Самые великие колдуны и волшебники будущего не смогут пробиться к истокам событий этой эпохи через магический щит заклятия неизвестности. Историкам и архивариусам будет проще — многие документы, манускрипты, воспоминания очевидцев и мемуары сохранятся. Но, как обычно, никто не даст исчерпывающий ответ… Почему случились одни события и не произошли другие? Как изменился бы текст, ныне навечно золотом впечатанный в изумрудные скрижали, захвати или не захвати Величайший Полководец конкретный город, крепость, мост, пленника… Но на самом деле ключевые моменты истории находятся абсолютно не там. И бурная лавина судьбоносных случайностей зародилась вовсе не так, как это будет представляться ученым.

Может, просто, одиннадцатилетний мальчик отрыл книгу с интересной картинкой на обложке (а то вовсе без обложки), читал про дальние страны, соленые ветры, звон клинков и алмазов, блеск золота и лезвий, запах крови и корицы. Читал о прекрасной любви преданных женщин, о подлом коварстве злобных врагов, о суровых испытаниях твердости характера, о крепкой мужской дружбе и верности данному слову. А со страниц рыцарского романа в юную душу исподволь проникло нечто, не имеющее пока еще названия, но то, что через десять, двадцать, тридцать лет встряхнуло шкуру мира как пыльную тряпку с вышитыми на ней океанами и материками. И полетело с этой дряхлой, поеденной молью шкуры во все стороны звездная пыль, превращаясь в генеральские звезды и солдатские ордена. Может и так. А может, это был не рыцарский роман, а что-то другое? Я расскажу.

Приближалась последняя осьмица лета. Штатный колдун из замка барона Зеленого Урочища Радужного леса, по имени Добрый Хрипун или попросту Дох (надеюсь понятно, что Дох — зовут колдуна, а не замок и не барона) ненавидел последнюю неделю лета ничуть не больше, чем восемь последних дней зимы, осени или весны. В конце лета надо отправлять любовный напиток на осенний турнир колдунов. Удовольствие то ещё.

Поскольку Дох стабильно занимал в итоговой таблице место в середине второй половины списка, то рассматривал каждый турнир, как пустую трату времени и сил. И средств, естественно. Тем более что выступал он не в королевском турнире, и даже не в герцогском…

По мокрой от прошедшего недавно дождика тропинке, которую выдавала лишь немного потоптанная трава, в замок возвращался местный колдун. Высоченный старик с длинной черной бородой, чуть тронутой белым (некоторые волосы в бороде ну никак не поддавались окрашиванию), большущими шагами двигался строго на север, помогая себе тростями, как лыжными палками. Следом за ним, на почтительном расстоянии (метра полтора) стараясь не отставать, семенил мальчишка лет десяти-тринадцати. Можно было идти и по дороге, но так до замка короче.

Посторонний наблюдатель вполне мог принять мужчину и мальчугана за деда с внуком, срочно отправившимися на поиски заблудившей собаки. Причем хозяевам точно известно, у какого именно двора их животное блудит.

По внешнему виду колдун почти ничем не отличался от зажиточного крестьянина. О зажиточности говорили ухоженная борода и добротная одежда. Холщевые штаны, крепкие еще сапоги, широкие кожаные погоны на плечах мешковатой куртки. За спиной — сума. Только по специфическому содержанию заплечной торбы посторонний распознал бы в крепком старике штатного колдуна барона. Свой — угадал бы колдуна по тростям. Крестьянам граф пользоваться сразу двумя запретил.

В мальчишке же заподозрить ученика колдуна не представлялось ну никакой возможности. Став учеником всего пятнадцать минут назад, он не обзавелся еще отличительными признаками. По сути, так и оставшись просто самым умным мальчиком деревни Черноземка, сыном фермера Бобана-старшего и братом кузнеца Бобана-младшего. Звали пацана Норик.

День сложился у Норика исключительно удачно. Начались удачности с того, что именно сегодня Норик постиг, что самая прибыльная профессия из доступных ему по происхождению и возможностям, — штатный колдун. (Услышал от ребят, что Дох, побормотав над телятами дядьки Корпата получил кроме харча целую монетку маленькую, да еще четверть монеты маленькой от деревенской знахарки бабы Токи за несколько пучков трав…) Короче, Норик твердо решил, что ни махать молотом как брат, ни ходить с плугом и заготавливать сено как отец, ему ни к чему.

