Три десятилетия Победе. Три десятилетия мирному небу, очистившемуся от гари и сполохов пожарищ, и тучной земле, вновь рожающей по осени золотые россыпи отборного зерна, и целому поколению людей, родившемуся после парада Победы, после суда в Нюрнберге.

Подростки, только-только получившие в райкоме комсомольские билеты, уже не у отцов-матерей, а у дедушек и бабушек спрашивают, как все это было, и зачитываются книжками про войну, и выстраиваются в очереди у билетных касс, когда идет эпопея «Освобождение» — и все-таки даже мысленно не могут постичь масштабов бедствия, прошедшего когда-то через наши сердца. Пишут в школьных сочинениях, что и в мирное время есть место подвигам, — и с трудом представляют себе, как рвалась над головами шрапнель, кося людей, как гигантские воронки уродовали улицы и площади, разоряли домашние очаги, как, цепенея от ужаса, вскрывали женщины плотные жесткие конверты с похоронками.

Три десятилетия. Уже давно заросли на многострадальной земле нашей следы от траншей, окопов и ходов сообщений, и ржавый металл все реже скребется о плуг хлебороба искореженными осколками, и корявые надписи на стенах «Проверено, мин нет» давно уже выгорели на солнце, обесцветились, а то и вовсе ушли к небытие вместе с обветшавшими домишками.

А память войны все не оскудевает. Она таится в пожелтевших от времени солдатских треугольниках, горестно перечитываемых в День победы, в скупом звоне бережно хранящихся в семьях орденов и медалей, в безутешных бороздах материнских морщин. Она врывается в наше сознание обрывком тревожного сновидения, давно выцветшей фотографией, горькими заголовками старых газет.

Разве бывают на свете чудеса? Разве много лет спустя воскресают убитые, разве возвращаются без вести пропавшие? Но матери ждут. А вдруг? А если?! И едут за тридевять земель, растревоженные и обнадеженные короткими весточками красных следопытов, чтобы самим принять участие в поиске по следам некогда отгремевших сражений, чтобы поклониться праху мужа, сына, брата, взять горстку земли с неожиданно отыскавшейся могилы.