Выстрел

Гунин Лев

Лев Гунин

Выстрел

Владимиру Петрову

Петров был неплохим дрессировщиком, и его имя пользовалось широкой известностью. Он выступал со своими львами и тиграми в Южной Америке, приезжал во Францию, был в Канаде... Его выступления сопровождались каждый раз продолжительными овациями. Его портреты помещались в газетах; различны государственные организации сделали ему неплохую рекламу.

Но он не был тщеславным, этот Петров. Днем он спал или занимался со своими "зверятами", а, когда вечером входил за огражденное решеткой пространство, в блестящее, ярко освещенное и забитое до отказа помещение цирка, он почти не думал, или совсем забывал о тех, которые наполняли зал. Он убедился на собственном опыте, что тщеславие или мысль об успехе, о публике во время выступления часто оканчиваются трагически, а, когда думаешь о посторонних вещах во время работы, что-то начинает не клеиться, что-то начинает получаться не так, и звери это сразу же чувствуют. Поэтому, когда он входил в огромную круглую клетку, под тысячами направленных на него взглядов, и за ним закрывалась небольшая решетчатая дверка, он чувствовал себя один на один с хищниками, и это доставляло ему величайшее наслаждение. Потому что по природе своей он был садистом, и этот садизм выражался у него таким необычным образом. Он чувствовал себя потенциальной жертвой рядом с этими когтями, клыками, лапами, на виду у тысяч зрителей, которые могли теоретически в любой момент лицезреть его смерть: видеть его, разрываемого этими острыми клыками, готовыми в любую минуту вонзиться в его тело; и его кровь и мясо слились бы тогда в одно единое страшное мессиво, и он сознавал себя противостоящим этой затаившейся, но готовой в любой момент взорваться стихии, что вызывало в нем несказанное наслаждение. Он привык к риску и заключенному в нем элементу самоистязания, как алкоголик привыкает к ежедневной порции спиртного, как наркоман нуждается в постоянном наркотическом опьянении. Он нуждался в ежедневной порции риска как в ободряющем допинге, какой, единственный, может заполнять его жизнь. Постепенно постоянное щекотание нервов и этот, отупляющий, и, в то же самое время, обостряющий чувственность, жар, превратили для него выступления в неодолимую страсть, которая позволяла забыть неуклонное течение времени и, прожиганием его, избавить от кошмарного и ослепляющего приближения смерти. Он смотрел в горящие глаза тигров и ощущал свою власть над ними, проникая в их мозг, в их сознание, он испытывал неописуемое ощущение своей власти, доминирования над этими дикими животными, и эти чувства вместе с упоением риском доволили его почти до неистовства, когда за внешне спокойным видом в его душе скрывалась клокочущая бездна страсти, заставлявшая его делать такие вещи, такие рискованные трюки, на которые он вряд ли был бы способен в обычном своем состоянии. Он был спокойным, но вдохновенным, и это нравилось публике, и повсюду его сопровождали непрекращающиеся овации.