Тьма Египетская. Не мрак и покой бесконечной пустоты, а кромешная обволакивающая темень, населенная невидимыми существами из тех, кто хищно снует и копошится в непроглядной мгле, избегая солнечных лучей и человеческого взгляда.

Подобного рода мысли проносились в моей голове, когда однажды ночью, практически по наитию, я пробирался по едва заметной тропке, извивающейся меж корней громадных сосен. Влажная тьма летней ночи, странные звуки и шорохи, очевидно вызвали бы у любого человека, рискнувшего оказаться на моем месте, похожие ощущения. Тем более эта лесная глушь, орошаемая реками, по странной прихоти или просто чудачеству, называлась местным чернокожим населением Египтом.

Казалось, что лишь навечно лишенная света адская бездна, может сравниться с кромешной тьмой соснового леса. Деревья стояли сплошной черной стеной вдоль скорее угадываемой, чем видимой петляющей тропки. Лишь чутье обитателя здешних лесов позволяло мне двигаться достаточно проворно, даже в спешке не теряя привычную осторожность. В подобной ситуации "видят ушами", и слух мой приобрел почти невероятную чуткость. Остерегался я отнюдь не бесплотных тварей, мною же и выдуманных в фантазиях, навеянных темнотой и одиночеством. Для опасений была достаточно веская и вполне материальная причина. Вовсе не привидения, жаждущие людской плоти и бродящие с окровавленными глотками в лесных чащах (как утверждают негры, непревзойденные любители себя попугать, особенно в большой компании), стали причиной моей крайней настороженности. Я шел, прислушиваясь, стараясь уловить малейший посторонний шорох, а может, и звук треснувшего под громадной плоской ступней сучка, которые выдали бы приготовившегося к нападению во мраке убийцу. Тот, кого я опасался, вызывал в Египте страх неизмеримо больший, чем любые зловещие призраки, все вместе взятые. Ранним утром из местной тюрьмы сбежал опаснейший заключенный: негр-душегуб, на совести которого было не одно ужасное убийство. Поиски велись возле рассеянных по краю черных поселений в надежде на то, что негр отправится к людям своего племени. Собаки-ищейки прочесывали заросшие кустарником берега реки вниз по течению. За ними, не отставая, двигались вооруженные суровые люди. Но, несмотря на то что в погоне принимало участие почти все мужское население нашего городка, я не был уверен в удачном результате. Они не учитывали чрезвычайной примитивности мышления беглеца – Топа Бакстера, более всего по своему развитию напоминавшего обезумевшего от крови самца гориллы. Зная его, я считал, что негр, скорее, кинется в необитаемые глухие дебри. Вряд ли одиночество или тяготы жизни в лесу могли устрашить либо измучить его. И я отправился в Египет один. А множество народу двигалось в своей затянувшейся охоте на человека совершенно в другом направлении.

Моей целью не были поиски Бакстера. Лавры героя, в одиночку справившегося с этим ублюдком, не привлекали меня. Я отправился предупредить, а не искать. В этой глуши, в сосновом лабиринте, в полном уединении, довольствуясь лишь обществом своего слуги, жил белый. Необходимость предупредить человека своей расы о том, что рядом с его жилищем может таиться убийца, готовый на все ради удовлетворения собственных потребностей, заставила меня отправиться в дорогу. Выехал я засветло, но мой конь оступился и захромал. Пришлось оставить его в ближайшей деревеньке, у знакомой женщины. И, несмотря на уговоры остаться до утра и многословное перечисление опасностей, я отправился в дальнейший путь пешком. Мужчины, носящие фамилию Гарфилд, ни при каких обстоятельствах не останавливаются на полдороге. Тем более я был уверен, что мне не откажет в приюте на ночь хозяин хижины, куда я так стремился. Хотя Брент (а любителя уединения звали именно так) производил впечатление странного типа. Никто не знал, откуда он и почему живет в такой глухомани. Когда полгода назад он поселился в наших краях, о нем много судачили, как, впрочем, о каждом новом человеке. Но в городке появлялся лишь слуга, попытки выведать у него тайны хозяина ни к чему не привели, и разговоры понемногу утихли.

