2034 год. После ядерной войны и череды глобальных катастроф вся Земля превратилась в радиоактивную Зону, а человеческая цивилизация лежит в руинах. В пламени мирового пожара выжил один из тысячи – отчаявшиеся, изувеченные лучевой болезнью и калечащими мутациями, вымирающие от голода и холода, последние люди влачат жалкое существование на развалинах и пепелищах.
Однако трагедия ничему не научила неразумное человеческое племя: первое, что сделали выжившие, едва стих грохот Армагеддона, – вновь взялись за оружие, пусть не такое мощное, как раньше, но не менее смертоносное. Малые, скоротечные, но по-прежнему беспощадные войны идут за последние плодородные клочки земли, за безопасную пищу, за чистую воду. А иногда – просто от безысходности, от осознания того, что завтра не наступит никогда…
Александр Бачило
Помочь можно живым
Повесть
Ночью со стены снова заметили темную тушу свирепня. Выйдя из леса, зверь неторопливо затрусил прямо к воротам – наверное, понял, что здесь самое слабое место и ему будет не так уж трудно добраться до лакомой начинки за стеной. Впрочем, свирепень не торопился. Попробовав ворота клыком, он недовольно заворчал и принялся разгребать передними лапами снег.
Сторожа, притаившись наверху, со страхом глядели на быстро углубляющуюся яму под воротами.
– Никак до земли дошел! – пискнул Мозгляк.
– Тише! – зашипел на него Дед. – Чего верещишь?
– Так подроет же! – Мозгляк отодвинулся от края стены и втянул голову в плечи.
Дмитрий Градинар
Пехотные игрища
(Евангелие от инфантерии)
Ветер медленно перелистывал блокнот, трогая страницы невидимыми пальцами. А полковой капеллан в это же время что-то сердито рявкал в мегафон, восседая на громоздком папском троне. Да-да! В том самом, взятом обозниками в Ватикане во время прошлых Игрищ…
И капеллану, и ветру было безразлично, что я пишу в блокноте. И всем-всем-всем остальным. Даже мне по большому счету тоже скоро будет наплевать. Но сейчас отчего-то стало грустно.
И ветер куда-то исчез, надоело ему все…
Как странно – никогда не думал, что доведется стать летописцем. Наверное, это признак того, что срок мой пришел. Да и «летописец» звучит неправдиво. Какое тут лето? Лето я помню: оно – доброе и теплое. Теперь погода пребывает в беспорядке. И прямо посреди грозы может посыпать густой снег, а день и ночь будут разделять градусов сорок по Цельсию. Когда как. То днем холодно, ночью жарко, то наоборот. И наверняка не угадаешь, даже метеослужбу расформировали за ненадобностью, а монетку солнца мы видим как будто через засвеченную фотопленку.
Так что лета теперь нет, и я – не летописец. Пусть те, кто решил спастись бегством и стартовал к ближайшему убежищу, когда-нибудь вернутся и прочтут эти записи. Главное, чтоб к тому времени никого из нас не осталось. Уж мы-то знаем, как следует поступить с ублюдками! А вот они вряд ли представляют, что творится здесь и сейчас. Наверное, на Луне считают, что, кроме них, никого и не осталось. Мы то же самое думаем о них. Дурацкий паритет дурацких мыслей. Вначале было много разговоров: «Легко ли им там, на каменистом лунном ландшафте? Хватит ли кислорода?» И мечтали, чтоб не хватило. Но разговоры угасли сами собой, потому что всем на все наплевать…
1
Нам нечего больше желать в этой жизни.
Остаточные излучения по нескольку раз прошли сквозь наши тела. В небесной канцелярии Бога появились рентгеновские снимки всех выживших. И мы равнодушны к женщинам. А они, в свою очередь, никогда не станут матерями, даже если и найдется хотя бы одна, которую не пристрелили от ненависти и бессилия.
Наконец-то (вот оно – равенство!) исчезли деньги. Потому что нам нечего на них купить, а запасы питания, анаболики и спирт находятся под контролем Комитета, и дележ идет относительно честно.
Вся поверхность когда-то изумрудно-голубого космического мячика, с носка запущенного Создателем в вечное кружение – сожжена!
Разом исчезли любые разногласия. Смешная демократизация всего мира забыта. И мы не желаем уже чужих территорий, точно так же, как никому не нужен пахнущий ныне несвежей тушенкой Город Ангелов, когда-то омытый огнями, или запеченное в бетонную лепешку Большое Яблоко.
2
Это была перспективная тактика, о которой соперник и не подозревал.
С обоих краев Северных Анд через Новое плато на восток Евразии ринулось триста восемьдесят тяжелых танков, из которых сто девятнадцать были Мавзолеями.
Что, нашли знакомое слово? Ерунда! Мавзолей – это обычный танк. Если не считать того, что в момент Обоюдной Атаки он находился вместе с экипажем где-нибудь на открытой местности.
Толстая броня сохранила жизнь мехводам, башнерам и заряжающим. Хотя вряд ли теперь это можно было назвать жизнью, а членов экипажа – людьми… Танкисты, словно устрицы, навечно спекались с металлом различными частями тела. Крышки люков Мавзолеев, как правило, захлопнуло горячим ветром ударной волны. И заварило атомной сваркой. Навсегда.
Мавзолей несокрушим в бою. Его можно остановить ценой пяти-шести, а то и десяти танков, которым не довелось увидеть всходы ядерных тюльпанов в день Обоюдной Атаки.
3
Я уже точно не помню, как перстень оказался у меня. Помню только гулкий разрыв снаряда за спиной. Падение плашмя в вонючую лужу, кишащую пиявками, и окровавленную половину туловища в грязном офицерском кителе, рухнувшую сверху.
Все еще вздрагивающая рука мертвеца сжимала платиновый смысл нашего существования. Перстень гросс-адмирала Клейнбаума.
Первой мыслью было отползти в сторону и предоставить сомнительную честь нести Перстень кому-нибудь другому. Но потом, увидев шестерых солдат соперника, бегущих к свежей воронке, я понял, что их шлем-прицелы обнаружили Перстень. А кому хочется остаться в проигрыше?
Штурмовая винтовка задергалась в руке, магазин стремительно пустел до тех пор, пока атакующие не отступили, оставив лежать двоих, продырявленными, в лужах… Вездесущие пиявки принялись рвать их в клочья.
– Йоу! – непроизвольно вырвалось у меня, когда очищенный от комков бурой глины Перстень заблестел на пальце.
4
Ночной привал напоминал случку псов-бродяг. Он был коротким и неудовлетворительным, так как на внешней стороне охранного периметра не смолкала ожесточенная перестрелка.
Ощущение – будто спишь в огромном каменном зале рядом с гигантскими напольными часами с боем, у которых роль часовой стрелки выполняет минутная.
Полночь? Первая четверть? Час рассвета? Гадать не приходилось, потому что время существовало теперь лишь для тех, кто успел смыться на Луну.
Но вот впереди показался монолит какого-то города.
– Тутти-фрути! Ву-у-у!! – орал в шлеме никогда не забываемый Литтл Ричард, и мы рвались с подъема дальше. Только вперед и вперед.
