Впервые на русском языке опубликован сборник работ одного из крупнейших американских философов второй половины XX века, представителя аналитической традиции, Нельсона Гудмена.
Предисловие
Эта книга не следует прямым курсом от начала до конца. Она охотится; а на охоте она иногда тревожит одного и того же енота на разных деревьях или разных енотов на одном дереве, или даже то, что оказывается вовсе не енотом, да к тому же и не на дереве. Она по несколько раз натыкается на одну преграду и отправляется по новым следам. Она часто пьет из одних и тех же ручьев и бредет по суровой местности. Ей важна не добыча, а то, что узнано на исследованной территории.
В третий раз в моей жизни работа над книгой оказалась связана с приглашением прочесть цикл лекций. Специальные лекции в университете Лондона привели к "Факту, фикции и прогнозу". Локковские лекции в Оксфордском университете стали "Языками искусства", а первые Кантовские лекции в Стэнфордском университете дали стимул для настоящей книги и основание для ее последних четырех глав, хотя основная часть заключительной главы написано заново. Первая глава читалась в университете Гамбурга на праздновании сотой годовщины со дня рождения Эрнста Кассирера; первые четыре главы появились как отдельные статьи.
Список тех, кто мне помог, как обычно, можно продолжать бесконечно, и я могу упомянуть лишь Стэнфордский университет и его философский факультет, особенно Патрика Суппеса; моих коллег Исраэла Шеффлера, У. В. Куайна и Хилари Патнэма и моих партнеров по "Проекту Зеро" Пола Колерса и Вернона Хауарда.
Так как эти семь глав были написаны и переписаны в течение приблизительно семи лет и часто представляют собой скорее вариации на периодические темы, чем последовательные шаги в аргументе, то повторения неизбежны и, я надеюсь, простительны. Мой опыт со студентами и комментаторами не убедил меня, что многократное повторение бесполезно. Непоследовательность менее простительна, и ей я доверяю меньше. Очевидные недостатки — для удобства критиков.
Немногие из известных философских ярлыков пришлись бы впору книге, которая вступает в разногласия равно с рационализмом и эмпиризмом, с материализмом, идеализмом и дуализмом, с эссенциализмом и экзистенциализмом, с механицизмом и витализмом, с мистикой и сциентизмом и с большинством других пылких доктрин. То, что здесь проявляется, может, вероятно, быть описано как радикальный релятивизм со строгими ограничениями, который заканчивается чем-то родственным ирреализму.
I
Слова, труды, миры
[1]
1. Вопросы
Бесчисленные миры, сделанные из ничего при помощи символов — так мог бы сатирик подвести итог некоторым важнейшим темам работ Эрнста Кассирера. Эти темы — множественность миров, неподлинность “данного”, креативная сила понимания, разнообразие и формообразующая функция символов — также входят в число постоянных предметов моих собственных размышлений. Иногда я все же забываю, как красноречиво они были сформулированы Кассирером
[2]
— частично, возможно, потому, что его сосредоточение на мифе, его внимание к сравнительному изучению культур и разговор о человеческом духе ошибочно ассоциировалось с современными тенденциями к мистическому обскурантизму, анти-интеллектуальному интуиционизму или антинаучному гуманизму. Фактически эти тенденции так же чужды Кассиреру, как и моей собственной скептической, аналитической, конструктивистской позиции.
Моя цель в нижеследующем тексте состоит не столько в том, чтобы защитить некоторые тезисы, разделяемые Кассирером и мной, сколько в том, чтобы пристально рассмотреть некоторые критические вопросы, которые они поднимают. В каком именно смысле существует много миров? Что различает подлинный и поддельный миры? Из чего миры сделаны? Как они сделаны? Какую роль символы играют в их создании? И как создание миров связано со знанием? Мы не можем игнорировать эти вопросы, даже если до полных и заключительных ответов еще далеко.
