В том, что на улице стоит сейчас сумасшедший шум, Вика не сомневалась. Всегда бывает шумно в разгар апреля, когда солнце припечет наконец-то всерьез. Тогда воробьи начинают верещать и драться, а весенняя жижа булькает, как суп, и мутными веерами плещет из-под колес машин. Обрызганные прохожие запоздало стирают с лиц холодные грязные капли и громко ругаются. И дети в эту пору становятся страшно крикливыми, и девушкам неудержимо хочется хохотать. К тому же именно в апреле всюду долбят асфальт и роют экскаваторами ямы в разных неожиданных местах. Весна!

Ни одна капля уличного шума или грязи не проникала за белоснежные переплеты окон фирмы “Грунд”. Весенним здесь был только свет. Продистиллированный сквозь ослепительно ясные стекла, он робко передвигался по потолку и стенам. Еще и постороннее облачко аромата парфюма “Сэ жю” тут витало. Облачко испустила Клавдия Сидорова, консультант по вопросам внутренней этики. Случилось это уже четверть часа назад, но стойкое облачко все еще отливало воображаемой лавандовой синевой и держалось неподвижно между столами Натальи Горенко и Виталия Ефимовича Савостина. Любопытная Наталья пыталась поймать облачко ноздрями, а вот Савостин отворачивался, морщился, ласкал ладонью живот под галстуком и прикрывал на вдохе глаза. Всем было ясно: беднягу донимает изжога. Изжога у Савостина могла взыграть как от “Сэ жю”, так и от намека Сидоровой на какую-то летучку, которая должна состояться сегодня. Или не сегодня. Или не состояться. Неведомое, неопределенное, таинственное терзало желудок Виталия Ефимовича сильнее всего.

Вика Царева работала в креативно-стратегическом отделе “Грунда” уже почти год. Место это ей освободила и советовала старая институтская подруга Любка Мюллер, выехавшая на прародину в Штутгарт. Место было завидное и высокооплачиваемое. “Грунд” процветал. Его шикарный офис напоминал голливудские декорации. Так и казалось, что из-за прозрачных перегородок и полупрозрачных полуперегородок вот-вот выглянет не какой-нибудь Савостин, а Майкл Дуглас. Или Николас Кейдж. Или Хен Бенсон (кажется, есть и такой?) А выгляни хоть Майкл, хоть Хен, Вика ничуть бы н растерялась. Во-первых, она прекрасно знала английский, на который переводила бумаги своего отдела (говорили, что для спуска во всемирную паутину, но точно никто ничего не знал). Во-вторых, она была прекрасна, любому Хену под стать — всегда со свежей стрижкой, с незаметным макияжем в бежевых тонах и в деловом костюме такой элегантной простоты, что на нем не нашлось места даже пуговицам. Прямая юбочка доходила точно до середины сухощавых коленок. И туфли на Вике были без единого гвоздя, то есть без всяких там пряжек, перемычек и ремешков. Ничего лишнего. Строгий стиль фирмы!

