Лев Гунин

Размышления у окна

Трудно передать чувство, которое вызывает гроза у человека, сидящего в небоскрёбе. Белые железные наличники окон и стекло, сквозь которое просвечивает синее со свинцовым оттенком небо, делают непричастной и недоступной картину разыгравшейся бури. Все опасения, что может произойти несчастный случай, отпадают. В душе ты знаешь, что где-то во время грозы происходят несчастные случаи, что находиться на берегах рек или у окна высотного дома опасно. Но на сердце у тебя спокойно. Скорее, безразлично. Что, если даже у окна высотного здания кого-нибудь убьет молнией? Если об этом напишут в газетах? Никому всё равно до этого нет дела. Разве может случиться трагедия в этом комфортабельном, изолированном гнёздышке? Ничто не может ворваться в эту особую, размеренную жизнь. Ничего случайного или непреднамеренного. Ничто, даже изломанная стрела молнии. Это несоответствие между изоляцией и конструктивизмом "внутреннего" мира и случайностью, хаотичностью недосягаемой игры природы и вызывает это особое, трудно передаваемое чувство.

В такие моменты хочется, чтобы тебя убили. Только таким способом думая об этом) можно излить всё свое негодование этому безумному, молчащему миру. Только так (а это последнее средство) можно, отчаявшись, озлобив- шись, требовать отозваться хотя бы один голос из этих миллионов молчащих душ. Так ежеминутная уверенность, что всё тщетно, нашептывает желание запретного, альтернативного варианта. Нет, не повеситься, не выброситься из окна; хочется, чтобы тебя убили. И в этом желании смерти можно испытать величайшее блаженство, потому что это должна быть смерть как форма протеста. Не обдуманного, не желаемого, но стихийного, отчаянного. Это не безвыходность и не понуждение, но лишь нервозная попытка переменить положение. Только все надежды на то, что тебя убьёт молнией, всегда оказываются тщетными, особенно для таких неудачников, как я.

Уже второй месяц, как я работаю в этом проклятом оффисе на пятьдесят седьмом этаже. Есть люди, которые на летнее время уезжают в дышащие прохладой леса, на берег моря или в прерии. Но я не могу уехать туда. Я должен смотреть на мир сквозь призму вставных эмалированных ручек, стекляных поверхностей и освещённых панелей. Я чувствую, что превращаюсь в какое-то другое, несовершенное существо, в человека, который мне чужд, но уже почти заполнил собой, захватил всё то, что когда-то принадлежало мне. Я не потерял от этого ничего, не деградировал и не стал глупее, но я лишился чего-то внешнего, хотя слово "лишился" здесь не совсем подходит. И не я стал другим, а мир. Мир, который меня окружает. Он был таким и остается таким, но время придало ему новое качество. Он был более сначала другим, устойчивым и обычным. Но он менял человека и сам менялся в его глазах.