Норик вытирал пыль в кладовой комнате, когда услышал зов Доха. Выскочив из кладовки с тряпкой в руке, он бегом помчался в кабинет. Перед дверью остановился и, кинув тряпку в угол, чинно, как учили, вошел в покои. Колдун сидел за столом и смотрел в книгу, лежащую перед ним. Подойдя к столу, Норик бросил взгляд на раскрытые страницы и как обычно увидел там рисунок плода инжира в разрезе с поясняющим текстом для фермера-любителя. Волшебная кладезь Премудрости непосвященному в колдовские тонкости на любой странице демонстрировала одно и тот же.

— Слушай, смотри и запоминай. Сейчас покажу, как готовить любовный напиток. У нас его еще полбутылки с прошлого года, но для турнира надо готовить свежий, поэтому до следующего года его больше я варить не буду. Запоминай как следует.

При словах «любовный напиток» у Норика сильнее забилось сердце, покраснели уши и щеки. Почему-то он вдруг испытал чувство стыда. А впрочем, может не стыда, а неловкости. Эти чувства у Норика не отличались одно от другого.

От внимания колдуна перемена состояния Норика, выраженная изменением цвета наиболее больших частей лица, не ускользнула. Подавив естественное желание удушить паразитное явление просто прикрикнув, Дох поинтересовался, вроде как в непонимании:

— Ты чего расцвел?

Самые великие колдуны и волшебники будущего не смогут пробиться к истокам событий этой эпохи через магический щит заклятия неизвестности. Историкам и архивариусам будет проще — многие документы, манускрипты, воспоминания очевидцев и мемуары сохранятся. Но, как обычно, никто не даст исчерпывающий ответ… Почему случились одни события и не произошли другие? Как изменился бы текст, ныне навечно золотом впечатанный в изумрудные скрижали, захвати или не захвати Величайший Полководец конкретный город, крепость, мост, пленника… Но на самом деле ключевые моменты истории находятся абсолютно не там. И бурная лавина судьбоносных случайностей зародилась вовсе не так, как это будет представляться ученым.

Может, просто, одиннадцатилетний мальчик отрыл книгу с интересной картинкой на обложке (а то вовсе без обложки), читал про дальние страны, соленые ветры, звон клинков, блеск золота, переполохи алмазов. О преданной любви прекрасных женщин, о подлом коварстве злобных врагов, о суровых испытаниях твердости характера, о крепкой мужской дружбе и верности данному слову. А со страниц рыцарского романа в юную душу исподволь проникло нечто, что не имеет пока еще названия, но что через десять, двадцать, тридцать лет встряхнуло шкуру мира как пыльную тряпку с вышитыми на ней океанами и материками. И полетело с этой дряхлой, поеденной молью шкуры во все стороны звездная пыль, превращаясь в генеральские звезды и солдатские ордена. Может и так.

А может, это был не рыцарский роман, а что-то другое? Может и не книга вовсе? Может Нечто вселилось в душу Норивольда Великого с его волшебного меча? Который он изготовил сам из странного серебра? Или в гробницах белых гномов на дальнем юге, где те спят вечным сном в ледяных саркофагах?

А как Норивольд узнал, что там, за льдами лежит Желтая земля, богатая золотом и бедная волшебством? Как смог, превозмогая окружное течение добраться обратно, и оказаться сразу во внутреннем море, когда соединенные войска ждали его на Южных островах?

Трубы, которые видели на крыше башни юркие, похожие на крохотных летающих пингвинов, ласточки, другим концом утыкались или в печи из белого булыжника, или в камины из красного кирпича. На самом деле, что за стройматериал был использован при возведении отопительных систем старого, но до сих пор надежного фортификационного сооружения — мало кто знал, поскольку все было покрыто толстым-толстым слоем известки, а потом еще и основательно закопчено для верности. Хотя сомнительно, что даже если бы тут сохранилась первозданная чистота, кто-нибудь вдруг захотел совершить адюльтер именно на печи или упершись руками в камин.

В той части башни, где обретался Норик, были и печь, и камин. И тот, и та работать не любили, зато знали многие хитрости. Для преодоления хитростей в деле пользования отопительными приборами башня использовала своего владельца, владелец — жильца залы, жилец — ученика. И, ясное дело, с заслонками и задвижками воевал Норик. Подручный Доброго Хрипуна или попросту, Доха: местного волшебника.

[1]

Странные вещи творились в топочном пространстве за маленькими чугунными и кварцевыми дверцами. И подозрительные. Норик лично видел, что в кузне у брата огонь съедал всю положенную в жгущее брюхо пищу быстро, только успевай таскать черный уголь, загодя из пахучих сосновых бревнышек нажженный в глухих ямах. А тут по половине дня горит всего одна охапка. Если дома печка нагревала хату так, что хоть убегай прочь, а потом быстро снова становилось холодно, то у колдуна все время было просто тепло. А камину нескольких живых дубовых поленьев хватало на весь вечер!

