Совсем еще молодым человеком я не пропускал ни одного футбольного матча на ленинградском стадионе имени В. И. Ленина, восхищаясь мастерством удивительных вратарей — Виктора Набутова и Леонида Иванова. Там же я впервые увидел незабываемых Анатолия Акимова и Алексея Хомича. Довелось наблюдать игру и других звезд тех лет — Вальтера Санаи, Алексея Леонтьева, многих замечательных советских голкиперов. Затем состоялось знакомство с великим Львом Яшиным, нравилась мне игра Бориса Разинского, Владимира Беляева, Владимира Никанорова… В общем, отдав сердце баскетболу, я тем не менее был и остаюсь поклонником и футбола, а среди футболистов всегда выделял тех, кто стоит на последнем рубеже обороны. В юности я вряд ли мог объяснить, почему именно вратари приковывали мое внимание. Впоследствии понял: спортивная команда начинается с вратаря. Начинается не в том смысле, что у него номер 1 на футболке и он первым вслед за капитаном (а в последние годы все чаще и с повязкой капитана, а значит, действительно первым) выходит на зеленое поле. Просто вратарь, вне всякого сомнения, главная фигура в игре. Недаром из хоккейной Канады пришло к нам и утвердилось определение, что «вратарь — это половина команды», недаром с легкой руки Льва Ивановича Яшина все лучшие игровые коллективы открывают атаку острым пасом вратаря. Ну и, естественно, на вратаре завершается игровой момент.

Вратари всегда в центре внимания. Должность эта и почетна, и печальна. Кто угодно может ошибиться — партнеры исправят твой промах. Вратарь ошибаться не имеет права. И может быть, поэтому личность вратаря в моем восприятии (да и только ли в моем?) — загадочная и удивительная.

Есть книги о нападающих (например, Лев Филатов написал прекрасную книжку о форвардах), полузащитниках и защитниках, но почему же, если речь заходит о «футбольной литературе», мы в первую очередь вспоминаем кассилевского «Вратаря республики»? Да, вратари стоят особняком, уверен, писатели еще не раз обратятся к исследованию этого феномена — вратаря… Но почему, наверняка спросит удивленный читатель, автор книги о баскетболистах предваряет ее столь длинной преамбулой о вратарях? Ведь в баскетболе вратарей нет.

Нет… Но — есть. Как–то после одного турне по США тренер нашей команды, пытаясь объяснить причины поражения от сильной университетской сборной, вроде бы в шутку заметил: «У противника было под кольцом пять вратарей…» Но, как известно, в любой шутке… Вряд ли тот тренер имел в виду то, о чем хочу здесь сказать я. Однако доля истины в его объяснении была. Для меня вратарем в баскетболе всегда был и остается центровой. Это он оберегает свое кольцо, бросаясь за мячом подчас точно так же, как любой настоящий вратарь. Это центровой первым пасом начинает атаку своей команды. Это центровой определяет лицо коллектива. Я не знаю ни одной команды, ставшей бы великой без высококлассного центрового, пусть даже все остальные баскетболисты — выдающиеся мастера. Но я знаю немало команд с не слишком хорошим подбором игроков на других амплуа, которых великий центровой делал тоже великими.

Высокие люди в баскетболе (точнее, очень высокие, ибо в этой игре маленьких в нашем обычном понимании почти не встретишь) всегда притягивали меня. Конечно, сказывалось и то, что сам я — очень небольшого роста. А не секрет, что природа любит противоположности. И меня всегда прямо–таки тянуло к высоким людям. Но главное — я понимал, что в баскетболе без супергигантов многого не добьешься. И с первых самостоятельных шагов на тренерском поприще я искал, привлекал к игре, работал с особенным настроением именно с центровыми.

В баскетболе семейных династий не так много, как в других видах спорта. Наследственность, генетический код в любой спортивной семье важны, но в баскетболе, очевидно, в большей степени. Ведь главное для баскетболиста — рост. А он далеко не всегда передается от предков к потомкам. Вот и знаем мы лишь династии Муйжниексов, Бутаутасов, Травиных, причем только в последнем случае сын оказался достоин своего родителя. Правда, и нашу семью можно назвать баскетбольной, но с явно тренерским уклоном: мой младший брат Женя, как известно, заслуженный тренер СССР, а старший сын Володя, мастер спорта международного класса, неплохо дебютировал на тренерском поприще.

Фамилия Коркия выделяется в нашем баскетболе. Легендарный Отар Коркия — первый советский центровой истинно международного уровня, первый и пока единственный кавалер ордена Ленина среди баскетболистов–мужчин, первый, кто дал понять, как велика роль центрового в баскетболе.

