Татьяна накинула плащ и вышла на балкон. Мартовский субботний вечер поблёскивал внизу талой тёмной водой на бугристой толстой корке льда, покрывавшей весь двор. Под самым балконом белел сугроб, изрытый вмятинами и проталинами: это воспоминание о зиме должно было продержаться на месте рекордное время, укрытое от солнечных лучей тенью дома. Здесь каждый год даже под конец апреля сохранялся островок марта.

Татьяна подняла воротник плаща, озябнув. Вечер был тих и почти безветрен, в воздухе стояла влажная прохлада, проникающая во все щели и складки; казалось, будто сами сумерки пробирались ей под плащ, вытесняя оттуда тепло её тела. В талой воде светились окна соседнего девятиэтажного дома, который стоял под прямым углом к их дому, и один особенно яркий блик беспокоил её глаза, пытаясь навязать ей свой холодный голубоватый свет.

Вдруг её внимание привлёк движущийся огонёк. Она присмотрелась и поняла, что это был фонарик, которым один предусмотрительный человек освещал себе путь по двору. Во дворе всегда не хватало освещения: тусклый свет уличных фонарей почти не достигал дома. А в сырую слякотную погоду осенью и весной это было настоящим наказанием для жителей, вынужденных пробираться домой почти в полном мраке, на ощупь. Татьяна днём иногда читала на земле следы произошедших накануне ночью злоключений: вот отпечаток поскользнувшейся ноги с бороздой от высокого каблука, а рядом — обширный оттиск мягкой части тела.