Copyright 2012 © Tod Greenaway

ISBN 0–9780659–0-5

Published in 2006 by Tod Greenaway

609 Latimer Street

Nelson, BC

Когда я был маленьким мальчиком на ферме, меня часто посылали в подвал принести банку варенья или плошку меда. Для этого требовалась большая осторожность. Пока я спускался по ступенькам подвала, я все время видел справа от себя открытую дверь угольного ящика и черную пустоту за ней. В течение всей экспедиции я не отводил взгляда от ужасной черной дыры. Я обходил слева печь, поворачивался и пятился к полкам: брал требуемую емкость протянутой за спину рукой, снова бочком обходил печь и напряженно шел обратно по ступенькам, поглядывая назад через плечо, пока благополучно не захлопывал дверь подвала. Но однажды меня ужасно выругали за безобразное поведение, а потом послали в подвал за банкой огурцов. Я чувствовал себя таким никчемным и ни на что не годным, что прямо от лестницы уверенно отправился к угольному ящику, повернулся и плотно прижался спиной к его двери, приглашая того, кто там жил, убить меня и раз и навсегда избавить землю от не заслуживающего прощения изгоя. Но в то же время во всей глубине моего отчаяния я не мог не удивиться собственному ощущению. Мне было интересно. Казалось, то, что я чувствую внутри, меняет то, каким мир кажется снаружи. Теперь, через семьдесят лет, я склонен думать, что — и то, каков мир есть.

ПЕРВОЕ: кальмар. Я плавал в Адриатике с маской и трубкой над целой грядой темных морских водорослей, медленно изгибающихся и разгибающихся от течения, как грива коричневых волос. Я спугнул кальмара размером с мою ладонь. Маленькое существо испугало меня так же, как я напугал его. Изогнувшись, оно сложным и неуловимым маневром, сделало петлю, вроде «бочки», с которой любили выступать перед публикой первые авиаторы, и умчалось, как ракета, обратно в водоросли. Оно было быстрым и едва видимым, но в одну долю секунды оно прочертило спиралевидную траекторию своего пути в сепии. Один мастерской каллиграфический штрих, разрушенный течением.

Мимолетный, как все лучшее.

ВТОРОЕ: притяжение. Мой друг Арт Маккей был художником. Арт был определенным образом отмечен: с ним случалось такое, чего не случалось с другими людьми.

В описываемое мною время он писал печной эмалью. Однажды вечером он открыл кварту краски, уже открытую накануне и плохо после этого закрытую. Он снял кистью толстую корку, затвердевшую на поверхности, и огляделся вокруг в поисках места, куда бы ее деть. Дверь его студии была резная, с маленькими розетками, размером в четыре дюйма, на каждом из верхних углов. Вы видели такие в старых зданиях. Он взял и сунул кисть в одну из этих розеток, и пошел домой. Позже он мне показал, что увидел утром. Это было нечто потустороннее. Клочок краски, задерживаемый собственной вязкостью, провел всю ночь, скользя по резьбе двери и оставляя за собой след. Когда клочок достиг на своем пути замка, он трудолюбиво прополз по металлу, а потом по овальной медной ручке. Вися на полоске сгущающейся краски, клочок кренился под воздействием собственного веса, пока снова не оказался на дверной раме. Потом, повернувшись на ходу, он продолжал ползти, пока, наконец, в нескольких дюймах от конечной цели — пола, вязкость его не иссякла, и он не остановился, затвердев, оставив скрупулезную и каллиграфическую запись своего падения.

ТРЕТЬЕ: песня. Я ехал на велосипеде к центру от моего дома в Ванкувере. Самая высокая точка этого маршрута — угол Пендер и Хитли, оттуда дороги на север и на запад идут под горку на всем пути до Кэрролл, где сливаются Фолс Крик и пролив Бурранд. Я начал спускаться к берегу по Хитли. Я никогда не жму на педали на спуске. Отказ от этого удовольствия сродни пренебрежению даром земного тяготения.