Самой Викой фирма тоже была довольна. Ее переводы не вызывали ни замечаний, ни возражений. А все-таки и у нее имелась тайная язва, вроде изжоги Савостина: в бумагах “Грунда” она понимала каждое слово, зато абсолютно не улавливала общего смысла. Этот свой порок она маскировала, как могла, однако к концу рабочего дня в ее голове размагничивались все центры, отвечающие за логику. Тут она с ужасом замечала, что слова, слова, слова, которые она старательно собирала и запаковывала в серьезные и многозначительные тексты, начинают вдруг кувыркаться, пересыпаются с тихим бренчанием, как стекляшки в калейдоскопе, и тут же складываются в совершенно другие многозначительные тексты, и в третьи, и в четвертые, и вся эта абракадабра одинаково бессмысленна и одинаково отвечает строгому, выдержанному, высококомпетентному стилю фирмы “Грунд”. “Не трогаюсь ли я умом?” — спрашивала себя Вика и отвечала, как и всякий разумный человек, а также большинство сумасшедших: “Нет, нет, нет!” Отбиваясь от взбесившихся слов, Вика придумала несколько способов спасения. Один состоял в том, что она воображала себя актрисой в фильме из жизни деловых сфер, предположительно с участием Майкла или Хена. Ведь актрисе неважно, что написано на мониторе или на какой-нибудь бумажке в папочке — ей достаточно вращаться в своем кресле, смахивающем на зубоврачебное, выразительно покусывать кончик карандаша и выглядеть деловой и корректной. Любая бессмыслица тут же отступит, поблекнет, и уже ничуть не кажется, что у тебя не все дома. Иногда для разнообразия Вика представляла себя еще и суперагентом. Вернее, суперагентшей — холодной, опасной, нечеловечески обольстительной. Будто бы занимается она шифровками, в каких ни один гений не в силах разобраться. А может быть, бумаги “Грунда” и есть шифровки? Зачем их надо переводить на английский? И где сидят те англосаксы, что читают Викины труды? Все это непостижимо! А если учесть, что глава фирмы живет в Люксембурге… Правда, фамилия его Иванов. И зовут Олегом Альбертовичем. Зато его никто никогда не видел. Известна была лишь его подпись, доносимая факсом из прекрасного далека. Подпись загадочная — три абсолютно параллельные горизонтальные черты и крошечное “О” над ними. Большинство сотрудников “Грунда” были уверены, что никакого Иванова в природе не существует. Но существует же во плоти (или почти во плоти ввиду запредельной стройности) его родная тетка Клавдия Сидорова, консультант по вопросам деловой этики. Или существование тетки еще не доказывает существования племянника? Нет, лучше об этом обо всем и не думать. Но думалось. Ведь если не об этом, тогда придется думать о себе, а собственная Викина жизнь невнятно, но ощутимо запутывалась, и никак нельзя было определить, что же такое в ней неладно. Поначалу Вика решила, что просто ее подавляет могущество и великолепие фирмы “Грунд”. С самого первого дня своего водворения на столь завидном месте ей, например, с отвратительной навязчивостью стал сниться один и тот же сон: сидит она в своем отделе за своим компьютером совершенно голая. Из ночи в ночь несчастная голая Вика с ужасом ждала, что вот-вот будет обнаружена (стоит ли говорить, что в “Грунде” поддерживается исключительно строгий устав одежды!) При этом ее сердце билось страшно громко, где-то в глотке, возле ушей. Вот она испуганно озирается. Вокруг все как всегда: слева зубовно, неистово клацает компьютерной клавиатурой Елена Ивановна Рычкова, ядовитая и Вике очень симпатичная особа. Справа из-за перегородки безмятежно розовеет покрытая нежнейшим, будто первородным пухом макушка Савостина. Никто не замечает Вики. Она вжимается в кресло и пытается прикрыться сумочкой. Но сумочка на глазах подло съеживается до размеров спичечного коробка в тот момент, когда появляется в отделе его начальник Кирилл Смоковник.

Встречи со Смоковниковым наяву тоже не сулили много радости, хотя он непрерывно улыбался. Обещанную Клавдией летучку он тоже начал затяжной улыбкой. Улыбка отражалась на смутно сияющей поверхности его элегантного стола (стол этот, черный, как агат, наводил Вику на мысли о престижном кладбище).

Теперь ей стало окончательно ясно: с Пашкой беда. Именно с ним! Он в опасности. Он не такой, как всегда. Он измучен. Ему грозит что-то опасное. Возможно, ужасное уже случилось!

Десять лет назад Павел Царев был красой и гордостью Нетска — чемпион России по гребле на байдарках, вице-чемпион Европы, обладатель кучи кубков. Его простая, открытая улыбка украшала тогда городскую доску почета и не сходила с телеэкрана. Не менее улыбки хорош был и телегеничен великолепный, огромный Пашкин торс, прямо-таки Бельведерский, как выразился один комментатор (“Вот и мелькнул у финишной прямой Бельведерский торс нашего чемпиона!”) Не все в Пашке, правда, было так же совершенно, как торс. Особенно с речью бывали трудности. Пашка, сколько себя помнил, только грёб и грёб. Незаметно для себя он при этом закончил школу, а потом и университет. Каким-то образом даже оказался у него престижный диплом психолога. Несмотря на это, слова на Пашкином языке съеживались до одного слога, плохо соединялись и прилаживались друг к другу. Газетные интервью давал за своего питомца тренер Самборучный, а по радио и телевизору Пашка только улыбался, шумно дышал в микрофон и бросал отрывистые односложные восклицания вроде “ну!”, “да… э…”, “так! да!..” Журналист обычно приходил ему на помощь и пояснял, что прославленный спортсмен утомлен и взволнован трудной дистанцией (предстоящими через полгода стартами, симпатией собравшихся и тому подобным, смотря по обстоятельствам). Тут же к микрофону подпускали тренера Самборучного, который был болтлив, как баба, и мог непрерывно говорить часами, так что в редакции оставалось лишь нарезать и склеить из его бормотания подходящие фразы. Несмотря на невнятность речи, знаменитый Пашка Царев сумел пленить юную, умную и красивую Вику. И дело не только в торсе. У чемпиона был милый покладистый характер. Некоторое время Вика была женой чемпиона и даже вместе с Самборучным подготовила для газет несколько Пашкиных остроумных, глубоких интервью. Но времена переменились. Накладно и некому стало посылать Пашку грести в разные отдаленные места планеты. Пришлось оставить большой спорт. Пашкина слава померкла за полторы недели, и Вика испугалась: куда в смутные времена может лежать путь могучего косноязычного парня, умеющего только грести? Разве не в криминал? Но Пашка в криминал не пошел. Он с друзьями по большому и малому спорту стал работать в фирме, торговавшей всякими спортивными штуками. Они снабжали железками только вошедшие тогда в моду тренажерные залы, оборудовали бассейны и сауны, боулинги и теннисные корты. Они взялись даже за разбивку полей для гольфа и пропаганду благородной игры в отставшем по этой части Нетске. Последний год они трудились над сооружением горнолыжной базы на Блошиной горке. В общем, не пропал Пашка, а благополучная семья Царевых, особенно после того, как Вика из дохлой туристической фирмочки перебралась в блистательный “Грунд”, стала сильно напоминать со стороны те миловидные, ярколицые семейства, что в рекламных роликах кушают суп из кубиков или восторженно стирают белье, пахнущее рыбой. Царевы раскатывали на сизом “Саабе”, летом отдыхали в Португалии и даже нанимали дочке университетских преподавателей, чтобы исправить тройки во втором классе. Вика никогда не верила, что бывает такая жизнь, как в роликах про суп из кубиков, но что делать, если все у нее так удачно вышло — работа почти в Голливуде, дочка прехорошенькая, как кукла, и славный добрый Пашка, несущий ложку ко рту с лучезарной улыбкой. Ну и пусть он изъясняется словами вроде “О!” и “мгхм”. В конце концов, мужья из роликов тоже ничего другого не говорят!

