Виктор Федорович Грушко…

До 1989 года это имя было известно довольно узкому кругу советских специалистов-международников, занимающихся проблемами Восток—Запад. Это не удивительно, так как с 1954 по 1960 год Грушко находился на дипломатической работе, а с 1960 года выбрал нелегкий путь разведчика, пройдя за 30 лет от младшего оперативного уполномоченного, лейтенанта до генерал-лейтенанта, первого заместителя начальника советской внешней разведки. До наступления периода гласности в нашей стране даже разведчики не имели возможности знакомиться с воспоминаниями видных представителей органов государственной безопасности. Художественная литература давала некоторое представление о деятельности советской разведки и контрразведки, но описывала преимущественно подвиги, героизм служения Родине. Непревзойденным мастером этого жанра был мой добрый знакомый Юлиан Семенов (ныне, к сожалению, покойный), написавший на документальной основе ряд романов и повестей.

В 1989 году имя В.Ф.Грушко впервые стало появляться на страницах советских газет. Дело в том, что в это время он был назначен заместителем председателя — начальником Второго главного (контрразведывательного) управления КГБ СССР — на более открытую и даже предусматривавшую периодические появления на публике должность. Ряд выступлений В.Ф. Грушко перед депутатами Верховного Совета, интервью иностранным журналистам запомнились конкретностью и новизной приводимых фактов о шпионаже и вмешательстве спецслужб стран Запада во внутренние дела Советского Союза. Годом позже Виктор Федорович становится делегатом последнего съезда КПСС и затем — членом ЦК КПСС.

В августе 1991 года его имя вновь на слуху, на этот раз в совершенно неожиданной и трагической связи. Грушко, ставший к этому времени первым заместителем председателя КГБ СССР и генерал-полковником, арестован после небезызвестной попытки ГКЧП ввести в стране чрезвычайное положение. Несколько месяцев в тюрьме в качестве подследственного, равно как и обвинение в измене Родине, довели его здоровье до такого состояния, что следствие было прекращено. Коллегам и друзьям генерала, знавшим его несколько десятков лет, было крайне тяжело сознавать, что патриота Родины, имевшего перед ней огромные заслуги, кощунственно подозревают в «заговоре», наносят непоправимый вред здоровью. Встреча с Виктором Федоровичем в военном госпитале после освобождения навсегда останется у меня в памяти. Он с трудом передвигался, похудел килограммов на 20 и находился в тяжелой депрессии.

Остальные узники «Матросской тишины» в это время продолжали ждать обвинения и приговора. Спустя продолжительное время генерал армии В.И.Варенников, тоже обвиняемый по сфабрикованному «делу о ГКЧП», выиграл его в суде и доказал, что никакого «преступления» не было.

Воспоминания В.Ф.Грушко, думается, привлекут внимание самых разных читателей. Его книга встанет в один ряд с мемуарами видных руководителей советской разведки 70-90-х годов — В.А. Крючкова, Л.В. Шебаршина, В.А. Кирпиченко, Н.С. Леонова, Ю.В. Дроздова, интереснейшими архивными публикациями Центра общественных связей Службы внешней разведки России последних лет.

Все. Мне некуда больше спешить. Я дома. Привыкаю постоянно быть дома. В жизнь постепенно входят новые, непривычные организационные начала. Встаю рано, как всегда, потом душ, завтрак. Затем — ежедневно — два укола, делать которые научился во время долгих месяцев пребывания в госпитале. И прогулка в Филевский лесопарк. Какое это чудо — природа! Зелень, солнце, голубое небо, вековые деревья вдоль излучины Москвы-реки — все вокруг заставляет признать: жизнь прекрасна. Иду со своим другом-палкой по знакомой тропе. Иду медленно, размеренно. Вот первая скамейка. Здесь отдых. Скамейки тоже становятся моими друзьями. Их у меня пять. Я им верен. На каждой отдыхаю десять минут. Боль за это время проходит. Можно идти дальше. Каждый день один и тот же маршрут, и каждая прогулка приносит радость. В движении пробуждается память — удивительная способность человека видеть свою собственную жизнь с раннего детства до последних дней. Но это не кино, где события взаимосвязаны и развиваются по восходящей. Здесь твоя жизнь. Она тоже развивается, только память сохранила ее в ярких, но разрозненных эпизодах. До того ярких, как будто они были вчера, хотя в действительности происходили десятилетия назад. У памяти свои законы.

