Это произошло, когда Аввакум собирал материалы для второго тома своей “Истории археологии”. Его интересовали прежде всего южные районы Италией — Калабрия, Апулия, сицилийское побережье, — но ему частенько случалось проводить день—другой и в Вечном городе; он даже постоянно держал меблированную комнату на виа Кола ди Риенцо, которую сдавала синьора Виттория Ченчи, вдова журналиста, убитого экстремистами. Брат синьоры Виттории Чезаре Савели возглавлял охрану музеев Боргезе, а в филиале музея Боргезе и разыгрались события, о которых пойдёт наш рассказ. Сейчас я думаю, что не сними Аввакум комнату на виа Кола ди Риенцо, он не стал бы вмешиваться во всякие музейные истории, и рассказ о похищении “Данаи” не был бы написан… Но разве знаешь заранее, к чему может привести самый обычный поступок…

Итак, 26 октября, в четверг, в девять часов пять минут по мраморной лестнице музея спускался бегом молодой человек. Он был в сильном волнении, как будто совершенно неожиданно нашёл у себя под подушкой пластиковую бомбу. Молодого человека звали Ливио Перетти, он был красавцем южного типа с блестящими тёмными глазами и чувственным ртом; его поношенный костюм и худоба выдавали бедняка. Сторожа Боргезе хорошо знали Перетти, студента четвёртого курса Академии изящных искусств; он почти каждый день приходил в музей копировать “Данаю” Корреджо. Чем привлекла к себе вечно голодного студента Академии пышная дочь царя Акрисия, неизвестно. Но как бы там ни было, у него имелось разрешение работать в залах Боргезе, и под этим документом стояла подпись главного директора музея.

Так вот, в указанное время, — через пять минут после того, как привратник распахнул тяжёлые двери, окованные стилизованными бронзовыми тюльпанами, — Ливио Перетти сломя голову мчался вниз по широким мраморным ступеням. Мы только что отметили, что лицо его походило на лицо человека, внезапно увидевшего под подушкой пластиковую бомбу. Если верить газетам, это случалось нередко, и о пластиковых бомбах много говорили. Например, дня за два до указанного происшествия помощник главного прокурора нашёл такое яйцо в своём письменном столе. Не теряя присутствия духа, он тут же вышвырнул его в окно, отчего яйцо взорвалось в воздухе; при этом несколько оконных рам было выбито, и стекла превратились в пыль. Вообще с пластиковыми бомбами следует обращаться решительно и быстро, и увидев рядом с собой такое яйцо, надо тут же выбросить его из помещения. Я не видел лица помощника прокурора, когда он обнаружил этот сюрприз в своём столе, но думаю, что в первую минуту на нём появились изумление и ужас. Точнее, неописуемое изумление и глубокий ужас.

Этот пример с помощником прокурора пришёл мне в голову потому, что лицо Ливио Перетти выражало одно только неописуемое изумление, без ужаса. На бегу Ливио одной рукой держался за выпуклые перила красного дерева, а другой махал в воздухе, будто затем, чтобы встречные дали ему дорогу. Однако в этом не было нужды, потому что по лестнице ещё никто не поднимался, и если бы кто-то увидел Ливио в эту минуту, то страшно удивился бы: человек просит освободить дорогу, когда ему никто и ничто не препятствует. Немногие ранние посетители все ещё толпились внизу, у гардероба и возле кассы; одни чистили обувь у автомату другие докуривали сигареты, третьи рассматривали выставленные в киоске открытки, репродукции и каталоги. Наверх, к выставочным залам, устремилось человек пять—шесть, не больше. Так что Ливио Перетти напрасно беспокоился, тем более, что лестницы музея достаточно широки: не один и не два, а сразу трое посетителей могли бы бегать по ним вверх и вниз, не мешая друг другу.