы слышали меня читавшего эту роль. Да постарайтесь исправить одну вышедшую ошибку в монологе Кочкарева о плеваньи. Он говорит, как будто бы ему плевали. Это непростительная ошибка. Он говорит это о других. Монолог должен начаться вот как: Да что же за беда? Ведь иным несколько раз плевали, ей богу! Я знаю тоже одного, [Далее было: и довольно казистого на взгляд] прекраснейший собою мужчина, румянец во всю щеку. Он до того егозил и надоедал [Фраза не дописана Гоголем. ]

Что могу сказать вам в ответ на чистосердечное письмо ваше? Благодарность! вот первое слово, которое я должен сказать вам, хотя очень хотелось бы мне иметь от вас не такое письмо. Все слова ваши, как о евангельском значении милостыни, так и о прочем — святая истина. В них я убежден, против них не спорю, а между тем в моей книге [в моей книге показалось вам] как бы я против этого говорил. Как изъяснить это явление? Скажу более: статью мою о театре я писал [писал им] не с тем, чтобы приохотить общество к театру, а с тем, чтобы отвадить его от развратной стороны театра, от всякого рода балетных плясавиц и множества самых странных пиес, [странных французских пиес] которые в последнее время стали кучами переводить с французского. Я хотел отвадить от этого указаньем на лучшие пиесы и напомнить в то же время авторам сочинять более нравственные и возвышающие пиесы и выразил всё это таким нелепым и неточным образом, что подал повод вам думать, что я посылаю людей в театр, а не в церковь. Храни меня бог от такой мысли! Никогда я ее не имел, даже и тогда, когда гораздо меньше чувствовал святыню великих истин. Я только думал, что нельзя отнять совершенно от общества увеселений их, но надобно так распорядиться с ними, чтобы у человека возрождалось в груди само собой желание после увеселенья идти к богу — поблагодарить его, а не идти к чорту — послужить ему. Вот была основная мысль моей статьи, которую я не сумел хорошо выразить. Скажу вам нелицемерно и откровенно, что виной множества [этого множества] недостатков моей книги не столько гордость и самоослепление, сколько незрелость моя и неуменье выражаться. Я начал поздно свое воспитание, в такие годы, когда другой человек уже думает, что он воспитан. Обрадовавшись тому, что удалось победить в себе многое, я вообразил себе, что уже могу поучить и других. [поучить тому и других, чему] Издал книгу и на ней увидел ясно, что я еще ученик. Желанье и жажда добра, а не гордость толкнули меня издать мою книгу, а как вышла моя книга, я увидел на ней же, что есть во мне и гордость, и самоослепленье, и много того, чего бы я и не увидал в себе, если бы не была издана моя книга. Эта строптивость, дерзкая замашка, [дерзкая замашка и повелительный тон] которые так оскорбили вас в моей книге, произошли тоже от другого источника. [Далее начато: Имея много людей, не любивших меня] Воспитывая себя самого суровою школой упреков и поражений и находя от них пользу существенную душе, я был не шутя одно время уверен в том, что и другим это полезно, и выразился грубо и жестко. Я позабыл, что голосом любви следует говорить, когда хочешь чему поучить других, и чем святее истина, тем смиреннее нужно быть тому, который хочет возвещать о ней. Я попался [Словом, я попался] сам в тех же самых недостатках, в которых попрекнул других. Словом, всё в этой книге обличает [обличает только] невоспитанье мое. Бог дал большое именье мне со всеми угодьями и удобствами, а сам управитель далеко еще не умен так, чтобы уметь управлять им. Вот вам мой портрет! Сил много, но уменья править ими еще мало. [Далее начато: Оттого многое неуме<ренное>] Может быть, от того самого, что слишком много дано сил. Не могу скрыть от вас, что меня очень испугали слова ваши, что книга должна произвести вредное действие и я дам за нее ответ богу. Я несколько времени оставался после этих слов в состояньи упасть духом. Но мысль, что безгранично милосердие божие, меня поддержала. Нет, есть хранящая святая сила, которая не дремлет в мире, которая направляет к хорошему даже и то, что от дурного умысла произвел человек. А книга моя не от дурного умысла. Виной было неразумие мое и самонадеянность, [самоослепление] меня уверившая, что я готов уже заговорить о том, о чем еще не умел