Переговоры шли с трудом. Фирма «Сименс» имела опытных переговорщиков, они ловко доказывали разумность расценок, обосновывали сроки поставок. У Антона было лишь бычье упорство и симпатичная наивность новичка, если не считать хороший немецкий язык, из-за которого его и отправили в Берлин.

В конце тягостного заседания, третьего по счёту, Антона нежданно-негаданно пригласили в воскресенье на торжественный обед. Повод – какой-то юбилей фирмы, обед будет не в ресторане, а в особняке одного из владельцев филиала. Это было любопытно, поскольку на банкете будет присутствовать особа из семейства Ротшильдов и основатель филиала фирмы.

Подходящего костюма Антон не имел, подумав, нацепил большой значок Фарадеевского конгресса, там, в Англии, он участвовал в дискуссии «Электричество и прогресс». Выступил с успехом, и ему нацепили эту блямбу на ярко-синей подвеске.

Речь шла о поимке «языка». И дивизионная разведка охотилась за «языком», и полковая, и всё безрезультатно. Об этом толковали на КП у комбата Рогозина. И тут вдруг младший лейтенант Ипатов произнёс тихо, как бы про себя: «Надо попробовать». Комбат решил, что ослышался, переспросил. Ипатов задумчиво посмотрел на него, повторил: «Надо попробовать». Естественно, что все засмеялись, потому что Ипатов никакого опыта не имел, не был он ни следопытом, ни сибирским охотником, вроде Поленова, а был техником-артиллеристом. Его дело было следить за прицелами, откатными приспособлениями и тому подобными штуками. К тому же он был типичным городским жителем, технологом-прибористом, во всяком случае, из гражданских. Все посмеялись и забыли. Однако Ипатов после этого разговора дня два просидел в окопах со стереотрубой. Никто не обращал на это внимания. Мало ли, может, техник стереотрубу проверяет, потому что стереотруба входит в его инвентарь. Это уже потом вспомнили, восстановили. Изучал участок у немецкой дороги. Там сложный рельеф был: немцы сидели на взгорье, на командных высотах, наши окопы тянулись по склонам и простреливались немцами на некоторых участках, у церкви, например, просто невыносимо. Особенно пока снега не навалило. Окопы были мелкие, земля промёрзла, укрыться трудно, к февралю полегче стало, из снега нарыли брустверов высоких, стали ходить в полный рост, выпрямившись. Какое было наслаждение ходить не сгибаясь!..

После очередного доклада комбату насчёт веретённого масла для противооткатных цилиндров Ипатов попросился пойти в разведку, вернее, в поиск, за «языком». С тем же деловым, даже меланхолическим видом, каким говорил про веретённое масло. Рогозин вздохнул, сказал, что так это не делается, нужно иметь план, всё продумать. В ответ Ипатов вынул карту, где всё было нарисовано, вычерчен весь путь до оврага и дальше до немца. Со стрелками, метрами, проставлены часы и минуты. Даже в разведотделе дивизии могли бы быть довольны такой работой, хотя и были там некоторые нарушения, Рогозин как кадровый офицер разбирался в этих тонкостях. Замысел Ипатова был прост: оказывается, в насыпи шоссейной была заложена труба, большая бетонная труба для сгона весенних вод. Сейчас она была завалена, забита снегом. Шла она сквозь насыпь и выходила на нейтралку, а уже дальше в полной безопасности пребывали немецкие блиндажи, кухни, КП и кто знает что ещё. Этой трубой Ипатов хотел воспользоваться, сквозь неё и утащить «языка». Он точно определил, как добраться до трубы, как отходить, имел ночные ориентиры, словом, всё было обдумано.

– А почему насчёт трубы уверен? – спросил Рогозин. – Как ты её вообще увидел?