Корабли шли на запад.

Их было три – две каравеллы, названные в честь известных в Палосе куртизанок, и одна каракка, чье имя пришлось переменить. Негоже Адмиралу моря Океана пускаться в великое предприятие на борту посудины с названием «Гальега» [«Галисийка». – Прим. авт.]. Владелец ломался, не желая давать каракке имя Пречистой Девы. Под нажимом уступил, ворча, что над ним будут смеяться во всех портах от Бадалоны до Сантандера. Да кому он нужен, этот баск Хуан де ла Коса! Право, в случае его отказа было бы даже неловко затруднять Святую Инквизицию разбором мелких предрассудков мелкого человечишки…

А смеяться не станут. Как только из дымки на горизонте смутно проступят берега Катая или Сипанго, смех будет каким угодно, только не глумливым. И уж тем более когда корабли вернутся в Испанию с трюмами, полными золота, пряностей и азиатских диковин!

Так будет. Обязательно. Иначе зачем он восемь лет кряду вдохновлял, упрашивал, торговался, интриговал при дворе Фердинанда и Изабеллы? Чего ради доказывал в ученых диспутах то, что было очевидно еще Аристотелю? С какой стати потратил зрелые годы единственной – никто не даст другую – жизни на подготовку к великому делу, казавшемуся многим странной причудой, если не ловким жульничеством? Для чего унижался, вызывая насмешки пустоголовой золоченой знати, умолял, доказывал, жил на подачки?

Дело того стоило. Восемь лет – срок большой, но сделано, пожалуй, все, что можно. Титаническими усилиями и бесконечным терпением перевернут огромный замшелый валун, дальше он покатится под уклон сам собой, лишь подтолкни его легонько…

– Сто-о-ой!.. Держи-и-и!…

Крик взбудоражил мирную улицу. Прохожие начали оглядываться. Кое-где к оконным стеклам прилипли физиономии обывателей.

Когда начинают драть глотку, выкрикивая такие слова, да еще орут на всю улицу, дело ясное: начинается погоня за вором, и притом за неловким вором, скравшим что-то мелкое и не вовремя попавшимся на глаза приказчику. Почему мелкое? Потому что на Рогожском Валу нет крупной торговли. Первые этажи неказистых двухэтажных домиков, поставленных встык друг к другу, заняты хлебными, керосиновыми, скобяными и прочими лавками, недостойными важного наименования «магазин». Здесь не купцы, а купчики, по крайней мере по виду. Блеск им чужд. Иной купчина-старовер, имея стотысячный капитал, сам сидит в мясной лавке, метелочкой отгоняя мух от мясных туш. Таковы же и покупатели – публика скромная.

Здесь не встретишь ни холодного полированного мрамора, ни пугающе громадных стеклянных витрин, ни одетых по последней моде покупателей, подкатывающих к дверям магазинов на дорогих экипажах. Рогожские крепко держатся за старину. Шум Первопрестольной здесь слабеет. С тех пор как четыре века назад в этих краях пальнула пушка, развеяв в пространстве прах Самозванца, ничто всерьез не нарушало покоя обывателей. Знаменитые московские пожары – и те не натворили больших бед в этом уголке второго города империи. Бывает, грянет в небе гром, и богобоязненный мещанин перекрестится и пробормочет: «Осподи Сусе». Только-то и всего.

Теплый майский день был хорош. Прогремела над городом мимолетная гроза, вымыла свежую зелень деревьев и тротуары, обратила в жижу конский навоз на проезжей части и ушла греметь дальше на восток. Иссякла вода в водосточных трубах. Выглянуло солнце, и капли на листве засверкали поистине волшебно.

Мощный, новейшей конструкции, паровоз «Змей-Горыныч» лихо свистнул, отгоняя зевак от края дебаркадера, запищал тормозами, окутался паром и зашипел, как настоящий змей. Не доехав ровно одной сажени до земляной насыпи, венчающий конец пути, он замер. Звонко ударил колокол, возвещая о точном – минута в минуту – прибытии «Красной Стрелы» на Николаевский вокзал.

И сейчас из распахнвшихся дверей вагонов мимо кланяющихся в ненапрасной надежде на чаевые вагонных служителей повалили пассажиры, смешавшись с пестрой толпой встречающих. Мелькнули бляхи носильщиков, послышались зазывные крики: «А вот кому вещи поднести? Без обмана и утруски! Не зевай, торопись, недорого!». По преимуществу бляхи стремились к вагонам первого класса, но не обходили вниманием и второй, а что до третьего, то его в «Красной Стреле» отродясь не водилось.

В вагоне произошло оживление. Мимо открытой двери купе Лопухина прошествовало семейство: пожилой толстый господин в летнем пальто и котелке, пыхтящий по тяжестью двух чемоданов и одновременно сражающийся с гигантской шляпной коробкой, его пышнотелая супруга в платье с преогромным турнюром и две дочки-близняшки с одинаковыми болонками на руках.

