В результате глобального похо-лодания и наступления нового ледникового периода человечество стремительно деградирует. Генетический «взрыв» разделил население Земли на людей и адаптантов — мутантов, приспособившихся к низким температурам, но утративших человеческую мораль и получивших вместо нее звериную жестокость и силу. Действие романа происходит в скованной лютой стужей Москве, где начинается кровопролитная гражданская война между людьми и мутантами, одним из участников кото-рой становится Сергей — бывший ученый, а ныне — командир штурмового отряда…
I. ИЮНЬ
На двери подвала под табличкой «Секция самообороны при помощи подручных средств» была нарисована оконная рама. Несомненно, инструктор дядя Коля, приглашенный институтом в качестве эксперта по самообороне, был способен защитить свою жизнь и рамой, однако нас этому не учил, резонно полагая, что оконные рамы в свободном состоянии суть явление неординарное и не у каждого человека под свитером найдутся мышцы, достаточные для выворачивания добросовестно вставленной рамы за приемлемое время. Учитывая институтскую специфику, наиболее ходовым подручным средством при обучении был обыкновенный стул, но уделялось внимание и другим предметам, в том числе на территории института не встречающимся, как, например, кирпичи, арматурные прутья или обрезки труб. Институту было все равно, где именно преподаватель будет убит или покалечен. Институт был заинтересован в том, чтобы это случалось как можно реже.
Я вошел и поздоровался. Дядя Коля был один, и все в подвале было как положено: четыре стены, одна из них дощатая и с засиженной жужелицами дверью, пара очень крепких столов из металла и пластика, шкаф габаритами с дядю Колю, стулья разных конструкций и степени сохранности, крохотное, занесенное снегом окошко под самым потолком, настенный портрет сангвинического Генриха Герца в сильно пострадавшей раме и сверху четыре лампы, забранные металлической сеткой. Помятая ржавая урна в углу у двери тоже была на месте, а в другом углу стояла, вытянувшись во фрунт, швабра без тряпки и сияло новенькое оцинкованное ведро. Раньше их здесь не было.
Дядя Коля повернулся ко мне всем корпусом — по-моему, иначе он не умел, — буркнул мне в ответ что-то отдаленно напоминающее приветствие и, поймав мой обращенный на швабру взгляд, ухмыльнулся. У меня сразу упало настроение. Не нравятся мне эти ухмылки. Если бы я неизвестно почему не ходил у дяди Коли в любимчиках, был бы соблазн подумать, что он собирается облегчить мне задачу. Но черта с два. Я знаю дядю Колю не хуже, чем он сам знает Сергея Самойло. Дядя Коля болезненно переживает, если с его любимчиками что-нибудь случается, и, соответственно, принуждает их работать в полную силу, хотят они того или нет.
— Ага, — гавкнул он наконец, — пришел?
II. СЕНТЯБРЬ
Пламя пустили по ветру. Вначале дымно занялись костры на снегу под деревьями — все разом, все одинаково, будто в глазах множилось одно и то же. Кто-то командовал, от костра к костру метались раскоряченные тени. Мертвый лес не хотел гореть. В огонь плеснули нефтью, и первый длинный язык кинулся и облизал ствол до самой макушки. Вспыхнуло еще одно дерево. Я и не заметил, откуда взялась автоцистерна. Кто-то нелепо упал, споткнувшись о шланг. Встал, стряхнул снег, стал молча пялиться на ползущий под ногами резиновый хобот. Струя жидкого пламени ударила в голые кроны, и толпа попятилась. Взревела. Кто-то весь в белом, кроме символа Солнца на впалой груди, выбросил вверх тонкие голые руки. Что кричал, было не понять. Крутящийся дым относило в лес. Горел снег, пропитанный нефтью. Горела уже целая полоса на краю леса, пожар напористо шел вглубь, набирая силу. Последними остатками смолы плакали сосны. С пугающим треском взрывались горящие стволы. Тонкие ветви, схваченные огнем, извивались шипящими гадами. Корчились кроны. Невидимо и неслышно сгорали мертвые личинки в мертвой коре.
Половина шестого утра!
Полиция потеснила толпу с фланга. Это было уже кое-что. Я видел, как здоровенные ребята в сверкающих касках с забралами, сбив щиты в прозрачную шевелящуюся стену, повели наступление фалангой по всем античным правилам; как очень скоро из плотной шеренги, спрессовавшей перед собой человеческую массу до опасного предела, выхлестнул, врезавшись в самую гущу толпы, короткий острый клин и пошел, пошел профессионально-методично резать толпу на части. Отсечь — рассеять, отсечь — рассеять! И еще. И еще раз. Шеренга отвоевывала пространство. Размеренно взлетали и опускались дубинки, появлялись и исчезали пойманные камерой в толпе орущие рожи с отблеском огня в вытаращенных рыбьих глазах. Кто-то падал, визжа смертным визгом. Кого-то топтали, не замечая. Кому-то удалось выхватить полицейского из шеренги…
А потом я увидел самое страшное. Камера рывком, не по-профессиональному отвернулась от толпы, куда только что бесследно, как в трясину, канул полицейский, метнулась к горящему лесу, проехала было дальше, но тотчас вернулась назад и уткнулась в самое пламя. И тогда я увидел.