Солнце начало клониться к закату, а лошадь – подавать первые признаки усталости. Джарвис обернулся и еще раз окинул взглядом скромный обелиск из местного сероватого камня, торчавший чуть в стороне от дороги. Десятая или все-таки одиннадцатая? Если одиннадцатая, то это очень хорошо – значит, до Шайр-дэ уже рукой подать. А вот если только десятая, придется ночевать в чистом поле, ибо лаумарцы имели обыкновение закрывать ворота своих городов с последним лучом солнца. И то, что зимой и летом день имеет разную длину, их нисколечко не волновало – «порядок быть должон», как любили они приговаривать по поводу и без повода.

Джарвис глубоко вздохнул. Он провел в Лаумаре два месяца и успел не только узнать многие из его обычаев, но и привыкнуть к ним, однако от этого они не казались ему менее нелепыми. В самом деле, ну что может быть нелепее, чем отмечать дорожные расстояния не верстовыми столбами, а ритуальными гробницами блаженного Мешнека? Наверное, только ежедневно каяться в грехе, совершенном давным-давно и не тобой. Ибо истинно благочестивому верующему полагалось не просто миновать такую гробницу, но обязательно остановиться, посыпать голову песком (часто заранее заготовленным), помолиться и попросить у святого прощения за его мученическое убиение хрен знает сколько лет назад, а также за развеивание праха по ветру, лишившее великомученика возможности обрести подлинное место последнего упокоения. То, что это сильно удлиняло любую дорогу, лаумарцев волновало очень мало – трудностей они не боялись и любую экономию усилий считали признаком лени, а лень, как известно, первейший союзник Хаоса…

У Джарвиса с трудом укладывалось в голове, что такое показное благочестие и неукоснительное исполнение обрядов способно обеспечить реальную поддержку божественной силы. Однако факт оставался фактом. Если верить хроникам и старикам-очевидцам, еще пятьдесят лет назад Лаумар был всего лишь одной из провинций великой Вайлэзской империи, и молились там не только своему местному святому, якобы давным-давно замученному магами из Солетт в богомерзких целях, но и общему для всей Вайлэзии Единому Отцу. Разумеется, лаумарцы всегда осознавали свои отличия от вайлэзцев, но сорок пять лет назад в измученной налогами северной провинции случился взрыв национального самосознания. Трудолюбивые и благочестивые бюргеры вышвырнули прочь вайлэзскую знать и объявили себя независимой страной, управляемой даже не королем – это еще можно было бы как-то пережить, – а каким-то, спаси и сохрани небеса, Народным собранием! Незадолго до этих событий кафедру в Кильседе как раз занял новый архиепископ, который вроде бы даже не проводил никакой церковной реформы – вот только алтари Единого Отца начали приходить все в большее и большее небрежение, а прихожане перенаправили свою истовость исключительно на блаженного Мешнека.

Само собой, Вайлэзия попыталась как-то вразумить обнаглевшую провинцию, но очень быстро стало ясно, что мощь Лаумара растет с каждым днем, и он попросту не по зубам стареющей империи. Исходя из этого, Джарвису оставалось признать, что молитвы, возносимые местночтимому великомученику, обладают немалой эффективностью.

Однако если весь секрет данной эффективности заключался в каждодневном бытовом подвижничестве, то Джарвису это решительно не подходило. Даже если бы он согласился вести такой образ жизни ради обретения своей полной силы – не пристало наследному принцу Драконьих островов усердием и мольбами выкупать то, что является его прирожденным правом…

Джарвис был абсолютно не знаком с городком и понятия не имел, где искать постоялый двор или иное место ночлега. Однако опыт путешественника подсказывал, что в прибрежных городах заведения подобного рода, как правило, располагаются недалеко от воды, в районе набережной или порта. К тому же с холма принц разглядел, что большинство улиц радиально стягивается к большой площади, расположенной довольно близко от реки, а на самой площади имеется большое здание, увенчанное шпилем с позолотой – то ли культовое сооружение, то ли городская управа, архитектура этих зданий была в Лаумаре сходной. Так что самым разумным было держать направление на шпиль, а достигнув площади, начать задавать вопросы местным жителям.

