В мягкой фиолетовой полутьме ее лицо словно светилось изнутри розовым светом, и необычным казался его овал в черной волне ощутимо тяжелых волос. Странным было лицо, безжизненным, одно выражение застыло на нем — безнадежность. Может быть, темнота ее глаз скрывала и боль, и слезы, но слова были резкими, жесткими и беспощадно чужими. Жестокие слова, от которых замерло движение в воздухе и повеяло холодом… И Филипп сказал почти равнодушно, чтобы прервать этот разговор, чтобы ей было легче — он еще не понимал до конца, не хотел понимать, что она уходит, — чтобы тяжесть вины — да и была ли она виновата? — легла на двоих:

— Хорошо, не будем больше об этом.

Аларика облегченно вздохнула, вскинула голову и снова опустила, теперь уже виновато. И было в этом движении то, чего больше всего не понимал Филипп, — неуверенность. Непонятный получался разговор: говорила она прямо и энергично, но неуверенными выглядели жесты, неуверенность звучала в ее отрывочной речи.

Молчание заполнило комнату: она не знала, что делать дальше, он пытался понять, почему оказался в таком положении. Почему? Десять лет детской дружбы, множество ссор и примирений с помощью друзей — оба упрямы и горды — и любовь… Любовь ли? Может, не было любви?

— Прости, — сказал он, с трудом шевеля губами. — Я, наверное, от природы инфантилен и не могу понять, что происходит. Объясни мне наконец, это что, так серьезно?

В три часа ночи Богданов встал из-за пульта вычислителя, снял с головы эмкан и кивнул Станиславу Томаху, сидевшему рядом в одних шортах.

— Порядок. Причина ошибки во втором ряду комплексного переменного. Рагимантас надеялся на свой гений математика, и… даже автомат не успел бы пройти все этапы решения задачи за то время, что оставалось у него до взрыва.

— Я рад и не рад, — хрипло ответил Станислав, вставая и потягиваясь мускулистым атлетическим торсом. — Жаль, что так случилось, и хорошо, что бремя вины не ложится на работников управления. Скверно, если аварии случаются вопреки всем принятым мерам, но уж совсем плохо, когда они случаются по вине спасателя. Может быть, поспим здесь? Все равно до утра времени кот наплакал…

— Нет. — Богданов накинул рубашку. — Жена будет волноваться. Я обещал, что буду сегодня… то есть вчера вечером уже.

— Тогда и я пойду.

Под утро ему приснился сон, будто сдает он экзамен на сертификат работника аварийно-спасательной службы и принимают этот экзамен четверо: обстоятельный, деловой Керри Йос, сдержанный Никита Богданов, угрюмый Бассард и Аларика… Подробностей сна Филипп не запомнил, осталось ощущение стыда, неудачи и тревоги, но тело было легким, послушным, хотелось дышать, двигаться, есть и работать, одним словом, жить.

После возвращения с окраин освоенного космоса, куда закинул его неожиданный зигзаг судьбы, Филипп не вспахивал память плугом пережитых событий, но она сама давала о себе знать: то мигающей алой лампой над колпаком патрульного куттера, принадлежащего УАСС, то картиной видеопласта, включающегося по утрам и выдающего иногда пейзажи Шемали.

Филипп повернул голову. Дальняя стена комнаты отсутствовала, вместо нее уходила к горизонту холмистая, поросшая сосновым бором равнина, а над одним из холмов парила голубовато-белая пирамида, сверкающая тысячью поляроидных окон. Сегодня домашний координатор, повинуясь неосознанным командам мозга в последние минуты сна, выдал вид с высоты на здание Института ТФ-связи, и Филипп понял, что соскучился по работе, по своему уютному конструкторскому «аквариуму», по грустной физиономии Кирилла Травицкого. Конечно, было еще и желание выйти на площадку, но оно ушло на второй план — тело и так каждый день получало свою дозу упражнений, потому что без самотренировки любой спортсмен потерял бы форму в три дня. А мозг — мозг можно было тренировать только в привычных условиях, во всяком случае, Филипп не знал иного способа получить неограниченную власть над собственной мыслью, машинной памятью и быстротой операций, исследовать сразу несколько десятков вариантов, анализировать, отбирать самые перспективные из них и наконец найти один-единственный, дающий право называться конструктором-профессионалом и синектором.

