Петру Ивановичу так много хотелось сказать жене, но она не замечала его, словно шкаф, или стол. Петру Ивановичу стало жаль себя, словно он умер, хотя он просто находился на подоконнике пассивным предметом.
Река, синяя, детская, среди зеленых деревьев. Какая свежая, просторная, солнечная река!
Дети. Они ведут друг друга за руку, идут гуськом, и что-то шепчут, и поют тихо-тихо, а рядом с ними идет воспитательница — тоненькая, длинноногая старая дева. Они идут, они только что были под окном здесь, и вот они уже перешли улицу, и шофер остановил такси и смотрит на детей. Дети идут такие важные, словно все существует только для них: улица, тротуар, река, к которой они идут в сад.
За окном показалось облако, похожее на девушку в полинявшем платье. Оно двигалось, оно тоже спешило куда-то, может быть к другим облакам.
Под окном торопились пешеходы. Мужья возвращались с работы к своим женам. Трамваи, полные пассажиров, пробегали новенькие, чистенькие, веселые.
Петр Иванович не любил трамваев. Их приходилось долго ждать на остановке. Публика, особенно дамы, обижались и говорили ему: «Не толкайтесь, нахал». И он тоже обижался на публику. В трамваях было много недружелюбия и мало порядка. Но сейчас, смотря с подоконника на трамвай, с каким бы удовольствием он вскочил бы на подножку или прошелся по улице, зашел бы в булочную, парикмахерскую или пошел бы к реке в сад.