Елена Григорьева пишет удивительную прозу. Неожиданный детский взгляд, меткость образов, легкая ироничность и зачаровывающий ритм повествования делают ее произведения подарком для читателей — ценителей настоящей литературы.
Скажи мне, кто твой друг…
После уроков ко мне подбежал Вовка:
— Скажи мне, кто твой друг?
— Зачем?
— Ну скажи!
— Ты.
— Ха! Значит, ты — это я!
— Почему это? — не понял я.
— А потому что! Один великий человек придумал: «Скажи мне кто твой друг, и я скажу, кто ты!» Значит, ты — это я!
«Так, значит… Ага…» Я сначала растерялся, а потом тоже спросил:
— А ты скажи, кто твой друг?
Вовка опешил, а потом выпалил: — Ты!
— Значит, ты — это я! — победно заключил я.
После этого мы уставились друга на друга, как два барана. Сначала я разозлился: я — это я, а не Вовка! Во-первых, он старше меня на целых два класса, во-вторых, у него уши оттопыренные, в-третьих — он картавый, а в-четвертых… И тут я увидел Вовку, как никогда раньше не видел: его глаза, волосы, маленький шрам над бровью и эти уши его… все такое знакомое, родное. «А что, если я не только я, но и немножко Вовка? Даже словечки его наизусть знаю… Не зря же папа говорит: думай своим умом, а не Вовкиным! Может, оттого, что мы все время вместе, я стал похож на него?»
Я снова посмотрел на Вовку и почувствовал, как он плавно перетекает в меня: его глаза — мои, его волосы — мои, его шрам — мой… Между нами открылся какой-то невидимый шлюз. Я прямо животом чувствовал, как в меня идет волна от Вовки, а потом от меня — к нему. «Интересно, а он чувствует это?» И тут кто-то крикнул: — Вовка, пошли!
Он привычно боднул меня головой в живот и сказал:
— Да ладно, не бери в голову!
А я уже взял. Я не мог успокоиться: «А что, если бы Вовка весь в меня перетек? Неужели бы я стал Вовкой?» «Нет, — рассудил я, — с кем бы я тогда дружил? Значит, должен быть Вовка, и должен быть я!» И я подумал: «А может, этот „великий“ совсем не то хотел сказать?»
И я побежал на речку, на наше любимое место. На берегу было пусто, только у воды сидел дядя Коля-рыбак. Рядом с ним лежал Тузик и пристально смотрел на поплавок. Я пристроился рядышком:
— Дядя Коля, а что это значит: скажи мне, кто твой друг и я скажу, кто ты?
— А то и значит, — почему-то сердито ответил дядя Коля, — что не водись с плохими товарищами, сам такой станешь!
Вовка сказал, что каждый человек — это космос, и проживает не одну, а несколько жизней. Он говорил, что мы вышли из воды, а потом приспосабливались. Были растениями, птицами… Я вообще-то Вовке верю, он зря болтать не станет, но вот понять этого не могу. Мне-то казалось, что я — это я и никем другим не был и не буду. Однако Вовкины слова не давали мне покоя.
С дядей Колей мне хорошо, спокойно. Во-первых, он всегда свободен. Во-вторых, любит поговорить, а в-третьих — никогда не ругает. Я только удивляюсь: почему у него детей нет? Я даже спросил его об этом, мол, почему вы с тетей Галей одни, а он сказал:
Мы с Вовкой сидели на речке. Тихо было, как перед грозой. Над лесом повисла большая серая туча и почти совсем загородила солнце.
Сплаваем? — спросил Вовка.