2. Версии и видения
Как намекает двусмысленное название книги Уильяма Джеймса "Плюралистическая Вселенная", противоречие между монизмом и плюрализмом может исчезнуть при анализе. Если имеется всего лишь один мир, то он охватывает множество контрастирующих аспектов; если имеются много миров, то их совокупность — одна вселенная. Один мир может быть рассмотрен как многие или многие миры могут быть рассмотрены как один; один мир или их много — это зависит от способа рассмотрения.
[3]
Почему же тогда Кассирер подчеркивает разнообразие миров? В каком важном и часто пренебрегаемом смысле существует много миров? Подчеркнем, что вопрос здесь стоит не о возможных мирах, созданием и управлением которыми заняты многие из моих современников, особенно в районе Диснейлэнда. Мы ведем обсуждение в терминах не множественных возможных альтернатив к единственному действительному миру, но множественных действительных миров. Как интерпретировать такие термины как «реальный», "нереальный", «вымышленный» и «возможный» — следующий вопрос.
Рассмотрим для начала утверждения "Солнце всегда движется" и "Солнце всегда неподвижно", которые, хотя и одинаково истинны, конфликтуют друг с другом. Скажем ли мы тогда, что они описывают различные миры и что действительно существует столько различных миров, сколько имеется таких взаимоисключающих истин? Скорее мы склонны расценивать эти две вербальные последовательности не как полные утверждения с собственными истинностными значениями, но как эллипсисы для некоторых таких утверждений как "В системе координат A солнце всегда движется" и "В системе координат Б солнце всегда неподвижно" — утверждений, которые могут оба быть истинны об одном и то же мире.
Однако системы координат, кажется, менее принадлежат тому, что описано, чем системам описания; и каждое из этих двух утверждений связывает то, что описано, с такой системой. Если я спрашиваю о мире, вы можете предложить мне рассказать, каков он в одной или многих системах координат; но если я настаиваю, чтобы вы сообщили мне, каков он вне всех систем координат, то что вы можете сказать? Мы ограничены способами описания, что бы ни описывалось. Наша вселенная, если можно так выразиться, состоит из этих способов в большей степени, чем из мира или миров.
Альтернативные описания движения — все из них в почти одних и тех же терминах и обычно поддающиеся преобразованию друг в друга — дают лишь небольшой и довольно бледный пример разнообразия в теориях мира. Намного серьезнее предстает обширное разнообразие версий и способов видения в некоторых науках, в работах различных живописцев и писателей и в нашем восприятии этих работ, обусловленном обстоятельствами и нашим собственным пониманием, интересами и прошлым опытом. Даже если мы отбросим все иллюзорные, неправильные, или сомнительные версии, остальные все же показывают нам новые измерения несоответствий. Здесь у нас нет никакого ясного множества систем координат, никаких готовых правил для преобразования физики, биологии и психологии друг в друга и вовсе никаких способов преобразования любой из этих наук в видение Ван Гога или Ван Гога в Каналетто. Те из этих версий, которые являются изображениями скорее, чем описаниями, не имеют никакого истинностного значения в буквальном смысле и не могут быть соединены конъюнкцией. Различие между сопоставлением и соединением двух утверждений не имеет никакого очевидного аналога для двух изображений или для изображения и утверждения. Резко контрастирующие версии мира могут, конечно, быть релятивизованы: каждое правильно для данной системы — для данной науки, данного художника или данного воспринимающего и ситуации. Здесь снова мы сворачиваем от описания или изображения 'мира' к разговору о самих описаниях и изображениях, но теперь у нас не останется даже утешения взаимопереводимости или любой очевидной организации этих нескольких рассматриваемых систем.
3. Насколько прочно основание?
Не-кантианская тема множественности миров близко родственна кантианской теме пустоты понятия чистого содержания. Одна лишает нас уникального мира, другая — общего материала, из которого сделаны миры. Вместе эти тезисы бросают вызов нашему интуитивному требованию некоторого независимого основания и угрожают оставить нас без контроля, в пространстве наших собственных непоследовательных фантазий.