умно заговорить. Зато бог и наказал меня тем, что все до единого вопиют теперь против моей книги. Но как милостиво самое его наказанье! В наказанье он мне дал почувствовать смирение: лучшее, что только можно было мне дать. Каким бы другим образом я мог бы взглянуть на самого себя, если бы не посыпались на меня градом со всех сторон упреки и обвинения? (Если бы кто увидал те жесткие письма, исполненные упреков, которые я получаю во множестве отовсюду, и если бы прочитал те статьи, которые печатаются против меня, у него, может быть, закружилась бы на время голова). Вы сами, может быть, знаете, что от людей близких и всегда с нами живущих не услышишь осуждения: за наши небольшие им услуги, иногда даже просто за одну ровность нашего характера, они уже готовы почитать нас за совершеннейшего человека. Но когда раздадутся со всех сторон крики по поводу какого-нибудь нашего публичного действия и разберут по нитке всякую речь нашу и всякое слово и когда, руководимые и личными нерасположеньями, и недоразумениями, станут открывать в нас даже и то, чего нет, тогда и сам станешь в себе искать того, чего прежде и не думал бы искать. Есть люди, которым нужна публичная, в виду всех данная оплеуха. Это я сказал где-то в письме, хотя и не знал еще тогда, что получу сам эту публичную оплеуху. Книга моя есть точная мне оплеуха. Я не имел духу заглянуть в нее, когда получил ее отпечатанную. Я краснел от стыда и закрывал себе лицо руками при одной мысли о том, как неприлично и как дерзко выразился о многом. Отсутствие мест, выпущенных [выброшенных] цензурою и не замененных ничем другим, разрушивши связь и сделавши темным и почти бессмысленным многое, еще более увеличило ее недостатки в глазах моих. Итак, книга моя покуда полезна для меня, и это я уже считаю знаком милости божией. Что же до других, то мне всё как-то не верится, чтобы от книги моей распространился вред на них. За что богу так ужасно меня наказывать? Нет, он отклонит от меня такую страшную участь, если не ради моих бессильных и грешных молитв, то ради молитв тех, ему угождающих, которые молятся обо мне, ради молитв моей матери, которая из-за меня вся превратилась в молитву. Я собираю весьма тщательно толки о моей книге со всех сторон и отчеты о впечатлениях, ею производимых. Сколько могу судить по тем, которые доселе имею, книга моя не произвела почти никакого впечатления на тех людей, которые находятся уже в недре церкви, что весьма естественно: [Далее начато: тому, кто сидит уже у самого источника] кто имеет у себя дома лучший обед, тот не станет по чужим домам искать дурного. Кто добрался до родника вод, тому незачем бегать за всякими полугрязными ручьями, хотя бы и бежали они к той же реке. Из тех, которые находятся в недре церкви и точно веруют, многие даже вооружились против моей книги и стали еще бдитель<нее> на страже собственной души своей. Книга моя, напротив, несколько подействовала на тех, которые никогда не ходили и не ходят в церковь, которые даже не захотели бы и выслушать слов, если бы увидели, что вышел [вышел к ним] поп сказать их. Если это правда и если, точно, некоторые, прочитавши мою книгу, пошли в церковь, то это уже одно может успокоить меня. Там, то есть в церкви, они найдут лучших учителей. Довольно, что занесли уже ногу на праг ее двери. О книге моей они позабудут, как позабывает о складах ученик, выучившийся читать по верхам. Причина этого явления есть та, что в книге моей есть действительно одна та правда, которую покуда заметили очень немногие. В ней есть душевное дело, исповедь непритворная такого человека, который почувствовал, что воспитанье его только что начинается [начинается тогда] и что следует именно воспитываться тогда, когда, вышедши из школы, думаешь, что стал готовым человеком. Там есть и самый процесс такого дела, доступный даже и не христианину, несмотря на всю неточность моих слов и выражений. [моих слов и выражений и гордость в самом смирении. Мне кажется, что] Кто уже только помыслит подобно мне о том, чтобы быть лучше, тот рано или поздно встретится со Христом, увидя ясно, как день, что без него нельзя сделаться лучшим. Мне кажется, что напрасно все те люди, которые имеют дело с душой человека, не обратили внимания на эту