Из множества героев, мечом прорубавших себе путь к славе в мирах фэнтези, варвар Конан сегодня самый знаменитый. Произошло это потому, что Роберт Говард сумел вдохнуть, собственную удивительную душу в созданный им персонаж — и страстная эта душа обрела бессмертие. если судить по неугасающей любви миллионов читателей к суровому благородному рубаке, выходцу из дикой северной земли.
В эту книгу, проиллюстрированную известным художником Марком Шульцем. вошли первые тринадцать рассказов и повестей о Конане, целиком написанных самим Говардом, без участия "посмертных соавторов". Все рассказы тщательно сверены с авторским текстом, а переводы некоторых из них сделаны заново.
Предисловие
© Перевод Г. Корчагина.
Признаться, меня обуревали самые противоречивые чувства в течение полутора лет, что ушли на подготовку этой книги.
Казалось бы, задача несложна: подобрать рисунки так, чтобы у читателя создалось верное представление о том, как выглядит самый известный герой одного из моих любимейших писателей, в прямом смысле слова магнит, постоянно притягивавший меня с детства,— хотя на самом деле мне и не нужно было тратить силы на визуализацию его облика.
В последние тридцать с лишним лет я очень часто позволял своему воображению поиграть в «что, если». И каждый раз перед мысленным взором сами собой рисовались иллюстрации к романтическим странствиям Конана по всему миру, и впечатления от этих картин бывали весьма сильны.
Но сколько можно тянуть кота за хвост, не пора ли взять быка за рога, спросил я себя однажды и решился-таки все накопившиеся идеи и наброски довести до ума… Хотя как это возможно, ведь они маячили не где-нибудь, а в моей бедной голове? Может, правильнее сказать «из ума вывести»? Себя бы самого не свести с ума такими рассуждениями… Впрочем, надеюсь, вы поняли, что я хотел сказать.
Иллюстрировать жизнь и деяния Конана, рожденного фантазией Роберта Ирвина Говарда, оказалось не так просто, как я полагал раньше. Возможно, это отчасти потому, что Конан и его Хайборийская эра — эпос, где есть армии бесстрашных воинов, поля свирепых битв, подвиги громадной силы и отчаянного безрассудства, все в каноне героического фэнтези, но все это здесь намного величественней благодаря глубокому мрачному контексту. Личностный стиль Говарда, мощный дух постгероизма вполне соответствует традициям литературы двадцатого века, избегающей витиеватости, галантности и благородства, столь присущих эпосу.
Вступление
© Перевод Г. Корчагина.
В 1932 г., когда в газетных киосках появился декабрьский номер «Уэйрд тэйлз», Роберт И. Говард (1906-1936) вряд ли отдавал себе отчет в том, что творит историю. «Феникс на мече», представивший читателям его нового героя — Конана из Киммерии, был написан в марте того года, и хотя издатель Фэрнсуорт Райт признавал за рассказом «черты подлинного мастерства», он вряд ли заслуживал иллюстрации на обложке журнала. Первая история о Конане — всего лишь рассказ того же уровня, что и остальные, вошедшие в тот номер «Уэйрд тэйлз».
За семьдесят прошедших лет герой приобрел мировую славу. Вряд ли найдется страна, не опубликовавшая сагу о Конане. Один успех привел к другим, герой поселился в кинофильмах, мультфильмах, комиксах, телесериалах, литературных стилизациях, игрушках и ролевых играх. В этом процессе творение Говарда размылось настолько, что теперь зачастую невозможно отличить первоначального Конана от сформировавшегося в читательских умах лубочного образа перегруженного мускулатурой, облаченного в шкуры супергероя.
В массовой культуре такой феномен не редкость. Когда литературный персонаж превращается в икону, он вынужден бежать от своего создателя и жить независимо — то есть герой берет верх над автором. Дракула, Фу Манчу, Тарзан — мгновенно узнаваемые фигуры, тогда как Брэм Стокер, Сакс Ромер и Эдгар Райс Берроуз пользовались популярностью своих героев и зависели в этом от них.
К примеру, многие читатели Берроуза впервые узнали о Тарзане из фильмов или комиксов и лишь впоследствии приобрели книги и смогли решить, достойна ли адаптация оригинала. Однако в случае с Говардом такое оказалось невозможно: прежде рассказы и повести о Конане никогда не издавались в том порядке, в каком были написаны им, и будучи собраны в полную коллекцию.
Нет ничего противоестественного в идее создания «биографии» персонажа, однако ни один исследователь Шерлока Холмса не додумался расположить события из его жизни хронологически, а не в порядке написания Конаном Дойлом рассказов, да еще разбавить сложившийся канон чужими стилизациями. Но именно это произошло с историями о Конане: мало того, что чужая рука реконструировала его «биографию», но вдобавок произведения Говарда перемежаются вещами, как бы помягче выразиться, сомнительного качества.