Однако последнее время Вика стала замечать, что все ее силы уходят на то, чтобы соответствовать выпавшим на ее долю счастливым обстоятельствам. В “Грунде” они притворялась то голливудской звездой, то подружкой Джеймса Бонда, и это жалкое вранье не приносило ей радости. Наоборот, казалось, что, как в том навязчивом сне, все вот-вот увидят, что она голая — кривляка и больше никто. Дома и того хуже: что-то случилось с Пашкой. Он стал, если это только можно вообразить, еще неразговорчивей. Его междометия стали реже и тусклее. Как многие внезапно оставившие спорт атлеты, он было раздобрел, несмотря на футбольчик с друзьями и баньку, и сделался дюжим, краснолицым, с животиком (“животик” значит не маленький живот, как поясняла любившая точность слов Вика, и живот недавно и некстати появившийся; маленького же у Пашки ничего не было). Но вдруг Пашка стал худеть. Румянец почти сбежал с его лица, немного только задержавшись на подбородке и шее. Под глазами залегли тени. Пашка стал поздно возвращаться с работы и валиться сразу в кровать, как подкошенный. Он больше не улыбался, а только тер большим кулаком воспаленные глаза и с хрустом зевал. Сначала Вика решила, что Пашку заездила проклятущая Блошиная горка, но скоро выяснила, что горнолыжные дела там продвигаются успешно. Зато после изнурительных частых командировок в Курган и Мамышино Пашка являлся, едва держась на ногах. На Викины тревожные расспросы он отвечал совсем еж скупыми междометиями, и глаза его тоскливо бегали, а могучие руки дрожали.

Какая беда случилась с Пашкой? Поставив мужнины тапочки параллельно коврику и вернувшись на кухню Вика села соображать. Она всегда знала, что бизнес — дело рисковое. Вроде Пашкина фирма с криминалом и не воевала, но сам Пашка, прямой и простодушный, мог вляпаться в любую историю. Только какую? Вложил деньги фирмы в провальное дело? Доверился жулику, а тот обобрал наивных торговцев горнолыжами? Проигрался в клубе “Бамбук” и поставлен на счетчик? Да, что-нибудь в этом роде. Что еще может так Пашку изгонять? Наивность — это и есть толстокожесть. Душевных мук, вроде постыдного Викиного сна, Пашка не знавал никогда. Конечно, ему нужны деньги. Сколько? Вика тут же принялась вспоминать, где, у кого и как много она может достать, запуталась в арифметических действиях, а концы с концами до того не сошлись, что она даже вспотела. Нечего и говорить о том, что слезы давно высохли. Она бросила расчеты только тогда, когда поняла, что очень поздно, а ребенок до сих пор сидит у телевизора. С тем же умилительно-непроницаемым видом Анютка уставилась на экран, который покинули даже самые запоздалые мультики. Теперь там разворачивались обычные ужасы отечественного сериала: известный актер с тупой и злобной физиономией, сделавшей его самой снимаемой телезвездой, душил и раздавливал о стену другого известного актера, с лицом суровым, но хорошим. Позади металась и вопила какая-то полуодетая женская фигура. Такие роли всегда играют стройные дебютантки, а после исчезают с экрана навеки. Куда они деваются? “Беременеют”, — без тени сомнения отвечала Елена Ивановна Рычкова, которая знала все.

— Марш в кровать! — завопила Вика перекрывая крик дебютантки. Анютка жалобно захныкала: