«Счастливые бабы к гадалкам не ходят. Преуспевающие и состоятельные бизнес-леди тоже чураются всяких астрологов и колдунов — не дай бог, их купили враги, чтобы навести на тебя порчу!.. — Светлана открыла глаза и закончила последнюю мысль: — Так на кой черт я-то, как последняя дура, потащусь сегодня к предсказателю?! Такой же шарлатан, как и все остальные! Пусть Маринка сама идет к нему за своим прошлым и будущим!»

Она окончательно проснулась. За стенами мирно шумело море. Спать больше не хотелось, да и грешно проспать последнее утро отпуска на теплом южном берегу.

Светлана села в постели и огляделась, словно уже прощаясь со своим временным жилищем. Обычная комната в абхазском доме. Побеленные стены, темный шкаф, свидетель еще Первой мировой войны, круглый обшарпанный стол под обветшавшим шелковым абажуром, двуствольное ружье на стене и старинное зеркало в резной деревянной раме — вот, пожалуй, и все. Обитель молодого охотника, по острой нужде сданная на три недели приехавшей на отдых москвичке. Светлана подошла к зеркалу. Бесстрастное стекло отразило молодую женщину лет тридцати. Пухлые губы капризно изогнуты, как у избалованного ребенка, ласковые, миндалевидные глаза сейчас были цвета кофе, но становились почти черными, когда Света злилась. Предметом своей особой гордости она считала волосы — роскошную гриву каштановых кудрей. В детстве они доставляли ей массу неприятностей — каждый так и норовил дернуть за кудряшки…

В доме было тихо. Большая абхазская семья, конечно, давно проснулась, но, оберегая сон своей постоялицы, все ходили на цыпочках и переговаривались шепотом. Светлана надела на голое тело длинный махровый халат, намотала на голову чалму из полотенца, сунула ноги в сандалии и вышла из комнаты. Она понимала, что выглядит весьма привлекательно, но здесь красоваться было не перед кем, да и по дороге к морю никто не попадется, а жаль, ведь ей так нравится, когда ее замечают.

Двор двухэтажного дома был просторным и ухоженным. Небольшая мандариновая роща, виноградник на специальных шестах и стволах высохших деревьев — все как положено у абхазов, остатки роскоши некогда богатой семьи. Минувшая война с Грузией повергла цветущий край в нищету.

Первые годы моей жизни текли беззаботно, как и у всех детей из хорошей, доброй и обеспеченной семьи, в обстановке всепоглощающей любви. Мама и бабушка буквально порхали над любимицей. Исполнялись любые капризы, даже самые вздорные. Лучшие игрушки, потом шмотки, кино, модные пластинки, отдых на море в пансионате — все по первому классу. И только отец, бывший военный летчик, а тогда уже офицер МВД, безучастно взирал на эту суету и глухо ворчал: «Избалуете девку». Григорий в силу своей профессии характер имел тяжелый. Он был очень упрямым, терпеть не мог споров, ибо считал себя во всем правым. В порыве гнева становился мстительным и злобным. Под стать характеру была и внешность: невысокий рост, плотная, коренастая фигура, крепкое телосложение, лицо смуглое, с грубоватыми чертами, сросшимися бровями, орлиным носом. Тещу свою, Викторию Андреевну, отец ненавидел люто.

Бабка Виктория характер имела стальной, несгибаемый. Она была завучем в школе и в страхе тюремного режима держала весь персонал. Учителя трепетали, заслышав ее шаги, молодые преподавательницы не пользовались косметикой, не носили брюк и украшений — ужас! В таком же страхе она воспитывала и свою дочь Ольгу, мою маму.

Мама была тихим, безвольным человеком и сопротивления бабке никогда не оказывала. Сколько себя помню, мама всегда как-то виновато улыбалась и никогда не спорила с властной Викторией. Она была натурой романтической, работала в библиотеке, прекрасно разбиралась в литературе и меня приучила читать хорошие книжки. Мама бредила девичьей мечтой — увидеть Париж, словно он обещал ей безмерное и бессмертное счастье навсегда, что бы потом в жизни ни случилось. Она постоянно рассказывала мне о Монмартре, Елисейских Полях, импрессионистах и французских писателях…

Мама никогда не давила на меня, моим воспитанием занимались бабка и отец. Мало чего доброго могу вспомнить про Викторию, хотя моя жизнь очень долго была переплетена с ее. Честно признаться, порой мы любили друг друга, а порой ненавидели. Виктория подавляла всякое проявление моей индивидуальности, ей нужны были стандарты, вернее, модель, под которую можно было бы меня подогнать. Скажем, тургеневская девушка, Зоя Космодемьянская или Валя Терешкова. Но в конечном счете она хотела видеть во мне свое воплощение. Таким образом, я росла духовно забитая, нежная и покорная. Мама, как я теперь понимаю, тоже прогибалась под Викторию, но немножко расцвела, когда в ее жизни появился мой отец. Что свело вместе столь разных людей, я не понимаю, но рискну предположить, что в какой-то момент мама устала от вечного гнета Виктории и в лице Григория нашла себе защитника. Сначала они жили отдельно в общежитии, а когда родилась я, мы стали жить все вместе. Вот тут-то и начались схватки на бытовом уровне. Отец не терпел никакого давления на свою персону — ему и на службе генералов хватало. Он ни на йоту не уступал теще, та рвала и метала. Мама пыталась служить амортизатором, это ее и добило. Когда мне было двенадцать лет, она погибла, нелепо и страшно. Произошло это буквально в двух шагах от дома. Виктория в очередной раз сцепилась с отцом на тему моего воспитания — она видела меня художницей, а Григорий хотел, чтобы я изучала языки. Маме нравилось и то и другое, лишь бы были мир и покой в доме, а потому она робко предложила:

— А может, пусть она продолжает ходить в художественную школу, а по французскому наймем репетитора?

Светлана тряхнула головой, отгоняя воспоминания, и потянулась к трубке телефона:

— Марин, я через час буду в галерее. Ты как?

— Уже лечу, — бодро, как всегда, ответила подруга.

Марина была для Светы верным товарищем во всех ее делах. В галерее на ней лежала вся административно-организационная деятельность, ведь Светлана художник и заниматься разного рода организацией очень не любила. Ей больше по душе запереться на неделю в своей мастерской и творить, но галерея требовала художественного руководства, поэтому часто приходилось жертвовать творчеством в пользу общего дела. Вот и сейчас Светлана готовила тематическую выставку «Зимние мотивы», в которой принимали участие не только маститые художники, но и молодые, талантливые студенты художественных училищ. Это была идея Светланы — внести свежую струю и показать работы молодых. Коллеги осуждали ее за это, считая, что так размывается чистое искусство, но Светлана знала по себе, как трудно молодым пробить дорогу и сколько талантов остается нераскрытыми только потому, что «старики» боятся потерять свое место. Ее учитель, благодетель и первый владелец галереи Алексей Николаевич Новиков, умирая, завещал ей свое дело и просил дать возможность молодым выставляться здесь. И Светлана трепетно исполняла последнюю волю учителя. В связи с этим ее галерея была чрезвычайно популярна среди иностранцев. Известно, как падки они на все новое, авангардное. А Светлана редко кому отказывала из художников, и поэтому у нее можно было встретить работы самых разных художественных направлений. Так, она открыла для Запада имя талантливого, молодого художника Михаила Шевелева, чьими живописными работами заинтересовался даже Лувр, купивший вскоре один городской пейзаж. Потом была выставка акварелей латышской студентки Художественной академии — Илоны Дзинтаре. И снова успех. И теперь уже Илона успешно выставляется за рубежом. Выставки часто заканчивались распродажей. И Светлана понимала, как важно выгодно представить хорошую картину и как необходимы молодым дарованиям деньги. Иногда она даже отказывала маститым художникам, понимая, что те и так заработают себе на кусок хлеба с маслом, предпочитая работы неизвестных. А Марина развила бешеную деятельность среди московского бомонда, рекламируя галерею и, собственно, имя модной художницы Ланы Светловой — таков был псевдоним Светланы.

Ее картины были не всякому понятны — порой слишком мрачные, они отражали состояние ее души. Странные городские пейзажи, написанные в мрачных тонах, наводняли ломаные фигуры людей… Во всех картинах присутствовала тема дьявольского, чего-то страшного, непонятного и пугающего. Художественная тусовка столицы поначалу не приняла творчества Светловой, но ее друг, Алексей Николаевич Новиков, поверил в нее и показал первую ее картину в своей галерее. На картину сразу нашлось два покупателя, и ее выставили на аукцион. Владельцем стал французский предприниматель Пьер Голуа, который не только занимался бизнесом в России, строя автомобильный завод в Тольятти, но и собирал коллекцию русского авангарда. Картина Светланы настолько ему понравилась, что за нее была выложена огромная сумма — порядка пятисот тысяч франков при начальной цене лота пятьдесят тысяч. Пьер на этом не остановился, а приехал в Москву снова и познакомился со Светланой. Как водится, он оказался сражен шармом русской женщины и предложил ей свою дружбу и сотрудничество. Они часто переписывались, Пьер настаивал на более близком знакомстве. Добродушный толстяк с пухлыми, маленькими ручками, он был очень трогателен в своих ухаживаниях, но каждый раз Светлану что-то останавливало. И за восемь лет их отношения плавно перешли в дружеские.

Галерея Светланы находилась недалеко от Центрального дома художника, на Крымском Валу. Она свернула в переулок и тут же увидела Марину — ее стройная фигура в коротком кожаном пальто мелькнула на переходе. Светлана посигналила, Марина нервно оглянулась, но, заметив знакомую машину, радостно махнула рукой и быстро побежала ко входу в галерею, на двери которой висела табличка «Галерея имени А. Н. Новикова». В свое время она имела другое название, но после смерти учителя Светлана захотела увековечить его имя. Тем более что эту галерею до сих пор все связывали с именем ее создателя, так и говорили: «А ты выставлялся у Новикова?»

— А я первая пришла! — совсем как девчонка похвасталась Марина.

Светлана засмеялась:

— Ну я рада за тебя. Давай работать…

И они занялись отбором картин сразу для двух выставок — парижской и «Зимних мотивов». Через несколько часов, устав, Светлана отправилась в свой кабинет, а Марина решила заказать что-нибудь в близлежащем кафе. Света села в кресло и по уже выработавшейся привычке придвинула к себе диктофон. Наговаривать свое прошлое стало для нее необходимым, она как будто расставалась с призраками. И сейчас она посмотрела на свою самую первую картину, которую ей вернул Пьер Голуа со словами: «Пусть она будет твоим талисманом!» Рама окна, капли дождя на стекле и глаза — холодные и мертвые. Картина называлась «Тоска». Тогда Светлана была очень недовольна, ей казалось, что теперь, с возвратом картины, ее прошлое вернется к ней. Но Пьер оказался прав, с каждым годом ее дела шли все лучше, а картина напоминала, с чего все началось. Но главное — она была единственным подтверждением огромной любви в жизни Светланы.

Светлана усмехнулась. Она уже третий раз едет в Париж. И сейчас это не кажется ей чем-то особенным. Так, обычная деловая поездка. Но ее первый выезд за границу… Это было в двухтысячном, как раз под Новый год. Тогда все с ума сходили по поводу миллениума. Светлану пригласил в Париж Пьер, пообещав ей незабываемое зрелище. Что и говорить — не обманул. Она до сих пор помнила те свои самые первые впечатления от города грез.

В отличие от снежной Москвы, в Париже в тот год снега не было. Моросил дождь, стояла пасмурная погода, и Светлана поначалу даже несколько разочаровалась. Ей казалось, что во Франции постоянно должно быть солнце. Однако Пьер лучился таким счастьем по поводу ее приезда, что она очень скоро успокоилась и повеселела. Ее интересовало, как выглядят французы. Оказалось, что они несколько отличаются от ее соотечественников — в меру болтливы, очень предупредительны. Светлана из-за московской привычки ходить быстро постоянно попадала в смешные ситуации. Но французы неизменно уступали ей дорогу и говорили вслед: «Экскюзе муа»

[1]

.

Жизнь в городе текла неторопливо, а если где и бурлила, то в основном в магазинах, пестрящих вывесками о рождественских распродажах. В первый день Пьер провез Светлану по всему Парижу. Краткое знакомство со столицей Франции подтвердило ее детские представления об этом чудесном городе. И Нотр-Дам де Пари, и Елисейские Поля, и многочисленные кафешки, и, конечно, Эйфелева башня — все это неизменно приводило Светлану в восторг. На второй день Пьер решил познакомить ее с французской кухней. Вот тут-то и оказалось, что русский желудок, привыкший к селедке с картошкой, напрочь отказывается воспринимать устрицы и спаржу. Светлану весь день выворачивало наизнанку, в довершение всех несчастий, у нее ужасно болели ноги, так как она решила выпендриться и надела сапоги на шпильке. Ходьба по булыжным мостовым старого города привела к тому, что Светлана без сил приехала в отель и сразу легла спать. Это было тридцать первое декабря, и в девять вечера Пьер должен был заехать за ней, чтобы отправиться в ресторан. Вечером Светлана со стоном натянула те же сапоги — только они подходили к ее вечернему платью. Вот тут-то и выяснилось, что весь центр перекрыт и до ресторана надо идти пешком. А это добрых три километра. Бедный Пьер не ожидал, что такая, с его точки зрения, небольшая прогулка окажется для Светланы невозможной. Короче, добравшись до места, Светлана уже не хотела никакого миллениума, у нее была одна мечта — разуться и вытянуть ноги. А когда им принесли запеченную рыбу, от воспоминаний об утренних устрицах у нее тут же перехватило горло. Пьер заменил заказ, но дурнота не отпускала, и они решили, что лучше обойтись фруктами. Ей так и не пришлось оценить тогда, какое нежное фуа-гра делают в Париже, зато она узнала на собственном опыте, что воруют в Париже не меньше, чем в родной столице. Открыв на выходе из ресторана сумку, она обнаружила, что кошелька и мобильного телефона там нет. Пьер попытался успокоить ее, сказав, что возместит потери, но настроение было окончательно испорчено. В самых расстроенных чувствах Светлана пошла с Пьером на площадь, где давалось световое представление. Там ее захватила толпа. Каскад огней перемежался красивой музыкой, вокруг бурлил водоворот веселящихся людей. Все что-то кричали, взрывались петарды, общее настроение вскоре передалось и Светлане, и она, забыв про больные ноги, веселилась вместе со всеми. Так они и бродили по ночным улицам праздничного Парижа. Еще через час ходьбы по булыжным мостовым они проголодались, но обнаружили, что, несмотря на Новый год, и даже на миллениум, педантичные французы закрывают свои кухни ровно в двенадцать. И прошло еще где-то полчаса, прежде чем они нашли какое-то ночное заведение, где их накормили. После ресторанчика Пьер предложил пойти к Эйфелевой башне, но Светлана к этому времени окончательно замерзла и очень устала. К своему визиту в Париж она сшила очень открытое платье с корсетом, которое теперь давило и мешало при ходьбе.

Пьер, расстроенный столь неудачно проведенным вечером, бросился искать машину. От своей они были очень далеко, но те редкие машины, которые проезжали мимо, ни в какую не хотели останавливаться. Дело в том, что во Франции отсутствует обычай тормозить частника, а такси останавливаются строго на парковке. Светлана сидела на этой парковке со стертыми в кровь ногами, замерзшая, смотрела, как вдалеке светит огнями Эйфелева башня, кругом веселятся французы, и думала: «Черт возьми, гори огнем этот Париж, хочу домой, где рестораны работают до утра, где тачку можно поймать в любом месте, где есть снег, наконец!»

А Пьер лихорадочно стаскивал с себя пальто и на ломаном русском пытался ее утешить. Когда, на их счастье, подъехал наконец таксист, Светлана решила, что на этом, пожалуй, и закончит свой вояж во Францию.

Владимир принадлежал к тому редкому сообществу людей, которым работа доставляет радость. У него не было мучительных состояний, связанных с поиском себя или смысла жизни. Его работой были люди. Ему нравилось распутывать людские судьбы. Помогая людям обрести себя, найти свою дорогу в океане житейских страстей, он получал истинное удовольствие, ибо видел результат своей работы. Его неожиданная популярность среди коллег объяснялась просто. Он принадлежал к той редкой категории психоаналитиков, которые не отвечают сразу на вопрос: «Что делать?», а задаются поначалу другим: «Зачем это делать и к чему это приведет?» Иными словами, Владимир предлагал своему клиенту не рыбу, а удочку. Он вовремя понял, что нужно не просто утешить и дать совет, но рассказать о действии тех или иных законов психологии и предложить различные варианты выхода из ситуации. Больше всего ему нравились люди, которые стремятся быть в жизни лидерами, желают лично контролировать ситуацию и хотят знать, на какие именно грабли они в очередной раз наступили.

Как раз к этому типу и принадлежала его очередная пациентка — Светлана Залесская. Владимир по роду своей деятельности часто встречался и работал с людьми искусства. В основном к нему обращались в период невостребованности, да оно и понятно — зачем человеку, к которому пришла удача, копаться в себе? Все его силы направлены на то, чтобы схватить удачу за хвост… Тем интереснее был случай Светланы. Забавно, что он не раз видел ее картины, но не догадывался, что она и Лана Светлова — одно лицо, что Залесская и есть та самая художница, которая перевернула художественный мир столицы с ног на голову. Она заставила не просто говорить о себе, но и уважать себя, ибо ей удалось совместить в себе творческое начало и коммерческие способности. Светлана Залесская не просто рисовала интересные картины, она их успешно продавала. И имя Ланы Светловой стало популярным в модных кругах.

Ее успех был тем более очевиден профессору, что теперь он знал, через какие тернии пробивался этот талант. Ведь не секрет, что стартовые возможности у всех людей разные, но к финишу приходят порой далеко не самые одаренные, но всегда самые упорные. А упорство было отличительной чертой Залесской. Оставалась самая малость: понять, почему ее жизнь сложилась так, а не иначе и как найти то состояние, в котором пациентка чувствовала бы себя счастливой. А проще говоря, найти для нее формулу счастья.

Им требовалась личная встреча. Владимир набрал номер Светланы, в ответ услышал спокойное:

— Слушаю…

Эльдар ехал на машине и думал о превратностях судьбы. В последнее время жизнь его относительно наладилась, удачный проект с сериалом открыл ему дорогу в мир большого кино. Теперь он уже мог сам выбирать сценарий, по которому работать, а не хвататься за то, что дают. Ему давно хотелось сделать простую историю о любви, но не любовный роман, а фильм об отношениях в семье. Сам он рос без отца — тот погиб в авиакатастрофе, когда Эльдару было десять лет. Он хорошо помнил этого высокого, сердечного человека, от которого всегда пахло табаком. С отцом у Эльдара были близкие отношения, оба увлекались модельным конструированием, часами могли клеить модели самолетов и парусников. Отрывался он от этого чудесного занятия, только когда мама заставляла его садиться за ненавистный рояль. Когда с отцом случилось несчастье, Эльдар не смог больше клеить самолеты и терпеть не мог на них летать…

