Повесть рассказывает о работе советских рыбаков в Атлантике в шестидесятые годы ХХ века. Журнальный вариант.
Журнальный вариант (Журнал "Юность" № 9 1967). Полностью повесть под названием "
Сувенир из Гибралтара
" выходила в издательстве "Молодая гвардия" в 1968 г.
"Гибралтар - единственное место в Европе, где на воле живут обезьяны".
Зоологическая справка.
Заводная обезьяна
Шестнадцатый день рейса
Ночью было так холодно, что даже здесь, на траверзе маяка Кинг-Грейс-Таун, спали под шерстяными одеялами. Траловая команда собиралась утром на корме в ватниках, а ребята из машины ходили веселые: все одесские рассказики о шестидесяти пяти градусах у главного дизеля оказались дешевой травлей.
Такие погоды были неожиданны и удивительны: шел уже май, а маяк Кинг-Грейс-Таун - это как-никак уже Либерия...
Фофочка ежился во сне от холода и сырости, поджимал ноги, но не просыпался. Каюта № 64 с левого борта была самой первой по ходу траулера, и, когда задувало с берега, четверым в этой каюте доставалось больше всех. Нос "Державина" отворачивал на сторону синие пласты воды, ветер подхватывал их белые шипящие верхушки и швырял о борт. Очень редко ему удавалось попасть в открытые иллюминаторы каюты № 64. Но все-таки удавалось, черт побери!
Фофочка спал на верхней койке, Фофочке было хорошо. Юрка - внизу. Когда начинался потоп, первым просыпался Юрка.
На этот раз садануло прилично: не меньше ведра. Еще во сне Юрка облизал губы и, почувствовав горечь океанской воды, проснулся. По полу каюты, обегая три пары самодельных сандалий на толстом пенопласте, взад-вперед ходила маленькая волна. "Качает, зараза", - тоскливо подумал Юрка.
Семнадцатый день рейса
С двух часов ночи Сашкина любимая вахта: тихо и работы мало. Можно послушать, как живет земной шар.
Он вошел в маленькую радиорубку. Степаныч, начальник радиостанции, встал и вышел, не сказав слова. Это означало, что ничего интересного на его вахте не было. Степаныч был самым молчаливым человеком, какого Сашка встречал в жизни. Все эти скандинавы из анекдотов по сравнению со Степанычем - краснобаи и балаболки...
Тесно заставленная аппаратурой, радиорубка была наполнена приглушенным, но все равно радостным гомоном радиопозывных. По потолку на фигурных коричневых изоляторах, похожих на какие-то кондитерские штучки, тянулись медные трубки антенн, и казалось, что это насесты, на которых сидят невидимые птицы, издающие все это нестройное и настойчивое разноголосье – от верткого бегущего свиста до низкого, приятного уху пощелкивания.
Сашка привычным жестом накинул на голову наушники, взглянул на часы: 2.00. Слово автоларму: три минуты, как положено, он будет слушать SOS. С этого всегда начинаются вахты.
Все было тихо.
Девятнадцатый день рейса
Это все сказки, что в тропиках жарко: в тропиках мокро, в этом вся штука. Ребята ходили в одних трусах, но пот все разно бесконечными струйками бежал по животу, щекотал спину, и трусы липли к ляжкам.
Стоять на вахте у штурвала в трусах было не положено, и Фофочка жестоко мучился, закисая в рубашке и полотняных брюках. Черный шарик на рукояти штурвала был скользким и гладким на ощупь.
Фофочка первый заметил на непривычно четкой сегодня линии горизонта белую точку какого-то корабля и доложил вахтенному старпому Басову.
Басов взял бинокль и сразу узнал "Есенина". "Есенин" был немецкой постройки и чуть отличался от других больших морозильных траулеров контуром стрел и мостика над слипом. Минут через двадцать показался и "Вяземский".
Капитан Арбузов в радиорубке беседовал по радиотелефону с другими капитанами, договаривался о встрече и в предвкушении этой встречи и выпивки нетерпеливо крутился на винтовом стуле.
Тридцать пятый день рейса
Они узнали тропическое солнце. Маленькое, белое, оно зависало в зените, как не бывает в наших морях, и тень головы катилась прямо под ноги. Было жарко. Никому не хотелось есть, даже Хвату. Липкий зной дня и духота ночи мучили людей. Спали плохо, метались во сне по влажным простыням, казалось, кто-то душит, стонали. Как по расписанию, каждый день, часа в два, тучи закрывали солнце, океан застывал в свинцовых сумерках, словно съеживался под занесенными над ним плетками ливня. Ливень бил сильно и коротко. И вновь зажигалось солнце, траулер окутывался паром, становилось еще хуже, чем до дождя.
Рыбы не было.
Наконец капитан приказал повернуть на север. Они шли к Зеленому мысу, и грозы отставали, лишь краем касаясь их, наплывали ясные, тихие дни, и, хотя свет и жар солнца были так же жестоки, это было уже другое солнце, пусть еще не ласковое, но более расположенное к людям. Север был для них самой дорогой страной света, потому что север был домом. Все понимали, что впереди еще долгие дни работы, но мысль о том, что каждый вздох машины приближает их к дому, не проходила, теплела рядом всегда, не мешая всем другим разным мыслям.
Как никогда, ждали теперь рыбу, ждали работу. Ругательски ругали гидроакустиков - "врагов трудового народа", замеряли без конца температуру воды и митинговали после каждого замера. Тралмейстер Губарев, повеселевший оттого, что бессмысленные поиски в Гвинейском заливе окончились, сидел целыми днями на корме, щурился на море и небо. Сашка сам носил ему на корму метеосводки. Губарев читал долго. Ребята из траловой стояли вокруг ждали. Прочитав сводку, тралмейстер молча возвращал ее Сашке. Далее следовала глубокая пауза.
- Ну как? - спрашивал наконец кто-нибудь из ребят.
Девяносто седьмой день рейса
Теперь жизнь каюты № 64 стала совсем иной. Уже не было больше долгих бесед "за политику", редко кто брал в руки книжку, Юрка отговорил морские байки, и даже Фофочка поунялся и уже не рассказывал о своей любви. Сашка здорово похудел, ходил какой-то взвинченный, будто чуть-чуть пьяный. Витя Хват являлся с вахты злой, мокрый, следил сапогами, ругался, когда Зыбин выгонял его в коридор разуваться, потом, скинув мокрое, карабкался к себе наверх, с тихими, блаженными матюгами вытягивался на койке.
"Молнии" шли теперь косяком. Рекорды в "Молниях" и призывы "равняться на..." мало кого занимали, но у доски, где проставлялись цифры: "Общий улов... Заморожено... Упаковано... Мука..."- народ толпился каждое утро.
Рыба шла хорошо, просто удивительно, что совсем недавно здесь нельзя было поймать ни одной сардинки. За сутки морозили по 20-25 тонн, а 30 июня все запомнили: "Молния" была в тот день с простыню - заморозили 32 тонны.
Вахта за вахтой, один день цеплял другой, крутилась неделя за неделей, как колесики в будильнике. Забили носовой трюм и приканчивали средний. Когда поднимали богатый трал, уже не тревожились: "А ну, как последний" - и если вытаскивали иной раз мешок пустым, не расстраивались: дело случая. Ну пошла рыба на вскид, а может, разогнали косяк дельфины или макрели.
Потеплели радиограммы с базы Гослова, уверенность Арбузова в успехе рейса передалась сначала маленькому начальству, а от него большому - совнархозу, Киеву, Москве.