– Ну-ка, – шепнул Еропке граф, – скажи, кто таков.

– Вон тот толстый господин?

Капитан Пыхачев, представительный мужчина лет пятидесяти, несолидно пританцовывал от возбуждения, водя гостей по кораблю. «Победослав», стройный красавец, чуть заметно покачивался на мелкой зыби, то и дело наваливаясь бортом на бревна и мешки с шерстью, свешенные с пирса на цепях и канатах. Приборка только что кончилась, дубовый настил палубы сиял чистотой. Несколько матросов под присмотром коренастого боцмана усердно надраивали медяшку. Высокая дымовая труба между фок– и грот-мачтами была выкрашена в черно-желтый цвет, что придавало ей вид шершня.

– Чудо, а не судно! – восторгался капитан. – Без малого две тысячи тонн, и машина удивительной мощности. Огнетрубные котлы новейшей конструкции! Управляемый зубчатый редуктор позволяет менять ход, не меняя давления пара. На этом мы экономим уголь. А обводы! Вы обратили внимание на силуэт? Лебедь! Стрела! На полном ходу я могу дать четырнадцать узлов, а кратковременно – до шестнадцати. И это, заметьте, без парусов! А при свежем бакштаге…

Рукой в белоснежной перчатке Розен провел по поручню трапа. На перчатке не осталось следа.

Лопухин, с самого утра еще ничего не евший, вежливо скучал. Вдохновенное красноречие Пыхачева показалось бы ему забавным, если бы не так сильно подводило живот. Граф знал за собой слабость к людям, влюбленным в свое дело. Но черт побери, капитан мог бы догадаться накормить гостей!

– Впервые командую столь прекрасным судном! – разливался соловьем Пыхачев. – Новейшая технология корпусного набора! Представьте, господа: четные шпангоуты и бимсы выполнены из беспорочного дуба, а нечетные – стальные. Корвет удивительно крепок, а как он слушается руля, господа! Вы посмотрели бы, как он управляется в свежую погоду! Мореходность просто замечательная…

Все оказалось гораздо проще, чем представлял себе капитан Пыхачев.

К полудню расфранченная публика, заполонившая «Победослав» и успевшая довести офицеров до белого каления, сошла на берег. Во главе шествия, увлекая за собой свиту из щеголей-офицеров, дам полусвета и дам вовсе сомнительных, выступал цесаревич Михаил Константинович. Наследник престола бурно жестикулировал и не стеснялся в выражениях.

– Я ему покажу буфет на ключ! – кричал он. – Взойду на престол – в Сибири сгною! Этот сатрап персидский у меня побегает с тачкой! Тайная канцелярия! Имел я по-всякому Тайную канцелярию! За мной, господа! Есть на этом острове хоть одно приличное ресторанное заведение? Едем…

Через четверть часа пирс опустел.

– Что же вы раньше не появились, граф? – насмешливо обратился к Лопухину курящий возле фальшборта Розен. – Пропустили интересное зрелище. Или побоялись расправы?

Подобно большинству европейских дипломатов в Токио мистер Арчибальд Хэмфри Дженнингс, второй секретарь британского посольства, имел жительство в специально построенном небольшом домике, сочетавшем в себе достоинства английского коттеджа и недостатки туземного жилища — или, может быть, наоборот, кто знает? Один этаж. Стены кирпичные, но кровля совершенно японская, если не считать выведенной через нее каминной трубы. Окна — сдвигающиеся вверх на английский манер. Входная дверь также вполне европейская, но расположена на деревянной открытой веранде, окружающей дом со всех сторон. Вокруг дома разбит сад — и это при безумной дороговизне земли в Токио! — но с парадной стороны за живой изгородью зеленеет ровный, совершенно не японский газон. Говоря короче, еклектическая и вызывающая улыбку усадьба.

Внутри дома — тот же смешной компромисс. Европейские комнаты, но с раздвижными японскими дверями и татами на полу. Поскольку мистер Дженнингс терпеть не может разуваться в помещении, в большой гостиной и спальне настелен дубовый паркет, а в остальных помещениях татами приходится часто менять. Малая гостиная — в японском вкусе с бумажными на деревянной раме стенами, разрисованными бамбуками и птицами. Таковы же личные покои госпожи Акико и комнатушки прислуги. Мебели в европейском понимании нет. В изящно отделанных ящиках хранятся футоны и одежды, а зимой неизбежна жаровня с чадящими угольями — максимальный риск пожара при минимальном обогреве.

Но спальня и большая гостиная с камином очень напоминают старую добрую Англию — если опять-таки не обращать внимания на двери и не очень внимательно вглядываться в отделку. А если вглядеться, то и здесь обнаружится неистребимый туземный колорит. Чему и удивляться — пусть мастера строили дом «по западным образцам», но ведь мастера-то были японцы.