сторону моей книги. Мне кажется, что следовало бы даже, отбросивши в сторону все оскорбляющие слова, резкие выражения и даже целиком те статьи, на которых отразились мое несовершенство, недостатки [несовершенство и недостатки] мои, прочитать внимательно и даже несколько раз некоторые статьи, особенно те, где ум не может быть вдруг судьей и которые проверить можно только собственной душой своей. Как бы то ни было, но, если вы заметите, что книга моя произвела на кого-нибудь вредное влияние и соблазнила его, уведомьте меня, ради самого Христа, о том обстоятельно и отчетливо, не скрывая ничего. Мне нужно это знать. Бог милостив. Если он попустил меня сделать злое дело, то он же поможет и исправить его. Я положил себе долгом не писать ничего важного по тех пор, пока не поучусь лучше делу и не приобрету языка более кроткого и никого не оскорбляющего. Но некоторые необходимые объяснения на мою книгу, равно как и сознанье о том, в чем я ошибся, я должен буду сделать непременно, чтобы не соблазнились юноши и люди неопытные. Мне пришло на мысль, что, может быть, вы опасаетесь какого-нибудь влияния с моей стороны на Александра Петровича (спасенье очень естественное для вас, так его любящего!), а потому считаю долгом известить вас, что он не со мной. Я давно уже не видал его. Во время же нашего пребывания вместе разговоры у нас были совсем не о тех предметах, о которых помещены во плоти письма. Видя его тоскующую душу и безотрадные жалобы на жизнь, потерявшую для него цену, которой конца <он> ожидал с нетерпеньем, я старался склонить его взять какую-нибудь должность внутри России и взглянуть на это, как на дело христианское для спасения души своей, уверяя его, что, только делая добро другим и позабывши себя для других, можно спастись самому. К этому меня побуждала и всем свойственная любовь к земле своей. Я услышал о множестве всякого рода несправедливостей и беспорядков, происходящих ныне от начальников, не умеющих как следует взяться за это дело. Александр Петрович как человек, искушенный опытом и всякими испытаньями, мне казался теперь особенно нужным в России. Об этом я писал к нему действительно письма, которые, я не знаю почему, не попали в мою книгу и не пропущены, тогда как, по моему убеждению, они гораздо полезнее и нужнее всех помещенных. О театре и подобных тому вещах мы с ним, кроме каких-нибудь двух-трех слов не имели разговоров. Этот предмет ни его, ни меня не мог занимать. Письмо о театре я писал, имея в виду публику, пристрастившуюся к балетам и операм, на которые тратят теперь страшные суммы, и в то же самое время имел в виду издателя журнала «Маяк», С. О. Бурачка, который, судя по статьям его, должен быть истинно почтенный человек и нелицемерно верующий, но который, однако ж, слишком горячо и без разбора напал на всех наших писателей, утверждая, что они безбожники и. деисты, потому только, что они не брали в предметы христианских сюжетов. Я хотел не оскорбить издателя «Маяка», но только напомнить ему самому, как христианину, о смиреньи, вследствие которого не должен человек торопиться осуждать, и выразился так, что моими словами действительно он мог остаться обижен. Мне показалось из одного места вашего письма, как будто вы его знаете. Испросите же у него прощенья мне; [Далее начато: которое] я бы и сам испросил, если бы знал, куды писать к нему. Скажите ему, что душа моя, несмотря на все недостатки мои, никогда, однако же, даже и тогда, когда я был гораздо хуже, неспособна была питать озлобление к людям, тем более к людям, которых я уважаю. А Бурачка я уважаю истинно и нелицемерно. Простите и вы меня, добрая, молящаяся душа! Вам я нанес, может быть, больше всех оскорблений выпуском моей книги. Очень понимаю, что, заботясь и молясь о спасении всех, вы больше всех должны были оскорбиться появлением книги, вводящей в соблазн. Итак, видите сами, что обо мне нужно больше молиться, чем о всяком другом. Положение мое опасно. [точно, опасно] Молитесь же, да бог не оставит меня, не предаст меня в добычу лживого мудрствования собственного, но вразумит святым разумом. Всё остальное, чего не вместит письмо, расскажет вам Александр Петрович, который стремится к вам, как птица из клетки на волю, и, верно, недаром стремится.