Джарвис проехал по улице какое-то расстояние и вдруг с изумлением осознал, что вокруг него уже более чем достаточно тех, кому можно задавать вопросы, мало того, все они движутся в том же направлении, что и он сам. И это невзирая на довольно поздний час и почти полное отсутствие уличного освещения!

Приглядевшись к местным повнимательнее, Джарвис отметил: большая их часть одета в то, что считается в Лаумаре праздничными нарядами – мужчины в темные кафтаны с яркими шейными платками, женщины в черно-белые или бело-синие одеяния с разноцветной богатой вышивкой и кружевные наколки. При этом начисто отсутствовали иные признаки, характерные для праздника – ни у кого в руках не было первых весенних цветов, не слышалось песен или других громких проявлений веселья. Впрочем, напомнил себе Джарвис, лаумарское благочестие требовало сдержанности в выражении любых чувств. Даже пять или шесть детей, влекомых за руки родителями, имели вид чинный и весьма серьезный, видимо, осознавая всю важность и значимость предстоящего события. Джарвис был заинтригован не на шутку.

Чем меньше оставалось до золотого шпиля, тем плотнее делалась толпа. Правда, всадник с длинным мечом вроде бы вызывал у местных некий минимум почтения, потому что до сих пор принц продвигался вперед без особого труда.

Наконец улица вынесла его на площадь, до краев заполненную народом. Здание со шпилем все-таки оказалось храмом, сурово взирающим узкими провалами окон на толпу у своего подножия. Высота и массивность каменных стен внушали невольное уважение и заставляли предположить, что изначально – очень давно – храм возводился в старовайлэзской традиции, был посвящен Единому Отцу и лишь совсем недавно подвергся легкой перестройке. На эту же мысль наводило и почти полное отсутствие украшений, кроме разве что жутких зверюг, больше всего похожих на крылатых крокодилов, скаливших клыки по углам портала (Джарвис припомнил, что в Вайлэзии этих очаровательных тварей зовут «gargol»). Да еще вдоль карниза шел странный ряд хрустальных шаров, доселе встречавшийся принцу лишь на кафедральном соборе Кильседа. Шпиль, служивший ориентиром для Джарвиса, пламенел в последних лучах солнца, и это создавало пронзительный контраст с полумраком площади, накрытой тенью величественного здания.

Джарвис еле сумел продрать глаза и долго силился понять, где находится. До сей поры ему ни разу не доводилось страдать похмельем – морская раса безболезненно переносила алкоголь в любых дозах. Но если верить рассказам Сонкайля и иных смертных, то происходящее с принцем в данный момент именно похмельем и являлось, причем тяжелейшим. Не иначе, реакция на те невозможные вещи, которые вчера пришлось вытворять своим телом по милости его дорогого меча!

Тихий плеск воды о борт, легкое покачивание поверхности, на которой покоилось тело Джарвиса, и всепроникающий запах копченого в конце концов прояснили память: он на неуправляемой барже, влекомой течением вниз по Таархе. Постепенно в разгорающееся сознание возвратились и иные подробности вчерашних безобразий…

…Дверь бокового придела, не запертая, но тяжелая, как смертный грех, с трудом отодвинутая в сторону при помощи ведьмы, которая оказалась достаточно крепкой девицей. Судорожные метания по комнатам, заставленным какой-то культовой утварью, крики стражи за спиной, крышка люка в полу, о которую он обязательно сломал бы любой меч, кроме Зеркала, и полная тьма, наступившая, когда эта крышка задвинулась вновь – уже над их с ведьмой головами.

Потом они долго плутали по хозяйственным помещениям, спотыкаясь о бочонки и какие-то жерди, пока Джарвис не пришел в себя настолько, чтобы зажечь в ладони крохотный синеватый магический огонек, с трудом разгоняющий мрак. При свете огонька удалось разглядеть низкий сводчатый коридор с покатым полом, ведущий неизвестно куда. Вероятно, по нему переправляли в храмовые кладовые бочонки с вином и прочую снедь. Поскольку другого выхода из подвала не наблюдалось, беглецы рванулись в этот коридор. Джарвис бежал следом за ведьмой и видел перед собой лишь тугое светлое бедро, то и дело мелькающее из-под разодранной по шву мешковины.