Непреодолимые доводы против восприятия без постижения, против чистого данного, абсолютной непосредственности, невинного глаза, субстанции как субстрата были так полно и так много раз сформулированы Беркли, Кантом, Кассирером, Гомбричем,
[7]
Брюнером
[8]
и многими другими, что не нуждаются в повторении здесь. Разговор о неструктурированном содержании или о неконцептуализованном данном, или субстрате без свойств пагубен, так как сам разговор налагает структуру, концептуализует, приписывает свойства. Хотя концепция без восприятия просто
пуста
, восприятие без концепции
слепо
(полностью бездеятельно). Предикаты, картины, другие ярлыки, схемы выживают в отсутствие применения, но содержание исчезает без формы. Мы можем иметь слова без мира, но никакого мира без слов или других символов.
Многие вещи — материя, энергия, волны, явления — из которых сделаны миры, сами сделаны наряду с мирами. Но из чего они сделаны? Не из ничего, в конце концов, а
из других миров
. Создание миров, поскольку мы знаем его, всегда начинается с уже имеющихся миров; создание есть переделка. Антропология и психология развития могут изучать социальные и индивидуальные истории такого строения миров, но поиск универсального или необходимого начала лучше оставить богословию. Мой интерес здесь заключается скорее в исследовании процессов, вовлеченных в создание мира из других миров.
[9]
Когда ложная надежда на устойчивое основание оставлена, когда мир замещен мирами, которые являются всего лишь версиями, когда субстанция растворена в функции и когда данное признается как принятое, мы оказываемся перед вопросами о том, как миры сделаны, как они проверяются и как они познаются нами.
4. Способы создания миров
Не претендуя на инструктирование богов или других создателей миров, или на попытку какого бы то ни было всестороннего или систематического обзора, я хочу проиллюстрировать и прокомментировать некоторых из процессов, которые входят в создание миров. Фактически я заинтересован скорее определенными отношениями среди миров, чем тем, как специфические миры сделаны из других, если это так.
В значительной степени, но ни в коем случае не полностью создание миров состоит из разделения и сложения, часто совмещающихся: с одной стороны, из деления целого на части и родов на виды, из анализа состава комплексных величин, из проведения различий; с другой стороны, из составления целых и родов из частей, членов и подклассов, из объединения единиц в комплексы и создания связей. Эти композиция и декомпозиция обычно производятся, сопровождаются или поддерживаются применением ярлыков — таких, как имена, предикаты, жесты, картины и т. д. Таким образом, например, темпорально разнесенные события могут быть объединены под именем собственным или идентифицированы как составляющие 'предмет' или 'человека'; или снег может быть разделен на несколько веществ согласно терминам эскимосского словаря. Метафорическая передача — например, когда предикаты вкуса применяются к звукам — может производить двойную реорганизацию, одновременно и вновь сортируя новую область применения, и связывая ее с прежней областью (LA: II).
Идентификация основана на организации в объекты и рода. Ответ на вопрос "То же самое или не то же самое?" должен всегда быть "То же самое что?"
[10]
Различные вещи могут быть теми же самыми, что и определенные другие вещи: то, на что мы указываем, вербально или иными способами, могут быть разные события, но тот же самый объект, разные города, но то же самое государство, разные члены, но тот же самый клуб или разные клубы, но те же самые члены, разные подачи, но тот же самый бейсбольный матч. Позиция "мяч в игре" отдельной игры может состоять из темпоральных сегментов дюжины мячей. Когда психолог задает ребенку вопрос о тождестве содержимого при переливании из одного сосуда в другой, то он должен учитывать, о
Пересечение разнообразных объектов друг с другом в сложных образцах может принадлежать одному и тому же миру. Мы не создаем новый мир каждый раз, когда мы берем вещи обособленно или сочетаем их некоторым способом; но миры могут
5. История с истиной
Но при всей этой свободе делить и объединять, подчеркивать, упорядочивать, удалять, замещать и заполнять, и даже искажать — что же является целями и ограничениями? Каковы критерии успеха в создании мира?