Главное, в этих странностях Дох участия не принимал. Ни словом, ни делом не влияя на скорость горения. Норику оказалось достаточным просто выучиться вовремя закрывать-открывать «правильные» задвижки. С камином было общаться тяжелее, чем с печью, но и оживал он только иногда по вечерам, если у Доха имелось свободное время.

Ветер неистовствовал в небе над замком уже несколько дней. А может, не ветер, а ветра? Потому что флюгер над главной башне показывал на север, а облака с сумасшедшей скоростью мчались на юг.

В этих местах ветра — редки. Зимы — теплые, а вот летом зной — страшный. Потому ни к чему утеплять каменную твердыню. Замок служит для защиты от врага, а не от ветра. И гуляют сейчас сквозняки по залам и коридорам где хотят, выстуживая старый красноватый камень. А жители замка кутаются в волчьи и медвежьи шкуры, стараясь сохранить тепло тела. Да почаще заглядывают на кухню, где никогда не гас огонь в жаровне.

Ничего доброго такой ветер не сулил. И хоть он не нес с собой ни дождя, ни снега, ни песчаных залпов, но примета все одно — не добрая. И она сбылась. Гонец, прискакавший к графу на взмыленной пегой кобыле с северной заставы, передал, что к замку направляется посольство от Яна Гороподобного.

Граф, уже не молодой мужчина лет сорока, получив весть, нахмурился. Ждал, ждал он этого посольства. Еще с весны. Но надеялся: «А вдруг?». Вдруг случится чудо, и силы светлых богов не допустят, что бы посланцы ярла, давно известного и по ту и по эту сторону гор под кличкой Грязный, прибыли под стены родовой твердыне в качестве кредиторов.

Откинув тяжелый двойной плед хозяин замка поднялся из глубокого кресла и окинул взглядом стеллажи с книгами и свитками, содержащими знания о волшебных превращениях и колдовских премудростях. Коротка жизнь человеческая, не изучить все за время, отпущенное богами простому человеку. А уж достичь высшего мастерства лишь за счет упорства и усидчивости, да начав изучение в тридцатилетнем возрасте — вообще не возможно. Граф прикрыл глаза рукой и мысленно позвал Учителя.

Норвольд без излишней торопливости вошел в просторный рабочий кабинет Синделруна. На встречу ему из-за полированного стола темного дерева вышел моложавый мужчина, одетый в свободную бархатную куртку темно-бордового цвета. Гладкое лицо, мягкие глаза, волосы убраны под берет без пера. На ногах серые чулки и старые башмаки, превращенные в домашнюю обувь путем отрезания пряжек.

Синделрун без чинов подошел прямо к Норвольду и приветственно приобнял. Ну, практически старые друзья встретились, а не молодой волшебник пришел за консультацией к мэтру магических наук.

Обменялись приличествующими первой встрече фразами. О трудной дальней дороге. О чистоте городских постоялых домов (Прозрачный такой намек.). О здоровье «молодого» колдуна «старого» графа (Учителя Норвольда. Колдун — учитель, не граф, конечно. Хотя графологом учитель тоже являлся.). О росте цен на въезд в города и проезд через села и по мостам.

Наконец, сделав приглашающий жест на гостевое кресло, Синделрун отправился назад, за свой стол.

Юноша не преминул воспользоваться представившейся возможностью и посмотрел в спину знаменитого колдуна другими глазами. Хозяин кабинета успел сделать только один шаг, а молодому магу другие глаза пришлось срочно закрыть. Реакция Синделруна оказалась неадекватной. Хорошо, Норвольд быстр, как бросок гюрзы, а то бы временно ослеп на другие глаза. Жить без них глаз колдуну можно, но не рекомендуется. Потому как долго не удается. Жить в смысле долго. Хоть в знахари подавайся.

Кицум, старый плешивый клоун, намазывающийся белилами среди запахов и звуков цирка перед очередным выходом на манеж, внезапно застыл как древняя мраморная статуя. Рука поднесена ко лбу, тело едва повёрнуто в спиральной закрутке, глаза закрыты. Даже дыхание, кажется, остановилось. Только под прикрытыми веками всё продолжается жизнь: выполняется неизвестная другим задача. Так бывает. Человек спит, а закрытые глаза как будто что-то читают — бегают туда-сюда или описывают круги. Как знать, может и вправду, Кицум что-то там считал из небесной книги? По крайней мере, когда рука пришла в движение, продолжив класть белила для уже десятого за сегодня (и последнего) представления, в открывшихся усталых зеницах было нечто большее, чем циничная уверенность в бренности всего сущего, свойственная старому клоуну. Что было в глазах? Пожалуй, это можно назвать «свирепая мудрость».