Им повезло трижды. Во-первых, подземный ход вывел их не куда-нибудь, а прямо к грузовым причалам на Таархе. Во-вторых, на этих причалах не было ни единой души – сторожа и грузчики, будучи не менее благочестивы, чем прочие лаумарцы, ушли смотреть на аутодафе. И в-третьих, у причала чернела громада баржи, явно только сегодня пришедшей с низовьев реки. В одну секунду приняв решение, Джарвис перепрыгнул на баржу – ведьма последовала за ним и на этот раз – и со всей силы рубанул Зеркалом по швартовочному канату. С одного раза толстенная лохматая веревка не поддалась, пришлось использовать меч как пилу, потом выяснилось, что есть еще и второй швартов… Когда баржа наконец-то стронулась с места, принц вспомнил о своей спутнице и заглянул в крошечную надстройку на носу. Ведьма как ни в чем не бывало лежала, завернувшись в какую-то ветошь, и сладко посапывала. Джарвису оставалось лишь вернуться на палубу и устроить себе постель из своего плаща и драной подстилки, чьим прежним владельцем явно был сторожевой пес…

Сильный удар до основания сотряс хлипкий деревянный корпус баржи. Если бы Джарвис спал на койке, то навернулся бы с нее вниз головой. Но с пола не упадешь, поэтому принц лишь отлетел к стенке, ударился о деревянную перегородку, выругался и высунул голову наружу.

Снаружи едва рассвело – солнце еще не встало – и плотной стеной стоял туман консистенции «теплое молоко». Из-под его завесы до Джарвиса донеслись рокот бьющейся о камни воды, далекие отрывистые голоса, а затем ритмичный плеск, какой могут издавать лишь шлепающие весла.

Стоило поторопиться. Джарвис одним прыжком взлетел с грязного соломенного тюфяка, в который превратилась за ночь белоснежная шкура, и начал лихорадочно одеваться, не попадая в рукава и сапоги. Прошло не менее пяти минут, прежде чем он выскочил на палубу баржи с мечом наизготовку. За это время Ломенархик даже не пошевелилась. Джарвис уже успел заметить, что если девушка спит, то разбудить ее не так-то просто…

Прямо по носу из воды выступало нагромождение камней, сквозь пелену тумана похожее на спинной гребень гигантского дракона, приползшего напиться. На один из камней этой гряды, торчащей почти из середины реки, и налетела только что баржа, об управлении которой всю ночь никто не заботился. И между прочим, совершенно зря – течение взвихрялось перед камнями и стремительно уносилось влево, туда, где на расстоянии всего в несколько шагов, судя по шуму воды, проходил фарватер.

Джарвис мысленно обругал себя последними словами. Он твердо знал, что Таарха-Та’ркэ полностью судоходна от Шайр-дэ до Афрара, но умудрился упустить из виду, что судоходность не всегда предполагает возможность свободного сплава. А ведь можно было предвидеть – проход по Железной теснине, прорезающей Алмьярский хребет, не слишком прост и требует неусыпного внимания…

Сколько времени прошло с момента битвы у Пьющей Лошади? Несколько мгновений, день, месяц, год? И где он находился все это время?

Джарвис не знал этого. Пелена, которой Ломенархик окутала его сознание, была сродни сну или даже смерти, а миг, когда она рассеялась, стал его пробуждением или воскрешением.

Сначала был только полумрак. Кое-как окинув пространство все еще мутным взором, Джарвис осознал, что стоит в темном и широком коридоре с полом, выложенным цветной мозаикой. Неподалеку от него в кольцо на стене был вставлен факел, горящий странным сиреневым пламенем, и пламя это рвалось клочьями, словно под ветром – вот только Джарвис не ощущал ни малейшего шевеления воздуха. Принц подошел ближе и протянул руку к пламени – невсерьез, сам не зная, зачем, но неожиданно лепесток холодного сиреневого огня сам лег в его ладонь.

Только теперь до него дошло, что он совсем один в этом таинственном коридоре – Ломенархик исчезла, как будто ее не было вовсе.