Неплохим игроком был и его сын Нодар, много лет выступавший за тбилисское «Динамо». А самых громких побед добился племянник Отара Михайловича — Михаил Коркия, олимпийский чемпион. Отар многое дал племяннику. Он следил за его становлением, помогал ему, гордился его успехами, уже в зрелом возрасте немножко по–мальчишески превозносил достижения Миши: дескать, Коркия есть Коркия. Но ведь какой личностью — неординарной, яркой, интересной — был сам Отар Михайлович! На наших площадках он сверкал всегда, с первого своего выхода в грозном 43‑м. После войны его открыла баскетбольная Европа. Капитан сборной СССР, он трижды приводил ее к золотым медалям чемпиона континента. Тогда безусловными фаворитами были чехословацкие баскетболисты, в споре с которыми и завоевывалось то «золото». Много лет спустя такие асы, как Иван Мразек и Иржи Шкержик, признавались, что просто–напросто боялись Отара. В чемпионатах Европы 1947 и 1951 годов он настолько подавлял соперников, что, судя по всему, они проигрывали еще до начала матча с нашей командой. А подавлял Отар соперников не одной физической силой, хотя ее у него всегда было в избытке. Подавлял силой воли, заряженностью на борьбу. Казалось, тронь его — и в стороны полетит сноп искр. Сколько помню, таким он был всегда. Ладно соперники — большинство из них он превосходил в мощи. Но ведь и судьи, обязанные быть строгими, стойкими и беспристрастными, откровенно робели, когда приходилось им обслуживать матчи с участием Отара. Его огромные голубые глаза горели. Действительно — как глянет, ужас берет.

Правда, за рубежом это не так действовало на арбитров, за что Отар и поплатился в самом главном для себя турнире. Однако репутация его была настолько высока, что испортить ее уже ничего не могло. Все зарубежные судьи относились к нему явно строже наших, а зачастую и пристрастнее. Но мастерство Отара сомнения не вызывало. Свидетельство тому высочайшие оценки специалистов после Олимпиады‑52 в Хельсинки, хотя ему и не пришлось доиграть тот эпохальный финал, в котором могучая сборная США едва–едва одолела нашу команду: за четыре фола Отар покинул площадку, причем, по крайней мере, два из них арбитры, как свидетельствовали очевидцы, просто выдумали. А то неизвестно, как бы закончился матч. Счет к тому моменту был 22:22, когда Коркия исчерпал лимит фолов, а итог был таким — 36:25…

До того американцы почти всем забивали по сто очков, лишь бразильцы оказали им мало–мальски серьезное сопротивление. И вот только тридцать с небольшим очков в игре с нами. Притом, что сравнивать средний рост соперников просто не имело смысла. У нас самые высокие Отар, Ильмар Куллам — оба по 190 сантиметров, Анатолий Конев и Хейно Круус — чуть ниже. У американцев Курланд имел 213 сантиметров, Фрайбергер — 210, Ловеллет — 209. Представляете разницу? И при этом, повторяю, не уйди раньше времени Отар, абсолютно неясно, чем бы все это кончилось.

Наверное, у всех, кто его видел, он навсегда остался в памяти. Как жаль, что сохранилось мало фотографий этого рано ушедшего из жизни человека, что не нашлось художника, написавшего бы его портрет, скульптора, вылепившего бы его бюст. Ведь лицо у него было — прямо просилось на полотно: резкое, словно высеченное, характерное, запоминающееся. И очень доброе.

Представьте себе этакую громадину ростом 2 м 36 см, ножищи 58‑го размера, брюки, в которые залезла бы вся команда, ручищи–лопаты, в которых и мяча–то не было видно — так, камешек какой–то… Впечатляло, что там говорить…

Я впервые увидел настоящего гиганта, рядом с которым все остальные, даже самые до него высокие игроки, казались обычными людьми. Я же был просто лилипутом. Вася (по–моему, его никто не называл Увайсом) поразил, но и заставил меня задуматься. С появлением таких игроков баскетбол должен был измениться, что давно уже поняли американцы, предпочитавшие высокорослых центровых. Наши центровые Куллам, Конев, Путмакер, Силиньш, Серцявичюс, Ульяшенко были прекрасными мастерами, но это были центровые в нашем нынешнем понимании этого слова. Ахтаев таким центровым был. Больше того, я уверен, что играй он и сегодня, приносил бы пользу любой, даже самой классной команде.

Конечно, он просто физически не мог бы так бегать весь матч по площадке, как это делают Сабонис, Гришаев, Гоборов — центровые 80‑х. Но Ахтаев не потерялся бы среди своих наследников, можно даже сказать потомков, поскольку у него была хорошая техника — техника владения мячом, техника паса, техника броска. А техника во все времена была и остается главным козырем в арсенале любого баскетболиста. Он был мягок в обращении с мячом, даже ласков с ним, Вася действительно играл. И не надо думать, что Ахтаев был ограниченным в игровом плане человеком. Отнюдь. Конечно, прежде всего он использовал свой рост и старался забить, вернее, запихнуть мяч в корзину. Но у него был неплохо поставленный бросок, особенно со штрафных. Он прекрасно играл в защите, ставя такую «крышу», что выбраться из–под нее было неимоверно трудно. Если Вася успевал к своему щиту, то забить ему оттуда становилось проблемой. Это был умный, смышленый игрок, любящий, чувствовавший, понимавший баскетбол.