Круглая белая комната. Много света. Запах древней пыли. Тишина.

Два окна в толстенных каменных стенах. Друг напротив друга. Пол из струганных светлых широких и не слишком длинных досок. Оштукатуренный потолок. А стена — всего одна, но длинная. Углов нет, дверей нет. Шутник архитектор сделал даже потолок и арки окон в комнате башни — выгнутыми. Беспокойно человеку в таком помещении. Глаз ищет перекрестия, что бы было на чем остановиться. На чем же? Оконные рамы из пяти стекол, секретер желтоватого дерева: стол со стоящим на нем высоким узким шкафчиком, да кровать посередине — вот, пожалуй, и всё.

Радостный весенний ветерок на вершине пологого холма играл шелковистыми гривами крепкогрудых лошадей, трепал короткие треугольные флажками на рыцарских пиках и покачивал тяжелый королевский штандарт. Черные панцирные рыцари короля Норивольда Первого, угрюмо сидевшие в седлах на мощных боевых конях, молчали. По воинским поверьям утренний ветер обещает перемены. Скорые перемены. К добру ли?

Небо. Прозрачное, как имкосский сапфир. Блекло-голубое. Всё в лоскутах серых облачков, которые несутся быстрее брошенного в воздух лебяжьего пуха.

Свежий ветерок скорее бодрил, чем заставлял зябнуть. Это привычных ко всякой погоде воинов. А вот деревенский сброд, толпящийся ниже, у подножия холма, ежился в своих рваных тулупчиках и армячишках. Нарочно, что ли, старье из-под лавок вытащили? Перед королем бедностью козыряют, на жалостливость рассчитывают?

Шапки в руках прижатыми к груди держат, головы опущены понуро. Виноваты! Прости скорей и отпусти по домам: поросят кормить, бороны и плуги поправлять да конскую упряжь ладить.

Но Норивольд давать спуску деревенским не собирался. Решение схода, мол, «селу издревле свободы грамотой дарованы, и потому подати платить самозваному королю-мальчишке не будем» хоть и переданное в устной форме, но… Будь это просто отказ, стоило бы приказать выпороть половину мужиков упрямых-упёртых, и тем дело скруглить. Но «мальчишку» прощать нельзя. Ведь из государственного, денежного вопроса, отношения короля с жителями села переросли в личные связи. За развитием которых рыцари Норивольда Первого следили с любопытством, хорошо скрываемым под забралом угрюмого безразличия.

Отвесные кручи, к которым белыми пушистыми щенками овчарок ластятся облака, оставляя радостные слюни на шершавых изломах. Заиндевелые, скучающие в звёздах шпили: за день и голубые, и белые, и розовые, а под вечер — темно-синие. Глубокие ущелья с бурлящей на дне прозрачной кровью раненных солнечными лучами ледников.

Шергенские горы. Ни намека на эрозию: молоды, стройны, высоки.

Словно неведомые серые грибы с белыми шляпками встают они на северном крае Верделитовой степи. Не всем эти «грибы» по вкусу. Сизые остроголовые орлы, летающие днем охотиться в глубь зелёной равнины, скальные ящерицы, ловко снующие по нагретым солнцем вертикальным стенкам, снежные козлы — шергены, лихо перескакивающие с уступа на уступ в поисках чахлых кустиков, — вот и все. Почти всё. Поскольку живет в горах еще одно существо: странная помесь орла, шергена и ящерицы. Могучие крылья, козлиная бородка, рога, гибкое чешуйчатое тело. Дракон.

А вот люди в Шергенских горах не живут. И эта парочка, аккуратно двигающаяся по длинному каменному козырьку: смуглый двадцатилетний мужчина в кожаных доспехах с медными пряжками, и убеленный сединами старец в синем шерстяном халате, имела очень важное дело, раз оказалась так высоко над равниной. Молодого звали Чой. Он ступал по казавшемуся бесконечным козырьку, стараясь не смотреть вниз, и вспоминал.

Народ Чоя жил у подножья шергенских гор, ненавидя их и пользуясь ими. Горные кряжи и защищали зимой от студеных ветров, и поили Верделитовую степь ледниковой водой летом. Люди жили в довольстве, разводили стада коз и апаков, которых стригли, доили, перегоняли с пастбища на пастбище, защищали от диких собак, случайно забредших орков и драконов. Драконы считали, наверно, что люди специально для них выращивают таких вкусных, податливых козочек, и мало обращали внимание на слабосильное оружие пастухов. Но лет пятьдесят назад купец с юга привез для мены на ковры и пуховые платки большие тугие луки, показал как из них стрелять (вставая в вполоборота, дотягивать тетиву аж до дальнего плеча) — и драконы вскоре перевелись.