В дни первых прогулок по моему чудо-парку в памяти чаще других воскрешались события последних двух-трех лет. Назначение на должность заместителя председателя КГБ, бурное лето 1991 года — предавгустовские и роковые пять августовских дней и ночей. Танки на улицах Москвы, заседания в Кремле, отъезд председателя в Форос. Разговор с Президентом. Арест, тюрьма, допросы следователя. Разговор с Генеральным прокурором. Долгие и темные дни в тюремной камере вместе с уголовниками. Чувство величайшей несправедливости. Желание как можно скорее покончить со всем этим и уйти из жизни. Затем болезнь, отделение реанимации и тянущиеся до бесконечности дни и месяцы в больнице. Уколы, сотни уколов, переливания крови, капельницы. И вот освобождение: встреча с женой, сыновьями и друзьями. Прекрасные и одновременно тяжкие минуты. Наконец, отставка. Круг замкнулся. Теперь мне некуда спешить. Ни сегодня, ни завтра, никогда вообще.

Но память, память моя спешит. Она возвращает меня в далекие годы. Отчетливо воскрешается детство. Материнские руки, улыбающийся отец. Любовь, юношеские мечты. Удивительно, я помню эти мечты, как будто не было пяти десятков лет. Учеба — школа, институт — в памяти проносится как миг. Но память рациональна. За каждым мигом как бы скрываются большие книги, которые можно листать страница за страницей. Но еще интереснее то, что можно открыть ту страницу, какую хочешь. Например, институт. Лекции академика Е.В.Тарле о внешней политике России XIX века. Они настолько потрясли меня в студенческие годы, что идеи, факты и события помнятся и поныне. Мое понимание национальных интересов Отечества во многом складывалось в те далекие дни, когда мы, второкурсники МГИМО, слушали блестящие лекции выдающегося историка.

«Dieser Knabe ist kein Jude!».

[1]

Немецкий солдат крепко хватает меня за ухо. Вырываясь, в панике бегу в дом. Я знаю, что немцы обыскивают дом за домом в поисках прячущихся евреев. Теперь очередь дошла до нас. Немецкий солдат, который наткнулся на меня, не спросил ни имени, ни происхождения. Без предисловия он крепко ухватил меня за ухо и изучил его конфигурацию. Мое ухо оказалось славянским. Если бы оно выглядело иначе, мне не миновать участи тысяч других местных жителей, которые были расстреляны в овраге в десяти километрах от города. Первое, что предприняли гитлеровцы после захвата Таганрога, — это массовое уничтожение евреев по образцу осуществленного ранее в Бабьем Яру на Украине. Каждый раз, когда я возвращаюсь к поэме Евгения Евтушенко «Бабий Яр», в ушах у меня звучит: «Этот мальчик — не еврей!»

Констатация, в общем-то, была правильной. Я был бедным русским мальчишкой. Прадед по материнской линии Яков Сидоренко, доживший до 105 лет, помнил еще крепостное право. Когда меня привели, чтобы показать прадеду, мне он вовсе не показался старым, потому что не носил бороды. Установив, к какой ветви его рода принадлежу я, один из пятидесяти его внуков и правнуков, он молча кивнул в знак признания, снял с меня потрепанные сандалии и без лишних слов тут же отремонтировал их. Его руки были умелыми и проворными. В то время ему было за девяносто.

Всю свою жизнь он прожил в Алексеевке, маленькой деревушке в Матвеев-Курганском уезде Ростовской губернии, что в 40 километрах от Таганрога. Южнороссийский город Таганрог, старинный город-крепость и город-купец на границе с Украиной, — это моя родина.

Мои дед и бабушка тоже родились в Алексеевке, в Таганрог же, где отец моей матери устроился работать на железную дорогу, переехали в начале века. Они купили маленький домик, так называемую саманку, или мазанку, как таганрожцы иногда называют эти дома, преобладавшие в местной архитектуре еще долгие десятилетия. Саманки, как правило, состояли из двух комнат — кухни и горницы. Каждая комната размером примерно четыре на четыре метра с земляным полом. Такие дома в Таганроге сооружаются и поныне, и старые постройки тоже неплохо сохранились. Когда 5–6 лет назад я ездил проведать мать, меня поразило то, что домик на Базарной улице выглядел как и прежде. Внутри все то же отопление углем, водопровода как не было, так и нет. Только полы стали деревянными. Если бы не телевизионные антенны на крышах и линии электропередачи вдоль улицы, можно было бы предположить, что на дворе начало века.