Поскольку, поскольку версия является вербальной и состоит из утверждений, может быть уместно понятие истины. Но истина не может быть определена или проверена в соответствии с соглашением с 'миром', потому что не только истины отличаются для различных миров, но и, кроме того, сама природа соглашения между миром и его версией печально известна как туманная. Скорее — говоря в общих чертах и не пытаясь ответить на вопросы ни Пилата, ни Тарского — версия принимается за истинную тогда, когда она не ущемляет никаких устойчивых полаганий и ни одного из своих собственных предписаний. Среди полаганий, устойчивых в данное время, могут быть долговечные отражения логических законов, недолговечные отражения недавних наблюдений и другие убеждения и предрассудки, устоявшиеся с различными степенями прочности. Среди предписаний, например, может присутствовать выбор между альтернативными системами координат, нагрузками и деривационными основаниями. Но граница между полаганиями и предписаниями не является ни четкой, ни устойчивой. Полагания оформляются в понятиях, образованных в соответствии с предписаниями. И если собственно точки Бойля
[24]
оказываются вне объединяющей их изотермы, то мы можем или сказать, что наблюдаемые объем и давление суть свойства, отличающиеся от теоретических объема и давления, или признать, что истины относительно объема и давления отличаются для двух миров — наблюдения и теории. Даже самое стойкое полагание может заранее признавать альтернативы: так, тезис "Земля неподвижна" утратил догматичность и попал в зависимость от предписания.
Истина — вовсе не важный и серьезный хозяин. Она — послушный и исполнительный слуга. Ученый, предполагающий, что целеустремленно занят поиском истины, обманывает себя. Он не учитывает тривиальные истины, которые он мог бы перемалывать бесконечно; он рассматривает многогранные и нерегулярные результаты наблюдений, чтобы получить немногим более чем предложения объемлющих структур и существенные обобщения. Он ищет систему, простоту, границы, и когда эти основания удовлетворяют его, он выкраивает подходящую истину (PP: Vll, 6–8). Законы, которые он формулирует, настолько же провозглашаются им, насколько обнаруживаются, а образцы, которые он очерчивает, настолько же проектируются, насколько выявляются.
Истина, кроме того, принадлежит исключительно тому, что говорится, а буквальная истина — исключительно тому, что сказано буквально. Мы видели, тем не менее, что миры сделаны не только из того, что сказано буквально, но также и из того, что сказано метафорически, и не только из того, что сказано буквально или метафорически, но также и из того, что проиллюстрировано на примерах и выражено — то есть из того, что показано, так же, как и из того, что сказано. В научном трактате основное значение имеет буквальная истина, но в поэме или романе метафорическая или аллегорическая истина может быть важнее, поскольку даже буквально ложное утверждение может быть метафорически истинно (LА, pp. 51, 68–70) и может отмечать или создавать новые ассоциации и различные подходы, изменять акценты, производить исключения и дополнения. Как буквально, так и метафорически истинные или ложные утверждения могут показывать то, чего они не говорят, могут действовать как четкие буквальные или метафорические примеры неупомянутых признаков и ощущуений. Например, в «Конго» Вэйчела Линдсея пульсирующий рисунок барабанного боя скорее настойчиво показан, чем описан.
Наконец, для невербальных версий и даже для вербальных версий, не содержащих утверждений, истина иррелевантна. Мы рискуем запутаться, когда говорим о картинах или предикатах как "истинных относительно" того, что они изображают или к чему применены; они не имеют никакого истинностного значения и могут представлять или обозначать некоторые вещи, а не другие, в то время как утверждение имеет истинностное значение и истинно для всего, если вообще истинно для чего-нибудь.
