Это о нем. О том, о ком современники говорили: все злое и порочное в его душе проросло наружу, заглушив доброе и человечное, а зависти и злобы в нем было не меньше, чем гордыни и свирепости. О человеке, который сам чувствовал помраченность своего ума и не раз помышлял удалиться от дел, чтобы очистить мозг. Это о Калигуле.
Расцвет империи и один из самых ярких периодов в истории Вечного города. Патриции и чернь. Роскошь и рабство. Безудержная праздность: скачки, звериная травля, гладиаторские бои, жертвоприношения. А также водовороты интриг, заговоры, оргии, убийства. Все это Рим эпохи принципата Калигулы.
«Пусть ненавидят, лишь бы боялись!» – любил повторять Гай Цезарь Калигула. И римляне боялись. Боялись и терпели жестокий произвол, садизм и сумасшедшие выходки императора. «Вам всем предназначено жить в тени моего величия! И горе тому, кто посягнет на римского бога!»
Лучшая книга о временах принципата Калигулы. Одна из лучших книг о Древнем Риме.
Юлия Голубева
Калигула. Тень величия
По темным улицам Рима ехали два всадника. Встречные отряды ночных вигилов сдерживали окрики и почтительно приветствовали их, едва распахивался плащ на едущем впереди и становилась заметна преторианская кираса с нагрудными фалерами. Вигилы недоуменно оборачивались вслед и гадали, куда мог отправиться в столь поздний час префект претория.
Всадники обогнули императорские форумы, оставили позади Велабр и Бычий форум и по мосту въехали в Затибрский район.
– Господин! Зря ты не взял сопровождение! – поежился в седле спутник Макрона. – Не ровен час…
– Не трусь, Луп! – резко ответил Макрон. – Кто из грязного отребья посмеет напасть на нас? Только бы не заблудиться и вернуться к утру.
Он пришпорил коня, спутник последовал его примеру, и по Портовой дороге они поскакали к Эмпорию. Там, за складами, городская свалка, цель ночного путешествия.
I
Io, Saturnalia! Праздник бил ключом в Капуе, ворвавшись в размеренный распорядок жизни горожан. Город гулял, искренне полагая, что золотой век вернулся на эти недолгие дни. Эдикт нового цезаря, возвестивший о Ювеналиях, новом празднике, продолжающем любимые Сатурналии, вызвал радость и всеобщее ликование. Суды и школы закрылись, все наказания были отсрочены. В эти дни горожане пировали, устраивали различные игры, дарили друг другу подарки. Дни и ночи напролет по улицам носились толпы в цветочных венках, опьяненные вином и вседозволенностью. Рабы наравне с хозяевами веселились, пили в кабачках за одним столом с гладиаторами и тискали дешевых шлюх, покупая любовь и выпивку за подаренные хозяевами деньги. Io, Saturnalia!
Лишь один дом на окраине в эти веселые дни стоял тихий и темный. В первый день праздника хозяин, облаченный по обычаю в темную тогу, устроил пир для домашних рабов, лично прислуживая за столом в память о легендарном времени, когда все еще были равны, вручил каждому небольшую безделушку и несколько ассов, и приказал, чтобы ни один не возвращался до конца Ювеналий. Рабы перешептывались украдкой, с грустью рассматривая скудные дары. Старому кравчему досталась статуэтка Венеры, а молоденькой рабыне – дешевая фибула для мужского плаща. Тихо меж собой рабы обменивались безделками или бежали в лавку скупщика выручить лишний асс на выпивку.
Клавдию, как и любому патрицию, был ненавистен любимый праздник черни. Унизительно было прислуживать рабам с разным цветом кожи, играть по обычаю с ними в кости за хозяйским столом и слушать иступленные вопли «Io, Saturnalia!». Сегодня Клавдию совсем не везло. Собственным слугам проиграл две сотни сестерциев, отложенных на покупку дешевой ткани для их же туник. Рабы усиленно делали вид, что не замечают хмурого чела хозяина, и нагло делили меж собой звонкие монеты.
Ну вот, наконец-то, дом стих. Слуги ушли, отпущенные на дни Сатурналий, и Клавдий, вздыхая и хромая сильнее, чем обычно, погасил все огни в атриуме и над дверью снаружи – предосторожность, чтобы не нагрянули незваные гости.
Неслышной тенью в таблиний скользнула Кальпурния и нерешительно остановилась перед столом, за которым сидел Клавдий, погруженный в невеселые думы.