Однажды в пятидесятых я был на пикнике с друзьями на берегу озера в Саскачеване. Кто–то одолжил мне аппарат для кислородного дыхания. Он был разработан для подводных исследований еще до изобретения современного акваланга. Я никогда прежде не нырял ни с чем подобным, но владелец аппарата показал мне, как им пользоваться, и я надел маску и, решив попробовать, поплыл. Когда глубина показалась мне достаточной, чтобы попытаться увидеть что–то интересное, я нырнул и поплыл вниз, разглядывая дно на близком расстоянии, благополучно вдыхая кислород из своего маленького баллончика. Но вдруг я захотел представить, как выглядит мир с позиции рыбы, и сделал ошибку, перевернувшись на спину, попытавшись взглянуть на поверхность снизу вверх. Моя маска стала немедленно заполняться водой. Один в этой чуждой среде, я поддался панике. Мой страх был, конечно, абсурдным, но люди часто и гибнут абсурдно. Паника губит их.

Но прежде, чем я начал метаться в воде, случилось некое событие. Явилось, или обнаружило себя, НЕЧТО, что я могу назвать лишь ОНО. ОНО немедленно пресекло панику, причем сделало это спокойно и быстро. ОНО внушило МНЕ очень определенно: сейчас ты задержишь дыхание, откроешь глаза, выплывешь на поверхность, снимешь маску, вдохнешь, и прекратишь все эти глупости!

Разрешите мне прояснить: я не разговаривал сам с собою и не «слышал голоса». О себе заявила ВОЛЯ, вполне отдельная от моей собственной, и я не имел никакой возможности задавать ей вопросы. Паника прошла, как будто из комнаты вылетела истерически бьющаяся там, случайно залетевшая в окно птица. Я поддался было ей, но она была резко и тихо устранена. Я сделал то, что ОНО мне велело, я увидел солнце, берег, машущих мне друзей. Все кончилось, и ОНО скромно ушло.

Что вы думаете по этому поводу? Ничего похожего не случалось со мной ни до этого, ни после. Весь эпизод произошел за пять секунд, все свершилось деловито и резко. Что это значило? Была ли это миссия извне, вторжение с целью спасения? Откуда ИЗВНЕ? Вряд ли серафим или архангел стал бы тратить время на дурака, способного утонуть на глубине в шесть футов. В таком случае, была ли это лишь особая компонента моей личности? Если так, почему я ее раньше не знал?

Бруно Бетлгейм говорит, что Фрейд плохо переведен с немецкого, на самом деле язык его гораздо более непосредственен. Немецкий аналог понятия ОНО противоположен понятию Я, которое по какой–то причине превратилось потом в ЭГО. Явилось ли мое ОНО фрейдовским ОНО? Мне не кажется, что это одно и то же, я понимаю фрейдовское ОНО, как архаичный слой примитивных эмоций.

Далее следует рассказ, который я написал летом 1980 года о своем пребывании в больнице. В тексте слышна странная нота грусти, и я не знаю, за счет чего ее отнести. Если и был ее источник, то я его уже забыл

Месяц назад я обратился в ванкуверскую общую больницу с сильными болями в пояснице. До 53 лет я ни разу не был в больнице. В два часа ночи меня привезли в отделение «скорой помощи». Оказалось, что боли в пояснице были из–за сильной инфекции мочевого пузыря, что, в свою очередь, потребовало операции на почке.

Боль прогрессировала. Я провел несколько часов на носилках под слепящими лампами, большей частью скорчившись на четвереньках, тщетно пытаясь отыскать наименее болезненное положение, в то время как какие–то люди рядом со мной рассуждали, показывая на меня пальцами и дожидаясь специалиста по урологии, который как раз заканчивал завтрак. Кажется, мне запрещалось давать какие–либо болеутоляющие, чтобы не замаскировать симптомы болезни.

Еще несколько часов я провел в беспредметном поединке с двумя серьезными пакистанскими девушками. Они пытались поставить меня в определенное положение. Я был зажат болью и не мог выпрямиться. Они говорили, что я должен. Я все же не мог. Голоса техников звенели от напряжения. Они становились все более истеричными, я был все менее в состоянии подчиняться. Тупик. Я не могу сейчас с уверенностью вспомнить, как он разрешился.

После завтрака (уролога — не моего) случилось другое несчастье. Уролог попытался провести визуальное исследование с помощью маленького зонда, пропускаемого от мочевого отверстия к мочевому пузырю и оттуда к почке. Уролог наложил то, что назвал «местной анестезией», уверяя меня, что я едва ли хоть что–то почувствую. Интересно! Он не довел зонд и до пузыря, а боль я уже чувствовал самую жесточайшую из всех мне известных. Это было хуже, чем сама боль в почке. Не удивительно: говорят, выведение почечного камня считается самой серьезной из всех мыслимых болей, а это зондирование было в сущности то же, только — наоборот.