В то время как мать и я оказались в оккупации в Таганроге, отец вместе с заводом по производству артиллерийских вооружений был эвакуирован из подмосковных Подлипок в уральский город Пермь. Он работал там не щадя себя и, добившись заметных успехов, получил ряд наград за участие в создании новых видов оружия. В 1945 году ему было поручено изготовить три миниатюрные пушки, сконструированные в войну при его участии. Их собирались преподнести в подарок Тито, Эйзенхауэру, Монтгомери, что впоследствии и сделали от имени И.В. Сталина. Макеты должны были быть действующими, только стрелять вместо снарядов винтовочными пулями.

Мини-пушки были сделаны в цехе, который к тому времени возглавлял отец, и после капитуляции Германии он поехал в Москву, чтобы показать их народному комиссару вооружений — одному из самых молодых членов правительства, впоследствии маршалу Дмитрию Федоровичу Устинову. Устинов пришел в восторг от увиденного и, в свою очередь, показал мини-пушки Сталину. Тот одобрил идею. Устинов поинтересовался у моего отца, какое вознаграждение он хотел бы получить за проделанную работу. «У меня в Таганроге остались жена и сын, — сказал отец. — Прошу предоставить десятидневный отпуск, чтобы я смог проведать их». «Хорошо, — ответил Устинов. — Поезжайте туда на десять суток, а прямо оттуда можете вернуться к месту работы в Пермь».

Отец и мать были в разводе еще с довоенного времени. В Перми у отца появилась новая семья. Мать впоследствии тоже вышла замуж, но ее новый муж спустя восемь лет умер. Мама, к счастью, здравствует и сегодня.

Наша встреча с отцом в 1945 году в Таганроге была первой после начала войны. Он предложил мне поехать с ним в Пермь. Матери трудно было растить меня одной в условиях послевоенной разрухи. У отца же была хорошая работа в городе, который не был оккупирован и экономическое положение в котором в целом было лучше. Мать считала, что решение должен принять я сам. В конце концов я был уже не маленький — мне исполнилось 15 лет. Решено было ехать.

На видном месте в гостиной моей квартиры в Москве висит прекрасная репродукция картины норвежских художников Тидемана и Гуде «Свадебное путешествие в Хардангере». Каждый раз, когда я смотрю на эту картину, вспоминается неповторимая норвежская природа — чередование обрывистых скал, узких фиордов и спокойных долин. Этими ландшафтами я любовался во время командировок до 1972 года, а затем — после многолетнего перерыва — уже в октябре 1995 года.

Собственно, в изумительном по красоте районе Хардангер, изображенном на полотне, я бывал нечасто. Зато множество воспоминаний у меня связано с другим чудо-уголком Норвегии — шхерами Вестфолд, откуда открывается вид на фиорд Осло. Эта естественная обзорная площадка получила очень подходящее название — «Конец Света». Знакомство с «Концом Света» когда-то сослужило мне добрую службу. Во время официального визита в Норвегию заместитель Председателя Совета Министров Анастас Иванович Микоян захотел вставить в свою приветственную речь что-нибудь цветистое и приятное о норвежской природе. Я набросал несколько слов о «Конце Света». Всем понравилось, и этот абзац оставили даже в последующем изложении речи Микояна в газете «Правда».

Но вернемся в 1954 год. После окончания института все выпускники должны были пройти комиссию по распределению. Предложения на этот счет были подготовлены заранее, но мнение комиссии, которую возглавлял заведующий отделом печати МИД ССО Л.Ф.Ильичев (в будущем он станет главным редактором «Правды» и секретарем ЦК КПСС по вопросам идеологии), было определяющим. Хотя МГИМО являлся по сути ведомственным институтом МИД, это еще ничего не означало: распределить могли куда угодно — в ТАСС, Министерство внешней торговли, Союз обществ дружбы с зарубежными странами и т. д. Дипломатическая служба считалась самой престижной, но на 50 мест в МИД претендовало около 200 выпускников.

Л.Ф.Ильичев быстро перешел в наступление. Как раз в это время при его непосредственном участии создавался новый журнал «Международная жизнь», и он явно желал пополнить редакцию молодыми кадрами. Он поинтересовался у меня, как я посмотрю на то, чтобы стать журналистом?