Киммерия
© Перевод Г. Корчагина.
Феникс на мече
© Перевод М. Семеновой
I
Было тихо. Глубокая и зловещая тьма, какая бывает только перед рассветом, окутала сумрачные шпили и великолепные башни… Смуглая рука осторожно приотворила дверь, выпуская людей с покрытыми лицами в темный переулок — один из множества, составлявшего в этой части города запутанный лабиринт. Завернувшись в плащи, четверо торопливо и молча растворились в кромешном уличном мраке. Казалось, это были не существа из плоти и крови, а призраки давно умерщвленных…
Позади них в проеме двери можно было рассмотреть лицо, искаженное язвительной усмешкой, и глаза, недобро поблескивавшие в полутьме.
— Ступайте же в ночь, порождения ночи,— пробормотал голос, полный издевки.— О глупцы, ваш рок мчится по вашим следам, точно слепая ищейка… а вы даже не догадываетесь об этом!
Говоривший прикрыл дверь и запер ее на засов, после чего повернулся и зашагал прочь по коридору, неся в руке свечу. Это был угрюмый гигант, чья смуглая кожа выдавала его стигийскую кровь. Вскоре он добрался до внутреннего покоя, где, раскинувшись, точно ленивый кот, на шелковой тахте, потягивал из золотой чаши вино рослый худой человек.
II
Просторный чертог был богато разубран. На полированных стенах — прекрасные занавеси, на отделанном слоновой костью полу — пышные ковры, высокий потолок — сплошь в резьбе и серебряных завитках. Письменный стол и тот был сущим произведением искусства — слоновая кость, инкрустированная золотом… За этим столом сидел человек, чьи широченные плечи и прокаленная солнцем кожа решительно не вязались с окружающим великолепием. Какие-нибудь продутые всеми ветрами дикие пустоши — вот где ему поистине было бы самое место. В малейших движениях этого человека угадывалась мощь пружинно-стальных мышц, помноженная на острый ум и собранность воина. Внимательный взгляд отметил бы ненаигранность его повадки; этому не научишься, с этим надо родиться. Если уж он хранил неподвижность, его можно было спутать с бронзовой статуей. А если двигался, то не дергаными рывками, говорящими о взвинченности, но с этакой обманчивой кошачьей неторопливостью, за которой на самом деле не успевает уследить глаз…
Одеяние на нем было из роскошной ткани, но очень простого покроя. На руках — ни перстней, ни иных украшений, густая черная грива подстрижена над бровями и стянута повязкой из серебряной парчи.
Вот он отложил золотую палочку для письма, которой усердно царапал по навощенному папирусу, подпер кулаком подбородок и устремил мерцающий внутренней энергией взгляд синих глаз на стоявшего перед ним человека.
Этот последний в данный момент занимался своими делами: поправлял шнуровку отделанного золотом доспеха, рассеянно насвистывая потихоньку.
III
Солнце уходило с небес, облекая сине-зеленые лесные горизонты кратковременным золотом. Умирающий свет дня переливался на звеньях толстой золотой цепи, которую Дион Атталусский то и дело теребил пухлой рукой, сидя посреди неистово цветущего сада. Ерзая обширным седалищем по мраморной скамье, Дион пугливо озирался, ни дать ни взять опасаясь внезапного нападения. Скамью обрамлял правильный круг стройных деревьев, чьи ветви сплетались над головой вельможи в густой полог. Неподалеку серебряным колокольчиком звенел фонтан, ему согласным хором отзывались другие фонтаны, разбросанные по саду.
Дион был здесь один — если не считать исполинского темного силуэта на ближней скамье. Оттуда за бароном внимательно наблюдали темные поблескивающие глаза. Дион, впрочем, меньше всего думал про Тот-амона. Еще не хватало ему обращать внимание на какого-то там раба, которому оказывал необъяснимое доверие Аскаланте!.. Дион, как многие знатные богачи, был совсем не склонен лишний раз замечать тех, кто стоял ниже его.
— Не стоит так волноваться,— проговорил между тем Тот-Амон.— Заговор просто не может потерпеть неудачу.
— Аскаланте всего лишь человек, и он мог ошибиться! — отрезал Дион. При одной мысли о поражении его бросило в пот.