Дождя не было уже три недели. Крымский зной затопил Ливадию.

Ночью ворочалось море, шевеля гальку, но к утру разглаживалось, хоть смотрись в него. В море происходили неведомые катаклизмы — то вся прибрежная мелководная полоса за одну ночь превращалась в сплошной кисель из медуз, надолго делая невозможным купание, то ласково-теплая вчера еще вода менялась на такую студеную, что великий князь Дмитрий, нырнув с разбега, сейчас же вынырнул, неприлично взвыл и пулей выскочил на пляж. Видели гнутый хобот водяного смерча, рассыпавшийся не далее версты от берега. Однажды по обе стороны от солнца возникли два ложных светила и еще какие-то полосы, с виду красивые, разноцветные, вроде радуги, но пугающие и решительно никому не нужные.

На Петров пост тряслась земля, тяжко вздыхали горы, фасад дворца дал трещину, и вылетевшим стеклом отсекло хвост ручному павлину. Всего через полчаса с моря пришла одна, но зато двухсаженная беснующаяся волна, переломав все лодки у причала и сам причал. Вслед за адской волной морской бриз принес такую вонь, что хоть святых выноси. Прислуга, крестясь, шепталась: это только начало, быть большой беде.

Должность Фаддея Евлампиевича Недогреева называлась длинно: начальник Ялтинского уездного отделения Крымского губернского управления Отдельного корпуса жандармов. В этой должности Фаддей Евлампиевич служил всего год и поначалу рассматривал ее как удобный трамплин для карьерного взлета. Ну ладно, пусть не рывка умопомрачительной скорости, доступного только истинным баловням судьбы, но уж равномерного нечерепашьего продвижения по службе — наверняка. С течением времени, однако, выяснилось: несмотря на близость летней резиденции государя и имений великих князей, никаких особенных преимуществ эта должность не дает. Попыток покушения на царствующую особу не выявлялось, политический сыск приносил самые ничтожные результаты, ибо трудно сыскать то, чего нет, а сам факт порядка и спокойствия во вверенном уезде рассматривается как нечто само собой разумеющееся. Всегда так получается, что на виду оказываются восстановители нарушенного порядка, а не его блюстители! Обидно!

Дослужившись до ротмистра, Фаддей Евлампиевич не без оснований полагал, что теперь надолго застрянет в восьмом классном чине. Мечталось, однако, о большем. А кому не мечтается?

Пустые это мечты или не пустые — вот в чем вопрос. Если не пустые, то надо искать способы и средства к их осуществлению. Но как быть, ежели ничего путного изыскать не удается? Неужели придется признать, что ошибся, срезался, как гимназист, часть жизни потратил зря?

Отдадим должное проницательности жандармского полковника — великой княжны в самом деле не было в Алуште. Полковник ошибся лишь со словом «уже», ибо до означенного поселка Екатерина Константиновна так и не доехала.

План пришлось ломать, и вот как это произошло. Дождавшись дилижанса и порядком понервничав, великая княжна намеренно громко, чтобы расслышал и смотритель, поинтересовалась ценой билета до Феодосии, ахнула, когда кондуктор назвал ей цену, притворно рассердилась и заплатила. Кондуктор дунул в хрипучий рожок, кучер шевельнул кнутом, мальчишка-форейтор гикнул, лошади налегли на постромки, под колесами захрустел щебень, и преогромный экипаж покатился. Как раз в ту сторону, откуда Катенька только что вырвалась не без труда и изобретательности.

Что сердце трепетало, как птица в кулаке, — ладно. Хуже было то, что внутри дилижанса ехало человек пятнадцать, и это в жару! Еще жужжала басом толстая муха, нипочем не желая убраться из экипажа восвояси. И как подданные терпят такие условия?! Екатерина Константиновна сейчас же начала обмахиваться веером и завидовать нескольким мужчинам, путешествующим рядом с багажным отделением на империале, где хоть ветерком слегка обдувает. Но завидуй, не завидуй — дамы на империал все равно не допускаются.

От мыса Фарвель «Св. Екатерина» летела на вест-зюйд-вест так быстро, как только позволял ветер. К счастью, он позволял поставить все прямые паруса до трюмселей включительно. Теперь, когда дело сделано, когда игру уже не переиграешь заново, оставалось единственное: сохранить удачу чистой. Иными словами — прочь от гренландских берегов! Как можно быстрее и как можно дальше.

Шли без флага — Лопухин приказал спустить Юнион Джек, едва берега Гренландии растаяли в дымке над горизонтом. На ходу закрасили английское название баркентины — и исчез несуществующий корабль его величества «Ulisses». Лопухину очень хотелось вывести на бортах церковнославянским шрифтом «Св. Екатерина», но подождать с этим было не только можно, но и должно. Еще будет время лечь в дрейф при штилевой погоде и заняться не только названием, но и множеством иных несрочных дел.

Сейчас — только на запад! Чем скорее, тем лучше.