Много вам благодарный за искренность вашу и умоляющий вас о прощении

Н. Гоголь.

<С чего начать мой> [В угловые скобки здесь и далее заключен текст, вырванный в подлиннике и восстановленный редактором. Многоточиями обозначаются вырванные места, которые не поддаются восстановлению. ] ответ на ваше письмо? <Начну его с ваших же слов>: [<С чего> др<угого> начать письмо мое, <… как не> обративши к вам ваши <же слова>] «Опомнитесь, вы стоите <на краю> бездны!» Как [далеко] вы сбились [Сверху вписано и вычеркнуто: <отша>тнулись] с прямого пути, в каком вывороченном виде стали перед вами вещи! В каком грубом, невежественном смысле приняли вы мою книгу! [Далее было: Простивши все эти обвинения, в которых бы у меня недостало духа обвинить и мерзавца, не только честного человека] Как вы ее истолковали! О, да внесут [ниспошлют] святые силы мир в вашу страждущую, измученную душ<у! Зачем вам> было переменять раз выбранную, мир<ную дорогу?> Что могло быть прекраснее, как показывать читателям [а. <Вы> было избрали прекрасную дорогу <…> ценителя б. Что могло быть прекраснее той дороги, по которой вы начали уже было идти: показывать читателям] красоты в твореньях наших писателей, возвышать их душу и силы до пониманья всего прекрасного, наслаждаться трепетом пробужденного в них сочувствия и таким образом прекр<асно> [невидимо] действовать на их души? Дорога эта привела бы вас к примиренью с жизнью, [Далее было: сердце ваше] дорога эта заставила бы вас благословлять всё в природе. Что до политических событий, само собою умирилось бы общество, если бы примиренье было в духе тех, которые имеют влияние на общество. А теперь уста ваши дышат желчью и ненавистью. Зачем вам с вашей пылкою душою вдаваться в этот омут политический, в эти мутные события соврем<енности>, среди которой и твердая осмотрительная многосторонн<ость> теряется? Как же с вашим односторонним, пылким, как порох, умом, уже вспыхивающим [умею<щим>] прежде, чем еще успели узнать, что истина, [Далее было: а что <ложь>] как вам не потеряться? Вы сгорите, как свечка, и других сожжете. О, как сердце мое ноет [в эту минуту за вас!] Что, если и я виноват, что, если и мои сочинения послужили вам к заблуждению? Но нет, как ни рассмотрю все прежние сочинения <мои>, вижу, что они не могл<и соблазнить вас. Как ни?> смотреть на них, в <них нет лжи некоторых?> [Далее было: <…> моих] современных произведений.