Сорок минут Филипп уделил отработке суплеса, использовав общественный гимнастический зал, занимающий верхний этаж дома, постоял под ионизированным душем и долго рассматривал себя в зеркале, пытаясь угадать в себе те черты, которые, по его мнению, были присущи спасателям и особенно безопасникам. Не найдя таковых, он вернулся в спальню, включил сумматор моды, поставив регулятор в положение «рабочая одежда», и извлек из приемной камеры прямые светло-серые брюки, такую же рубашку с широкими рукавами и серые сандалии с серебристым узором, напоминающим стремительный росчерк молнии. Хмыкнув — мода общества не претерпела изменений за те три недели, что он отсутствовал, — Филипп натянул костюм, закрыл дверь квартиры и поднялся пешком до ближайшей остановки метро. С крыши открывался вид на вольный простор подмосковных лесов, искристая лента Москвы-реки пересекала березово-хвойную их шкуру и пряталась за холмами, сверкали над вершинами сосен шпили, ажурные башни и ртутно-прозрачные колонны Басова, и весь этот зеленый, теплый, насыщенный дремотным покоем летний пейзаж охватывал со всех сторон чистый голубой купол неба, пронизанный над горизонтом раскаленным взглядом смеющегося, умытого росой солнца.

Уже в воздухе Филипп, спохватившись, вызвал по видео Томаха, но тот не отзывался: то ли спал, то ли, наоборот, работал, а может быть, его вообще не было в данный момент на Земле.

Тренировка прошла хорошо.

Филипп познакомился со всеми членами команды, хотя со многими уже встречался в играх чемпионатов Земли, правда, в качестве противника. Обнял Гладышева, обрадовавшись его улыбке, как теплому весеннему утру.

У Реброва была иная тактика, чем у Солинда. Он давал задания индивидуально и наблюдал за их выполнением с каменным бесстрастием и молча. Если у кого-то не выходил какой-нибудь из элементов задания в групповой связке после второго и третьего раза, он просто отсылал игрока в зал электронного моделирования, где можно было мысленно «проиграть» любой вариант игры с любыми партнерами и научиться решать данную задачу до ее реального исполнения на площадке.

Филипп дважды побывал в зале, отрабатывая имитацию нападения с шестого номера и третьего темпа для обмана блока противника и перевода мяча в закрытую позицию второго, в то время как «настоящий» нападающий наносит удар без блока. И дважды на площадке у него это не получалось.

Ребров по обыкновению промолчал, но после тренировочной игры отвел хмурого Филиппа в сторону и сказал:

Томах прибыл на базу одновременно с Богдановым, ничуть не удивившись этому. Лифт стремительно вынес их на верхний горизонт гигантского сооружения и выбросил у входа в зал оперативного управления и связи с селекторами УАСС.

Полукупол зала был размером с Большой театр, но благодаря видеопластическому эффекту казался бесконечным. Богданов отстал, Станислав прошел к рядам главных пультов, над которыми мерцали виомы оперативной связи с другими центрами УАСС, с патрулями, со станциями СПАС на Земле, на других планетах и в космосе. Несмотря на избирательное звуковое поглощение, в зале стоял легкий гул человеческих переговоров, писк и стоны зуммеров, таймеров, гудки и звонки сигнальной и передающей аппаратуры.

Возле пультов видеоселектора уже толпились начальники других отделов, руководители оперативных спасательных групп, начальники секторов, в том числе и Керри Йос. Командовал селектором коричневолицый Владибор Дикушин, начальник первого сектора, к которому относилась служба безопасности космических сообщений Солнечной системы.

— Ну что? — негромко спросил Томах у Керри Йоса.

— Идет информпоиск, — ответил рассеянно Керри. — Антипротонное излучение само по себе не возникает. Запросили службу Солнца, может, проморгали хромосферную вспышку?

Багровое, покрытое оспинами фиолетовых и коричневых пятен и малиновыми космами протуберанцев светило медленно опускалось за горизонт, протягивая дорожку бликов, похожую на жидкое пламя, по льду замерзшего моря к мрачному строению на берегу, напоминавшему проросший черной травой панцирь черепахи. «Панцирь» был огромен: два километра в поперечнике и полкилометра в высоту — и представлял собой одну из десятка уцелевших на всей планете жилых зон некогда могучей цивилизации. Эта зона была защищена от катаклизмов лучше других, так как в ней обитало правительство планеты во главе с Великим, Имеющим Право Контроля, но и она постепенно умирала. Цивилизация мантоптеров, переставшая получать от светила требуемое количество энергии, чахла и деградировала, не способная бороться со свалившейся на нее бедой.