Покачивая лепесток огня на ладони, Джарвис двинулся по коридору – не на розыски ведьмы, а просто потому, что не век же стоять под факелом. Да и любопытно было, куда зашвырнуло его колдовство Ломенархик.

– В принципе мне давно уже ясно, как все произошло. Ты попыталась увести его тем же способом, что и привела, но поняла, что ничего не выйдет – и тогда сказала ему про жезл.

– Мой лорд, я знать ничего не знаю ни про какой жезл! – Ломенархик, забывшись, рванулась к Элори Вил’айэну и тут же придушенно захрипела.

Ах, до чего же он был привлекателен даже в своем гневе! Глаза как звезды, длинные и густые черные волосы уложены в традиционную прическу – зачесаны наверх, собраны на макушке и оттуда падают на спину роскошным каскадом; темно-синяя куртка, расшитая тусклым металлом, выгодно оттеняет матовую смуглость кожи. Лицо открыто, хотя разрез глаз явно стилизован (а если приглядеться, и не только он). Актер «новой оперы» в роли Юного Любовника – или знатный молодой человек, дерзко одевшийся в похожем стиле…

Когда Элори возник в центре пентаграммы, начертанной прославленной в Афраре чародейкой Ломенной даль-Лаумари, дыхание перехватило не у нее одной – у всех, кто присутствовал на том блестящем сеансе вызывания духов. Но торжеству Ломенны, сначала даже не узнавшей своего господина (до сих пор ей ни разу не доводилось видеть его в алмьярском облике), не суждено было длиться дольше мгновения. Вместо того, чтобы предсказывать судьбу потрясенным клиентам прорицательницы, прекрасный демон протянул руку за пределы магической границы, будто так и надо, схватил чародейку за пояс-шарф и втянул в пентаграмму. В следующий миг оба они исчезли в яркой вспышке, по крайней мере на полгода обеспечив пересудами афрарский высший свет.

Когда глаза Ломенархик снова смогли видеть, вокруг нее была до боли знакомая комната с зеркальными стенами и великолепным ложем. Правда, застлано это ложе было не вишневым шелком, а покрывалом неброского кофейного цвета – видимо, для большего контраста с черно-синим, словно грозовым, силуэтом Элори. Легкое движение изящной руки – и волосы Ломенны захлестнулись вокруг одной из ножек ложа, а затем петлей обвили горло ведьмы. Любая попытка освободиться лишь затянула бы эту петлю еще туже…

По крайней мере, в одном Элори ошибся – настроение у Нисады Лорш, более известной в Замке как Крошка Нис-Нис, было препоганейшее. Даже полет горшка с королевской бегонией улучшил его лишь на самую малость.

Попетляв по коридорам, Нисада подошла к стене с заветной плоской нишей – проем арки, затянутый фреской с изображением цветущего дерева. Оглянулась воровато – не подглядывает ли кто? – и шагнула в стену прямо сквозь фреску.

До начала бала оставалось еще немало времени, однако и Тай, и Берри уже сидели в красной комнате. Тай перед зеркалом изобретала себе прическу, а Берри, как обычно, грыз фрукты, растянувшись на малиновом покрывале ложа. Нисада знала, что там, где ее любимый находится днем, ему дают в лучшем случае вареную капусту, и не осуждала его за маленькую слабость.

– Привет, – улыбнулся Берри. – Где была, чего видела?

– И почему с такой рани сегодня? – добавила Тай, не отрываясь от зеркала.

Дорога обогнула скалистый уступ и желтой лентой заструилась вниз, в долину Скодера. Монастырь открылся сразу же за поворотом, такой беззащитно-розовый на фоне мрачно-серых утесов и рыжеватых склонов. Окруженный аккуратно расчерченными грядочками и рядами кустов, сверху он производил странное впечатление – сахарный домик, зачем-то поставленный на пестрые деревенские половики.