Теперь он хотел снять мелодраму об отце и сыне. Он даже название придумал — «Сын Икара». На роль отца он нашел необыкновенного актера. Тот был очень похож на его собственного отца — такой же высокий, он тоже курил трубку, а главное — сразу вызывал доверие и симпатию. Но вот с маленьким актером возникли проблемы. Эльдар искал бунтаря с чертиками в глазах. А многочисленные дети, которых он пробовал на эту роль, никак не подходили ему. Все играли фальшиво, не хватало истинной любви. И вот теперь, проведя целый вечер в обществе сына Светланы, он вдруг понял, что ему нужен именно этот паренек, с его недетской тоской в озорных глазах.

Размышляя над этим, Эльдар не заметил, как подъехал к дому. Он припарковал машину и тихо поднялся в лифте на свой двенадцатый этаж. Мама еще не спала — она всегда ждала сына, даже когда знала, что он не придет. После смерти мужа она сосредоточилась на своем мальчике и работе. Она была аккомпаниатором, часто и много выступала с концертами и мечтала, что Эльдар тоже будет играть. Но Эльдар поступил по-своему, и ей пришлось смириться. С каждым годом ее мальчик все больше напоминал ей мужа, и она очень гордилась его успехами. Самой высшей похвалой в ее устах было: «Как ты похож на отца».

Людмила Сергеевна знала о задумке будущего фильма и каждый раз надеялась, что Эльдар наконец придет и скажет свое любимое: «Эврика!» Но вот уже второй месяц ее мальчик был не в духе, и, глядя на него, она все больше переживала.

— Мама, эврика! — вдруг вихрем ворвался в комнату Эльдар. — Я нашел его!

Солнечные лучи мягко коснулись лица Марины. Она нехотя открыла один глаз и удивилась. Это была не ее комната и не ее кровать. Она повернулась на другой бок и увидела Владимира. Он спал как ребенок, смешно положив ладони под щеку. Марина нежно провела рукой по его лицу.

— Вставать пора, соня! — прошептала она.

— Не-а, — простонал Владимир.

— Труба зовет… — пропела Марина.

— Ну, еще минуточку, — вздохнул Владимир, не открывая глаз.

— Вовка, ты знаешь, мне с тобой так спокойно. Наверное, это и есть счастье. — Марина шла с Владимиром по улице, перепрыгивая, как девчонка, через трещины в асфальте. — Давай зайдем куда-нибудь, я проголодалась. — Она жалобно посмотрела на спутника.

— Мать моя, я тебя не прокормлю! — пошутил он.

— У меня мама очень вкусно готовит и всю жизнь заставляет меня есть. Вот бы она сейчас удивилась!

Через квартал они подошли к кафе «У Демьяна». Владимир остановился:

— Это мне нравится, пришли. Заходи, — и он открыл тяжелую дверь.

Сидя в самолете, Роман чувствовал, как все внутри начинает сворачивать какая-то невероятная боль. Он с трудом переждал очередной приступ и обратился к Рите, которая рассеянно листала журнал «Отдохни».

— Рита, мне плохо, — прохрипел он.

Рита встревоженно посмотрела на его серое лицо в мелких капельках пота и быстро спросила:

— Что ты вчера пил?

Роман не успел ответить — новая волна боли накрыла его. Рита поняла, что сама не справится, и вызвала стюардессу. Сразу же прибежавшая хорошенькая молодая блондинка с первого взгляда поняла, что пассажиру плохо, и предположила, что это сердечный приступ. Рита резко оборвала, попросив что-нибудь желудочное. Кроме смекты, ничего в аптечке не нашлось, но соседи, пошуршав, выдали таблетку мезима, и Роману вскоре полегчало. «Будешь теперь знать, как напиваться!» — мстительно подумала Рита. Она уже не первый раз наблюдала такие мучения Романа, но так как он давно не пил, отвыкла носить с собой реанимирующие препараты.