О переселении речь уже не шла. В звездном скоплении, к которому принадлежало светило системы, и даже в ближайших галактиках звезд с такими характеристиками обнаружено не было, а у похожих по параметрам мантоптеры жить не могли, уж слишком узким оказался диапазон условий, позволивший миллиарды планетарных циклов назад появиться жизни и разуму возле этой зеленой циркониевой звезды. Теперь же она быстро угасала, превратившись в багрового карлика, температура поверхности которого падала все ниже.

В резиденции правителя, расположенной под куполом панциря «черепахи», в огромном Зале Приемов возле плоской наклонной стены экрана стояли трое мантоптеров и смотрели на заход светила. Один из них, закутанный в блистающую перламутром чешуйчатую мантию, из-под которой высовывались лишь две пары конечностей и голова с выпуклыми фасетчатыми глазами, был последним правителем планеты, Великим, Имеющим Право Контроля. Его молчаливыми собеседниками были двое мантоптеров в мундирах поскромнее: Первый, Имеющий Право Исполнять Волю Великого, и Второй, Имеющий Право Докладывать о Происходящем.

— Наше время уходит, — нарушил мысленное молчание Великий. — Время старых разумных. Надежды нет.

— Есть, Великий, — не согласился Второй. — Нам на смену идет молодая волна разума, она способна отразить агрессию Останавливающих и помочь нам.

Сначала их было трое на плоту, неторопливо дрейфующему по водной глади Валлес Маринерис — Великой Марсианской Долины, расположенной в экваториальной области Марса в окружении величественных стен гигантской системы каньонов. Потом Ходя (Хасид Хаджи-Курбан, перс, уроженец Исфахана, безопасник-бобер

[25]

, полковник и друг Кузьмашина) и Гера (Герман Алнис, социолог по образованию, лирик по натуре, ксенопсихолог, сотрудник Института внеземных культур, поэт и сорвиголова) почти одновременно получили вызовы из своих засекреченных контор и улетели. Таким образом Кузьма (Кузьма Ромашин, двадцати девяти лет от роду, специалист-теоретик в области таймфаговой физики, женатый, детей нет; шатен, метр восемьдесят росту, лицо открытое, глаза карие, упрямый подбородок, крупные губы, нос далеко не греческого происхождения) остался на плоту один. Торопиться ему было некуда, в Институте ТФ-проблем его ждали через месяц, отпуск же только начинался, и к рабочему комбайну еще не тянуло. А отсутствие на плоту жены объяснялось двумя причинами. Первая: отдыхать собирались сугубо мужской компанией. Вторая: Алевтина все равно не полетела бы с мужем на Марс, предпочитая отдыхать в более комфортных условиях в окружении друзей, бездельников и трепачей, называющих себя «служителями муз» или «артистами свободного поиска».

Аля действительно когда-то закончила театральный институт, некоторое время работала в Магаданском театре оперетты, потом переехала в Петербург, вышла замуж за Кузьму и устроилась в знаменитый Мариинский театр, которому исполнилось уже почти полтысячелетия. Однако в Мариинке она не прижилась, имея довольно склочный характер (Кузьма поначалу считал эту ее черту склонностью к независимости), и кочевала из театра в театр по всей Земле, нигде не задерживаясь подолгу. Признаваться же в малом калибре таланта ей не хотелось, женщиной она была красивой и все неудачи привычно сваливала на мужа. В результате чего, прожив с ней пять лет, Кузьма понял, что их брак был ошибкой. Уйти от Алевтины следовало еще четыре года назад, когда у нее завелись друзья, бесцеремонно вмешивающиеся в семейную жизнь Ромашина.

Над головой раздался писк.

Кузьма лениво открыл глаз, увидел радужную кружевницу — бабочку Марса размером с две ладони, и снова зажмурился, подставив лицо лучам солнца.

Солнце с поверхности Марса виднелось размером с человеческий зрачок и почти не грело, но благодаря искусственно созданному парниковому эффекту практически на всей экваториальной полосе планеты от шестидесятого градуса южной широты до шестидесятого градуса северной было тепло. Летом в иных местах температура поднималась до плюс тридцати пяти по Цельсию, зимой на равнинах не опускалась ниже восемнадцати, и лишь на плато и выше — на горных складках царил тридцатиградусный мороз. По сути, после появления атмосферы, таяния подкорковых льдов полярной шапки и создания лугов и лесов Марс превратился в одну из самых комфортных зон отдыха в Солнечной системе с немного меньшей, чем на Земле, силой тяжести

Спутник Нептуна Тритон, открытый земными астрономами еще в тысяча восемьсот сорок шестом году, представляет собой каменисто-ледяное тело размером с земную Луну и точно так же, как Луна к Земле, всегда повернут к Нептуну одной стороной. С точки зрения ученых, это довольно необычный спутник, потому что его орбита не имеет эксцентриситета, а вращается он вокруг Нептуна в обратную сторону, причем синхронно с вращением самой планеты.

Значительная часть поверхности Тритона покрыта океаном жидкого азота глубиной всего в несколько метров. Атмосфера у него тонкая и разреженная и состоит в основном из азота с примесью метана. Сила тяжести на поверхности Тритона не превышает одной пятой земной, то есть близка к лунной, поэтому передвигаться в этом мире довольно легко, хотя это требует определенной сноровки.

По оценке ученых, Тритон обречен. Потери энергии вращения в приливном взаимодействии с Нептуном таковы, что он постепенно приближается к своему патрону и через несколько миллионов лет должен войти в зону Роша, в результате чего приливные силы разорвут его на части. Однако это обстоятельство не помешало землянам построить на Тритоне несколько исследовательских станций и туристический модуль, а также пробурить в его коре несколько десятков скважин и две шахты. Одна из этих шахт, достигшая глубины ста с лишним километров, заканчивалась сферической полостью диаметром в километр, и в этой полости был смонтирован агрегат, получивший много десятилетий назад образное название «Потрясатель Мироздания».

От деда и отца Кузьма не раз слышал рассказы об Австралийском эксперименте «галактического просвечивания», в результате которого люди получили полную картину взаимодействия черной дыры, звезд и тяготеющих масс в центре Галактики. Знал он и о постройке на Тритоне более мощной установки для ТФ-взрыва, но видел ее впервые в жизни и был поражен масштабами строительства, а более того — замыслом экспериментаторов. По идее ученых, разработавших установку, мощный ТФ-взрыв должен был «высветить» не только ближайшие галактики, но и всю Метагалактику, что дало бы колоссальный прорыв в знании об устройстве Вселенной. Однако после Австралийского эксперимента, во время которого погиб ведущий ученый института ТФ-связи, учитель и руководитель деда Кирилл Травицкий, от эксперимента на Тритоне отказались. По многим причинам. В том числе — по причине вмешательства Наблюдателя. Но «Потрясатель Мироздания» не уничтожили и даже не разобрали на части, а законсервировали. Кузьму же, как известного теоретика тайфага, вызвали на Тритон для того, чтобы он в составе бригады экспертов оценил готовность «Потрясателя» к работе.

— Вы что же, хотите все-таки взорвать эту бомбу? — спросил ошеломленный перспективой Кузьма. — Но ведь ты сам считал, что взрыв опасен, он вполне способен расщепить метрику пространства во всем объеме Метагалактики…

Корабль был огромен!

Длина его от носа до кормы достигала почти двенадцати километров, а поперечник самой толстой части корпуса равнялся полутора километрам! Даже в эпоху гигантизма, закончившуюся полстолетия назад, люди строили вдвое меньшие — пяти-, семикилометровые космические корабли. Этот колосс поражал воображение, причем не только размерами, хотя термин «строить» к нему не подходил. Эксперты службы безопасности, прибывшие на борт чужака вместе с Германом, сделали вывод, что корабль выращен и представляет собой единый кристалл, а может быть, и живой организм.

Впрочем, особого удивления это открытие в среде специалистов не вызвало, люди тоже научились выращивать функционально зависимые квазиживые системы, в том числе — межзвездные корабли, хотя и гораздо меньших размеров. Зато материал, из которого был создан чужак, поверг экспертов в состояние шока: это был редкий, практически не встречавшийся в контролируемой землянами области Галактики, изотоп циркония ярко-голубого цвета. Все-таки выращивать такие гигантские «металлические кристаллы» люди еще не умели.

Кроме голубого циркония эксперты обнаружили еще целый ряд редкоземельных элементов, использующихся в различных системах корабля, а также удивительный трансурановый элемент под номером сто двадцать шесть

[30]

, самый стабильный из существующих, не считая свинца. Именно из барашения, создаваемого земными инженерами в мизерных количествах для нужд промышленности, на чужом корабле были смонтированы камеры с вакуумгенераторами, дающими космолету энергию для движения. Короче говоря, чужак оказался кладом драгоценнейших материалов, запасов которых земной промышленности хватило бы на многие годы, если бы люди решились использовать космолет таким образом.

Однако об утилизации гиганта речь не шла. Во всяком случае до тех пор, пока не выяснится тайна его появления из глубин космоса и тайна гибели экипажа. Когда земные корабли догнали чужака и проникли в рубку управления, обнаружилось, что существа, управляющие космолетом, погибли одновременно и совсем недавно. Их тела не были повреждены, никаких следов борьбы или насилия также найдено не было, и тем не менее эти существа, удивительно похожие на земных насекомых — богомолов, только в полсотни раз крупнее, были мертвы. Медики службы безопасности, обследовавшие разумных богомолов, пришли к выводу, что у всех пятерых астронавтов просто остановились сердца; каждый имел пару сердец, дублирующих энергоснабжение организма, и причина, по которой могли остановиться сразу оба сердца, земным биологам и врачам была неизвестна.

В две тысячи сто восемьдесят втором году на Земле заработал первый матричный репликатор, позволявший на основе нанотехнологий воспроизводить молекулярные дубликаты любых веществ и предметов. Бриллианты, золото, одежду и продукты можно было с этих пор делать из любой материальной субстанции, хоть из воздуха, хоть из воды, хоть из грязи.

Через двадцать лет промышленность (за исключением строительной и монтажной) и сельское хозяйство утратили смысл и прекратили существование, как еще раньше, после перехода транспортных систем на антигравитационную тягу, умерли нефтяная и газовая виды промышленности. Человеческая цивилизация лишилась своего главного занятия — работы ради выживания и пропитания. Резко возросли потребности в искусстве, играх, театральных представлениях, образовании. Индустрия развлечений пережила невиданный бум, сокративший, как уже говорилось ранее, численность населения наименее развитых зон Земли.

Хотя огромные промышленные и сельскохозяйственные пространства и превратились в леса и луга, экологическая чистота не компенсировала начавшуюся деградацию человечества, и лишь ценой неимоверных усилий правительству Земли и социальным институтам охраны здоровья удалось остановить безудержный рост виртуальных развлечений и распад главного социального института — семьи. Люди снова потянулись к работе в коллективах, находя себе занятия по душе (а также по оплате), и человечество ожило. Хотя о возврате оставшихся видов промышленности из космоса на Землю речь не шла. Земля к этому времени превратилась в скопление мегаполисов, окруженных зонами игр и парками развлечений, соединенных не наземными дорогами, а воздушными магистралями и сетью метро. Среди бескрайних лесов, полей и водных пространств стали появляться так называемые хилариты — башни удовольствий, вмещавшие все виды услуг, какие только мог себе позволить человек, в том числе наркообслуживание и программы сексуальных наслаждений. Человечество перешло на легальное предоставление желающим всего спектра удовольствий — в зависимости от фантазии жаждущего, ибо только так могло проконтролировать опасные тенденции в развитии общества и реализацию его агрессивных потенций.

Башни строились в самых живописных районах Земли, а также на других планетах, их количество постепенно росло. Желающих получать удовольствие, ничего не давая взамен, становилось все больше. Не спасала ни ставшая более изощренной религия, ни законы, ограничивающие зомбирование и кретинизацию населения техногенными системами, ни полиция нравов, ни моральные принципы цивилизации, нарабатывающиеся веками. Человечество стало стремительно стареть, детей рождалось все меньше, ничто не могло изменить этот дисбаланс долгое время, пока появление Наблюдателя в начале двадцать четвертого века не встряхнуло людей и не заставило их задуматься над ситуацией. Как известно, большие потрясения сплачивают и заставляют думать и бороться, а тот факт, что человечество находится под чьим-то неусыпным надзором, действительно явился ударом. Правда, позже это потрясение прошло, и люди снова занялись своими делами, предпочитая больше отдыхать, чем работать и напрягаться ради каких-то открытий и наград.

Но вот пришла весь о вторжении в Солнечную систему сферических «зеркал», способных простреливать планеты насквозь и уничтожать сооружения людей, и человечество, взволнованное пугающими слухами о грядущем Апокалипсисе, начало просыпаться от долгого эйфорического сна. Хотя в массе своей и не помышляло о каком-либо сопротивлении. Первыми, как всегда, приняли на себя удар (пока еще только психологический) защитные системы человечества: аварийно-спасательная и пограничная службы. Причем удар этот был двойным: со стороны Наблюдателя, которому не понравилась идея человека уничтожить «зеркала», и со стороны Правительства Земли, которое мгновенно осознало опасность и истерически потребовало от спецслужб немедленной реакции. Как будто они никак не реагировали на вторжение и пассивно созерцали, как по Солнечной системе мечутся чужие гости.