Джарвис вздохнул. Солнце едва начало клониться к закату, но он хорошо знал, что монахини-неролики, служительницы Белой Леди, ложатся рано, поскольку встают до свету. Если он не поторопится, то ужин и ночлег, разумеется, получит, а вот содержательную беседу придется отложить до утра…

Когда-то давным-давно – давно даже по меркам столь долго живущей расы – его народ пришел на эту гористую, сожженную солнцем землю, сам не очень хорошо представляя, чего хочет – то ли нести истинное знание отсталым короткоживущим людям, то ли обратить этих людей в своих слуг. Скорее всего, оба этих мотива действовали в равной степени. Вскоре страна без затей стала именоваться Новой Меналией, родной язык местных жителей был вытеснен меналийским, а сами они, искренне и глубоко почитая своих долгоживущих наставников, создали собственную цивилизацию – могущественную и роскошную по людским меркам, но для сородичей Джарвиса выглядевшую лишь бледной и не всегда удачной копией Драконьих островов.

Со снисходительной усмешкой взирали они на те алтари, что возводили Непостижимым их послушные ученики, на статуи Менаэ и Налана с глазами из драгоценных камней… Те, кто считал себя происходящими от богов, не видели нужды воздвигать капища своим предкам, но охотно прощали короткоживущим их маленькую слабость.

А потом сила Непостижимых иссякла – и вслед за ней иссякла слава Меналии старой и мощь Меналии новой. Наставники затворились на своих островах, показываясь на континенте все реже и реже. Новая же Меналия, почти без боя уступив южную часть долины Та’ркэ лукавым людям Атайнет, два с лишним века терпела посрамление от них, от Анатаормины и в особенности от Герийского царства – пока однажды с заката не явился какой-то молодой, энергичный и очень обстоятельный народ, именующий себя салнирами. Сначала этот народ стер герийцев в пыль, а после смешал свою кровь с остывающей кровью новоменалийцев, попутно отменив служение Непостижимым, давно ставшее пустым формальным ритуалом, и утвердив взамен него поклонение своей богине Неролин, покровительнице всего живого.

Выехать из монастыря удалось лишь часа в три пополудни. Поднялись в горы, какое-то расстояние проехали, прикрываясь гребнем, и лишь потом снова спустились на равнину, по которой протекал Скодер – монахиням было вовсе незачем знать, что заезжий рыцарь-долгоживущий повез их главное достояние вовсе не к летхи в горах, а в прямо противоположную сторону.

У Джарвиса не было сил даже оглянуться на монастырь – сегодняшнее утро вымотало его до предела, заставив напрячь все невеликие актерские способности. Сначала пришлось выдержать долгий разговор с сестрой Радгимиль, оказавшейся редкой занудой, и тщательно зарисовать дорогу к предполагаемому месту расположения летхи, прекрасно понимая, что раньше чем через год эти кроки все равно не понадобятся. Потом – вступить в схватку с настоятельницей, которая даже слышать не хотела о том, чтобы отпустить куда-то Тай, и задала Джарвису именно тот вопрос, на который он так и не придумал ответа за целую ночь. Пришлось прибегнуть к последнему из средств, пускаемому в ход лишь в самых крайних случаях. А именно – сделать каменное лицо, показать брошь в виде кобры со звездой на челе и высокомерно заявить, что вассалитета Новой Меналии формально никто не отменял, так что представитель правящего дома Меналии старой вовсе не обязан докладывать о делах государственной важности первому встречному, пусть даже облеченному духовной властью. Потом Тай лихорадочно утрясала дела и оставляла распоряжения на время своего отсутствия – под вздохи слепой сестры Рогрет, которая оказалась вынуждена вернуться в лабораторию, пока ее лучшая ученица лазает по горам с «этим авантюристом»…

«В седле держаться умеешь?» – недоверчиво спросил Джарвис, пока Тай седлала свою конягу, куда более привычную к оглоблям телеги, чем к всаднику. На это настоятельница, вышедшая их проводить, заверила принца, что если кто в монастыре и умеет ездить верхом, то именно сестра Тайбэллин, которая никогда не упускает случая прогуляться в горы на сбор грецких орехов и кизила.