Внезапно мои размышления о загадочном отшельнике были прерваны самым неожиданным образом. Застыв на месте, я весь обратился в слух, ощущая лишь нервный зуд на тыльной стороне ладоней. И было отчего. Раздавшийся в темноте резкий вопль был пронизан животным страхом. Кричали где-то неподалеку. Затем наступила мертвая тишина. Та, от которой звенит в ушах. Казалось, все замерло, затаилось в гнетущем ожидании чего-то ужасного. Даже тьма сгустилась, стала какой-то вязкой...

Мне было уже не до отвлеченных размышлений о существах, во тьме бродящих. Тот, с кем я столкнулся, несомненно был человеком. В краткий миг, пока горела спичка, я видел силуэт пригнувшегося, готового к схватке, именно человека. Но из головы не выходил Джим Тайк, мертвый, валяющийся ничком в луже собственной крови, пьяно раскинувший испачканные красным руки и ноги. А я не мог припомнить оружия, способного нанести раны, столь похожие на хватку зубов огромного хищного зверя. Что ж, изобретательность рода людского в создании орудий смерти, как известно, беспредельна. В данный момент надо было решить куда более насущную проблему: стоит ли рисковать жизнью, продолжая в одиночку свой путь, или же вернуться за подмогой во "внешний мир". Привести людей, собак, забрать труп бедняги Джима и начать охоту за его убийцей.

Но, если я поверну, в одинокой хижине под черными соснами может случиться все, что угодно. После того, что произошло с Джимом, тем более необходимо поскорей предупредить, что опасность для Брента и его слуги возросла вдвое. Мало было одного Топа Бакстера, так появился еще и этот тип, рычащий и неизвестно чем вооруженный. Когда я вспомнил, что разыскивал он непосредственно Брента, сомнения окончательно отпали. Да и находился я уже более чем на полпути к хижине. А для меня лично вряд ли было опасней идти вперед, нежели вернуться назад. Подняв тревогу, я мог рассчитывать на содействие хозяина.

С обостренным новой опасностью чутьем, держа револьвер наготове, я продолжил путь. А истерзанное тело Джима Тайка осталось на тропе. Бак-стер не был его убийцей: даже в темноте я узнал бы приземистую, обезьяноподобную фигуру Топа. Напавший на меня был тощ и высок. Да и покойный говорил о таинственном белом. И опять беспричинная дрожь охватила меня – от одного лишь воспоминания о поджаром незнакомце.

Кроны деревьев слегка расступились, и на тропу стал падать скудный свет звезд. Я не робкого десятка, смею заверить, но малоприятно передвигаться, сознавая, что в плотных зарослях легко может притаиться безжалостный убийца. Воспоминания о зверски растерзанном негре усиливали тревогу. Капли пота покрыли мое лицо, руки стали влажными. Я был, что называется, "на взводе", поминутно оглядывался, впиваясь взором в темноту: в естественном шуме леса, в шуршании листьев и похрустывании веточек пытался уловить крадущиеся шаги подстерегающего убийцы.

В какой-то момент я остановился, заметив вдалеке среди черных сосен бледный сиротливый огонек. Затаив дыхание, я наблюдал, как он постепенно перемещался, то скрываясь за стволами, то вновь появляясь. Было слишком далеко, чтобы я мог определить его источник. Ощущая, как по коже бегут мурашки, я стоял и ждал непонятно чего. Огонек исчез так же внезапно, как и появился. Мне уже порядком надоели всякие загадки сегодняшней ночи, и заключив для себя, что это факел из сосновой ветки в руке идущего человека, я отправился дальше. Собственное состояние удивляло меня. Слава Богу, я не первый год жил в этой стране, где вековые распри тлеют на протяжении жизни не одного поколения, где месть и насилие привычны. Я бывал в переделках, когда нож или пуля, открыто или из засады, могли легко оборвать мою жизнь. Но я не испытывал страха. Только собранность и желание выпутаться. А теперь я боялся. И боялся чего-то непонятного, необъяснимого.