IV
В спальне короля Конана потолок был выполнен в виде высокого золотого купола, но спавшего под этим куполом сегодня донимали беспокойные сны. Он блуждал в вихрящихся серых туманах, сквозь которые до него доносился странный далекий зов. Зов был едва слышен, но Конан вскоре убедился, что не в его власти было выкинуть его из сознания. Вытащив на всякий случай меч, он двинулся сквозь туманы, как путешествующий по горам иной раз бредет сквозь облака. Голос, звавший его, между тем делался яснее и громче, и спустя некоторое время Конан разобрал слово, произносимое вдалеке.
Кто-то взывал к нему сквозь бездны пространства и времени, произнося его собственное имя.
И вот туман начал мало-помалу редеть, и Конан обнаружил, что бредет по гигантскому темному коридору, вырубленному в сплошной толще черного камня. Освещения не было заметно, но некоторым чудесным образом Конан ясно различал окружающее. Гладкие стены, пол и потолок тускло мерцали, переливаясь силуэтами древних героев и полузабытых богов. Конан невольно содрогнулся, приметив громадные смутные облики Безымянных Древних Сил, и ощутил необъяснимую уверенность, что никто из смертных не проходил этим коридором очень-очень давно. Наверное, уже много веков.
Потом началась широкая лестница, вырубленная из того же черного камня, сплошь обрамленная могущественными знаками столь неописуемой силы и древности, что у короля Конана мороз пробежал по спине, когда он к ним присмотрелся. А ступени — каждую из них — украшало изображение мерзостного Древнего Змея, Сета, так что идущий как бы попирал старинного Врага каждым своим шагом. Конан понял и оценил замысел зодчего, вот только легче от этого ему почему-то не стало.
V
Сквозь темноту и тишину дворцового коридора крались два десятка незваных гостей. Их ноги, босые либо в мягкой кожаной обуви, неслышно скользили по мрамору и толстым коврам. Редкие факелы, установленные в нишах, бросали кровавые отсветы на загодя обнаженные кинжалы, мечи и остро отточенные топоры.
— Тихо там!..— прошипел Аскаланте.— Кто это из вас так громко пыхтит? А ну прекратить!.. Начальник ночного караула убрал из этих покоев кого только мог, а остальных мертвецки напоил не для того, чтобы нас погубила собственная неосторожность… Эй, все назад!.. Стража идет…
Заговорщики шарахнулись назад, прячась в густой тени за колоннами, и очень скоро мимо них мерным шагом проследовали десять гигантов в черной броне. Они с сомнением поглядывали на старшину, который зачем-то уводил их с назначенного поста… Сам этот старшина выглядел неестественно бледным. Когда воины проходили место, где прятались заговорщики, он трясущейся рукой смахнул со лба пот… Старшина был молод, и решение предать короля далось ему нелегко. Будь она проклята, эта расточительная любовь к пустой роскоши, из-за которой он оказался по уши в долгах и стал пешкой в руках интриганов!..
Позвякивая латами, стражники прошагали мимо и скрылись в глубине коридора…
Дочь ледяного исполина
© Перевод М. Семеновой
…И вот затих лязг и грохот мечей, смолк наконец оглушительный гомон сражения, и на залитый кровью снег пала та особенная тишина, которая бывает только после боя. Негреющее бледное солнце, нестерпимо отражавшееся от ледников и снежных полей, рождало острые серебряные блики на гранях разбитых доспехов и обломках клинков, и мертвые так и лежали там, где застала их смерть. Безжизненные руки еще сжимали бесполезные рукояти, головы в шлемах запрокинула предсмертная мука, русые и рыжие бороды торчали к небесам, словно призывая в последний раз Имира — ледяного исполина, покровителя воинственных племен.
Все было мертво, лишь двое воителей еще стояли друг против друга среди алых потеков и груд неподвижных тел, и их взгляды пламенели неугасимой враждой. Над ними простиралось морозное небо, кругом лежала беспредельность снежных полей, а у ног — мертвец на мертвеце. Двое медленно сходились, шагая через тела, точно последние призраки в обезлюдевшем мире. И вот они встали лицом к лицу, и некоторое время тишину не нарушал даже скрип снега.
Оба рослые, широкоплечие и поджарые. Тот и другой давно потеряли щиты, и у обоих доспехи сплошь покрывали вмятины и зарубки. На кольчугах подсыхали багровые пятна, мечи побурели от пролитой крови. Рогатые шлемы несли отметины множества свирепых ударов. Один из воителей был безбород, с густой черной гривой волос. У другого волосы и борода отливали такой огненной медью, что даже кровь казалась в них малозаметной.
Рыжий подал голос первым.
— Скажи мне свое имя,— проговорил он.— Что отвечу я братьям, живущим в Ванахейме, когда меня спросят, кто последний из войска Вульфхере пал под мечом Хеймдаля?