Слава всем богам, живым и ушедшим, все это наконец осталось позади, и теперь две лошади – Джарвисова серая в яблоках и рыженькая лошадка Тай – бок о бок шли по разбитой дороге, ведущей в Дану Меналийскую. Ехали молча. Джарвис все никак не мог оправиться от ночного натиска, который в одночасье поменял его планы. Зарекся же после истории с Ломенархик совершать такие вот рыцарские поступки – но стоило красивой женщине с надеждой взглянуть на него и заверить, что только он может ей помочь, как он снова все бросил и теперь тащится на этот несчастный Скалистый остров… Тай тоже отмалчивалась, стараясь не глядеть в сторону спутника – то ли стыдилась своей ночной выходки, то ли просто не знала, как начать разговор, будучи не слишком общительной от природы.

От монастыря до новоменалийской столицы был ровно день пути, но для этого требовалось выехать затемно, чтобы прибыть в город уже после захода солнца. К тому же лошадь Тай, привыкшая неспешно тащить телегу, нагруженную снадобьями, ни в какую не желала ускорять шаг. (Джарвис уже твердо решил, что в Дане купит своей спутнице настоящего коня, а это несчастное животное отошлет обратно в монастырь.) Так что за первый день принц и монахиня не сумели одолеть и половины пути. Едва-едва начало смеркаться, когда показалась небольшая тополевая рощица у излучины Скодера, и Джарвис решил, что это место ничем не хуже любого другого для того, чтобы встать на ночь. Он сообщил об этом Тай – и получил в ответ короткий кивок.

…у зеркальной колонны в глубине зала стояла девушка лет шестнадцати, за год с небольшим пребывания в Замке так и не назвавшая никому своего имени. Ее взгляд представлялся ей раскаленной вибрирующей струной, протянутой над всем огромным залом к возвышению, где в легком кресле, закинув ногу на ногу, сидел Он, хозяин этого места. Черный старинный камзол с аппликациями из серебряной парчи, кружевной шарф в вырезе, сколотый эмалевым цветком каллы, и неподвижная серебряная маска в обрамлении лавины черных, как сама ночь, волос… И пара девиц подле него – одна, блондинка в светло-алом платье, устроилась у ног господина, другая, брюнетка в короткой юбке из лиловой блескучей ткани, с вызывающим видом присела на подлокотник кресла, закинув на колени Повелителю Снов стройную ножку в просвечивающем черном чулке.

Впервые в жизни девушка, которой до сих пор хватало самого праздника, жгуче, до злых слез завидовала этим двоим, допущенным под руку повелителя. Полчаса назад он, покинув красотку в короткой юбке, сошел в зал, и толпа почтительно расступалась перед ним, а он легкими уверенными шагами двигался… прямо к ней, как показалось в тот миг девушке, и она уже замерла, понимая, что не найдет в себе сил отказать Ему, с его немыслимой грацией демона… Он встретился с нею взглядом, опалил ее темным огнем из прорезей маски – и положил руку на плечо стоявшей рядом блондинки в алом.

Ярость, чистейшая, ничем не замутненная, как вода горной реки, и столь же неистово клокочущая, затопила ее всю, от макушки до каблуков. К тому же каким-то немыслимым изгибом сознания она понимала, что именно такой вспышки и ждал от нее Повелитель Снов – и от того досада была еще сильнее. Сволочь!!! Если бы девушка могла, она убила бы Элори одним своим взглядом. Но увы, это было не в ее власти, и ей оставалось лишь стоять, неприкаянно теребя конец пояса…

Неожиданно музыка замерла, оборвавшись чуть ли не на полутакте, и вместе с ней, как всегда в таких случаях, замерли пары. Пауза длилась целых десять невыносимо долгих ударов сердца. А затем к потолку взлетел одинокий голос скрипки, словно вибрация взгляда-струны наконец-то стала слышна простому уху – и тогда, плохо понимая, что делает, словно по зову невидимого партнера, девушка ступила в толпу, раздвигая ее уверенными движениями.

Вступление к «Демайну и Целлере». Мелодия, услышанная пару лет назад на площади в Дане, где давал представление уличный театр, и сразу же ставшая любимой – до дрожи, до холодка в спине! Покорная ее ходу, она протянула руку вперед, повела ею, словно распахивая незримую штору. Вот, сейчас… Взвыли рожки, ударил бубен, и она понеслась по залу в неистовой пляске, выплескивая в отчаянных движениях все, что скопилось на душе.