Безусловно, Васе не хватало атлетизма, хотя в юности он увлекался боксом и легкой атлетикой, метал диск. И все же он был рыхловат, не слишком вынослив: как–никак вес 160 кг давал о себе знать. Однако самое главное, что для нашего баскетбола он сделал: показал, насколько необходим рост в этой игре.

Ян Янович Круминьш, или, как его звали в Латвии, «гарайс Ян», что означает «большой Ян», мне по–особому дорог. Так уж сложилась моя тренерская жизнь, что в основном приходилось работать с уже сформировавшимися спортсменами. От меня требовалось лишь шлифовать их мастерство доводить до самой высокой кондиции.

И только Круминьш — мой ученик в полном смысле слова. Я нашел его, уговорил заниматься баскетболом, научил азам игры, сделал из него классного спортсмена, получившего звание заслуженного мастера спорта. Он прошел у меня весь путь — от новичка до самого популярного спортсмена Латвии, одного из сильнейших центровых мира. Да, именно Круминьш стал первым советским центровым истинно международного уровня.

Он рано потерял отца, в которого вышел ростом и статью. Так что уже в 13 лет Яну пришлось работать. Жизнь заставила его быть самостоятельным, к тому же на его плечи легла забота о матери. В 14 лет в нем было ровно два метра, и поэтому в лесничестве, где он трудился на сборе смолы, Яну не составляло труда перевыполнять две–три нормы: ведь он мог поставить стаканчики для смолы выше других. Впоследствии именно это долго мешало ему поддаться на мои уговоры попробовать себя в баскетболе. «Зачем мне это? — искренне недоумевал он. — Я хорошо зарабатываю, я свыкся с лесом, мне и здесь хорошо». И ни в какую не соглашался приехать на тренировку.

Действительно, среди стройных, высоченных сосен он при своем росте 218 см чувствовал себя как дома. Общества других людей Ян не искал, наоборот, сторонился их, предпочитая всему другому работу и тихую, размеренную жизнь с мамой в деревне. Да и амбиций, тщеславия, желания как–то выделиться, показать себя у него никогда не было. В общем, баскетбол, спорт были ему чужды и неинтересны.

Кстати, не я один обратил на него внимание. Как потом выяснилось, наш выдающийся тренер по легкой атлетике Виктор Ильич Алексеев по чьей–то подсказке нашел Яниса и вытащил со своими учениками на сбор в Нальчик, где пытался сделать из Яниса метателя. До этого другие спортивные специалисты, очарованные его сложением и силищей, пытались заинтересовать Яна рингом, борцовским ковром, но и у них ничего из этого не вышло. Попробовав и бокс, и борьбу, Янис быстро остывал и бросал эти затеи. До сих пор не знаю, почему именно мне повезло.

Вспоминая минувшее, должен признать, что 1956 — 1966 гг. в нашем, да и европейском баскетболе были годами Виктора Зубкова. Он мог бы по своей физической структуре, технической оснащенности поиграть и значительно дольше. И лет ему было не так уж много, когда он закончил выступать, — 29. Однако у нас тогда ввели возрастной ценз, и Вите пришлось раньше времени расстаться со спортом. А жаль: возраст игрока определяет не паспорт, а мастерство…

Заметили его зрители и специалисты на 1 Спартакиаде народов СССР, где он выступал за сборную РСФСР. Ею руководил один из известнейших тренеров страны Георгий Тихонович Никитин. Он–то и настоял, чтобы Зубкова ввели в сборную команду СССР и повезли на Олимпиаду в Мельбурн. Так, 18-летний юноша, типичный ростовский паренек — ветер в голове, разухабистый вид, вольное поведение, развалисто–раскачивающаяся модная походка — попал из областного центра сразу в столицу Олимпийских игр.

Радости и счастья от того, что стал участником такого события, Витя не скрывал: они были написаны на его лице, всем своим существом он показывал, как горд собой, был возбужден настолько, что, казалось, не ходил, а летал, каждый жест, каждое слово выражали его восторженное состояние.

Играл Зубков на олимпийском турнире немного. Но тем не менее на него обратил внимание сам Билл Рассел. Тот самый Рассел, который в свои 22 года стал героем Олимпиады, кто уже тогда все знал, умел и понимал в баскетболе, кто затем более десяти лет был лучшим игроком профессиональной баскетбольной лиги США — НБА и создал суперклуб «Бостон Селтикс». И вот Рассел из всех советских баскетболистов выделил именно Зубкова, подарив ему в знак высокой оценки свои кеды. Этим Билл как бы предрекал молодому центровому большое будущее.

Чем же обратил на себя внимание уникального атлета новичок? Зубков был эластичным, мягким, легким, подвижным и, что особенно ценится в США, леворуким. При своем росте за два метра Витя был хорошо координированным, быстро передвигался, был ловок, элегантен. В общем, при основательной работе над техникой и атлетизмом из него действительно должен был получиться баскетболист высокого класса.