В каком странно<м заблуждении вы находитесь! Ваш светлый ум> отуманился. [Далее было: Я бла<гоговел…>] <В каком превратном> виде приняли вы см<ысл моих произведений.> В <н>их же есть мой ответ. Когда [я писал их, я благоговел пе]<ред> всем, перед <чем> человек должен благо<го>веть. Насмешки [и нелюбовь слышалась у меня] не над властью, не над коренными законами нашего государства, но над извращеньем, [Далее начато: коренн<ых>] над уклоненьями, над неправильными толкованьями, над дурным <приложением их?..>, над струпом, который накопился, над <…> несвойственной ему жизнь<ю>. Нигде не было у меня насмешки над тем, что составляет основанье [Далее начато: и тверд<ое>] русского характера и его великие силы. Насмешка была только над мелочью, несвойственной его характеру. Моя ошибка [Мое дело] в том, что я мало обнаружил русского человека, я не развергнул его, не обнажил до тех великих родников, которые хранятся в его душе. Но это нелегкое дело. Хотя я и больше вашего наблюдал за русским человеком, хотя мне мог помогать некоторый [Хотя, может быть, мне уж дан] дар ясновиденья, [Далее было: хотя и мог бы отважиться] но я не был ослеплен собой, [ослеплен собой и видел] глаза у меня были ясны. Я видел, что я еще незрел для того, чтобы бороться с событьями выше тех, какие были доселе в моих сочинениях, и с характерами сильнейшими. Всё могло показаться преувеличенным и напряженным. [неестеств<енным>] Так и случилось с этой моей книгой, на которую вы так напали. Вы взглянули на нее распаленными глазами, и всё вам представилось в ней в другом виде. Вы ее не узнали. Не стану защищать мою книгу. Как отвечать на которое-нибудь из ваших обвинений, когда все они мимо? Я сам на нее напал и нападаю. Она была издана в торопливой поспешности, несвойственной моему характеру, рассудительному и осмотрительному. Но движенье было честное. Никому я не хотел ею польстить или покадить. Я хотел ею только остановить несколько пылких голов, готовых закружиться и потеряться в этом омуте и беспорядке, в каком вдруг очутились все вещи мира. [Далее было: когда внутренний дух стал померкать и как бы готов пог<аснуть>. Но книга моя явилась в таком виде, что только один полный ум, и в каком <…>] Я попал в излишества, но, говорю вам, я этого даже не заметил. Своекорыстных же целей я и прежде не имел, когда меня еще [больше] несколько занимали соблазны мира, а тем бо<лее теперь>, когда пора подумать о смерти. Никакого не было у меня своекорыстного ум<ысла>. [Ничего я ни от кого не просил и <никакого умысла?> не имел. ] Ничего не хотел <я> ею выпр<ашивать>. [Это и не в моей натуре]. [Далее было: Если я не воспользовался иикак<ими> прибытками в те года, когда человека всё прель<щает>, то тем более ныне, в эти года, когда неволь<но> думается о тщете всего] Есть прелесть в бедности. [а. Слава богу, я возлюбил свою бедность и не променяю ее на те блага, которые вам кажутся так обольстительны. Я только и б. Знаете ли вы, что есть прелесть в бедности, и, вспомнив об этом, вам] Вспомнили б вы по крайней мере, <что> у меня нет даже угла, и я стараюсь [думаю] только о том, как бы еще облегчить [сделать полегче] мой небольшой походный чемодан, чтоб легче было расставаться с [миром]. Вам следовало поудержаться клеймить меня теми обидными подозрениями, какими [Стало быть, вам бы следовало, прежде [останови<?>] чем поносить меня обидными подозреньями, которыми, признаюсь] я бы не имел духа запятнать последнего мерзавца. [мерзавца, изверженного из общества] Это вам <нужно> бы вспомнить. [Вам бы следовало все-таки] Вы извиняете себя гневным расположением духа. [Вы говорите, <что> вы в гневном распо<ложении духа и этим извиняете?> себя. ] Но как же [Но в како<м>] <в гневном расположении духа?> [вы решаетесь говорить] <о таких?> важных предметах и не ви<дите, что вас ослепляет гневный?> ум и отнимает спокойствие…> [Далее было: <Вы оскорбите?> кого-нибудь в гневе еще. <В гневе нельзя говорить?> о таких предметах. <Для них нужно?> беспристрастие. ]