Послание доставили обычной старомодной почтой — судье было почти восемьдесят, к тому же он не доверял современным новшествам типа электронной почты или факсов. Ни разу в жизни он не пользовался автоответчиком и вообще старался как можно реже подходить к телефону. Всю свою корреспонденцию он отстукивал двумя пальцами на древнем «Ундервуде», сидя за рассохшимся бюро под портретом Натана Бедфорда Форреста

[1]

. Во времена Гражданской войны дед судьи плечом к плечу с Форрестом участвовал в битве при Шило

[2]

, и даже сейчас во всей истории страны для его внука не существовало фигуры более значительной. На протяжении тридцати двух лет судья с неизменной твердостью отказывался вести какие-либо дела в день 13 июля — день рождения генерала.

Вместе с толстым журналом и счетами за электроэнергию письмо лежало в канцелярии юридического факультета, в ячейке профессора Рэя Этли. Конверт профессор узнал сразу: точно такие он получал еще студентом. Других отец, которого он, как и все остальные, называл просто судьей, не признавал.

На мгновение профессор задумался: вскрыть конверт сразу или сделать это чуть позже? Зная судью, определить, хорошие в письме новости или плохие, он не мог. В последние годы отец здорово сдал, так что рассчитывать на добрые вести не приходилось. Судя по толщине конверта, в нем находился, как обычно, один-единственный листок бумаги. Судья никогда не отличался пристрастием к эпистолярному жанру, хотя в былые времена обращал к присяжным пространные и почти страстные речи.

Без сомнений, письмо было чисто деловым. Пустословия судья не выносил ни в беседе, ни на бумаге. Попивая с сыном на крыльце дома чай со льдом, он неизбежно заводил разговор о давних баталиях, о Шило. Вину за поражение конфедератов отец возлагал исключительно на франтоватого генерала Пьера Борегарда

[3]

, человека, к которому он испытывал бы ненависть даже на небесах — если бы, волей случая, они там встретились.

Жить судье оставалось недолго. Рак желудка прогрессировал медленно, но верно. Избыточный вес, диабет, вечно дымящаяся во рту трубка, больное сердце (выдержавшее тем не менее три инфаркта) и множество других хворей, которые мучили его уже почти двадцать лет, предвещали скорый конец. Накатывавшая когда-то приступами боль стала неотступной. Три недели назад, во время их последнего разговора (звонил, конечно, Рэй — междугородные звонки судья считал непозволительной роскошью), голос отца звучал в телефонной трубке довольно невнятно. Они не проговорили и двух минут.

Весна в Пидмонте, долина Шенандоа. Пронзительно-голубое, без единого облачка небо, яркая зелень холмов, уходящие к горизонту ровные ряды хлопчатника. По прогнозу синоптиков, дождь ожидается только завтра — хотя жители центральной части штата Виргиния не привыкли верить прогнозам.

Налетав почти триста часов, Рэй поставил себе за правило во время ежеутренней пятимильной пробежки то и дело посматривать на небеса: бегать можно в любую погоду, а вот летать — нет. Он дал страховой компании твердое слово, что не станет поднимать машину в воздух ночью и откажется от полетов в облаках. Девяносто пять процентов всех катастроф с небольшими самолетами произошло либо по причине плохих погодных условий, либо из-за недостаточной видимости, поэтому даже после трех лет за штурвалом Рэй очень скромно оценивал собственный опыт. Он был абсолютно убежден в справедливости присловья, гласившего: «Бывают пилоты старые, бывают дерзкие, но не бывает старых дерзких пилотов».

Кроме того, исключительная по красоте природа центральной Виргинии вряд ли заслуживала того, чтобы любоваться ею сквозь низкую облачность. Рэй всегда выжидал хорошей погоды, когда взлет и посадку не осложняет боковой ветер, когда не застлан дымкой горизонт, а барометр не предвещает грозы. Чистое во время пробежки небо обычно определяло распорядок всего дня. Рэю не составляло никакого труда перенести на пару часов обед, отменить лекцию или повременить с работой в архивах до той поры, когда разверзнутся хляби небесные. Благоприятный прогноз означал одно: можно смело отправляться в аэропорт.

Аэропорт находился к северу от города, в пятнадцати минутах езды от университета. За решетчатыми воротами Рэя грубоватыми армейскими шутками приветствовали Дик Докер, Чарли Йейтс и Фог Ньютон, вышедшие в отставку морские летчики и владельцы частной школы, где азы летного мастерства постигали пилоты-любители всей округи. Троица рядком восседала в старых театральных креслах, стоявших у входа в школу. Здесь, в «кокпите», бывшие асы поглощали галлоны кофе, делились воспоминаниями и сочиняли немыслимые профессиональные байки. Каждый клиент вне зависимости от того, новичком он был или ветераном, получал от троицы свою порцию весьма едких насмешек. Замечания звучали подчас почти оскорбительные, кое-кто обижался, однако инструкторов это ничуть не беспокоило. Выплачиваемые министерством обороны кругленькие пенсии делали их неуязвимыми.

Появление Рэя спровоцировало череду забористых, но лишенных даже намека на юмор анекдотов о юристах.