Гурунц Леонид Караханович известный армянский писатель родился в 1912 году. Свою творческую карьеру начал в Баку. После выхода в свет его первой книги под названием “Карабахская поэма” (Москва) начались гонения на автора. Как вспоминает сам Гурунц “появление “Карабахской поэмы”… было равносильно самому неслыханному преступлению, я попал в “черный список”. И если я избежал высылки, то совершенно случайно…” Привычные методы руководителей Азербайджана в своих действиях против армян – прибегать к помощи самих же армян – в случае с Леонидом Гурунцем не срабатывали. Гурунц отказался, например, поставить свою подпись под разгромной статей против Мариэтты Шагинян, затем против Георгия Холопова, автора романа “Огни бухты”. Роман этот – об Азербайджане, сперва его хорошо приняли, но вдруг дознались, что автор его – армянин… “Предатель из меня не вышел. – пишет Леонид Гурунц, – Зря, выходит, обласкали меня. Пора кончать. Через три дня я полетел с должности.” Дальнейшее пребывание в Баку становилось опасным, и Гурунц окончательно переехал в Ереван. В Ереване вышли в свет его сборник новелл и рассказов “Сказки старого дуба” (1980г.); избранные произведения в 2-х томах (1983г.); “Облака моей юнности” (1972г.); “Сказание о моем селе” и другие. Много книг Леонида Гурунца было опубликовано в Москве: “Карабахские перекрестки” (дилогия, 1981г.), “Камни моего очага” (рассказы, 1959г.), “Горы высокие” (роман, 1963г.), “Ясаман – обидчивое дерево” (сборник, 1971г.), “Карабах, край родной: карабахские тетради” (1966г.), “Карабахская поэма” и другие. После смерти писателя в его архиве были найдены рукописи, которые Гурунц при жизне так и не опубликовал. Сам он об этом писал, что многие записи, какие он сделал, "конечно, света не увидят". – Я их пишу не для дня сегодняшнего и не для печати. Я подобен тому космонавту, который, выйдя на орбиту, уже не подчиняется земному притяжению. Я счастлив от такой свободы, будто выросли крылья, и я лечу, не зная помех.
Дневниковые записи 1975-1982
НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
Передо мной рукопись книги незабвенного Леонида Гурунца "Наедине с собой". Когда началось Карабахское движение, Леонида Карахановича, которого его друзья называли исключительно по фамилии – Гурунцом, уже не было в живых. Он тихо сделал свое земное дело, выполнил свой великий долг, и так же тихо ушел из жизни, шагнул в бессмертие, избавившись от мучительных физических и душевных страданий.
Читая рукопись, я то и дело ловил себя на мысли, что явственно слышу глуховатый голос друга. Многие главы он читал мне вслух у себя на веранде. Здесь практически были написаны последние два десятка его книг. Он вообще любил до публикации читать вслух близким и друзьями свеженаписанные главы книг, знаменитые гурунцовские миниатюры.
Книгу эту Леонид Гурунц начал писать в середине семидесятых годов. Шел ему тогда седьмой десяток, и был он уже тяжело больным человеком. Может, именно поэтому он всегда спешил. А еще точнее, много и неистово трудился. С ранними петухами вставал и работал у себя на балконе. Жили мы соседями, и каждый раз проходя по утрам мимо его дома я слышал доносящийся с балкона мерный звук пишущей машинки. Я хорошо знал: если не стучит машинка Гурунца, значит хозяин, как заправский архивариус, наводит порядок в своих рукописях, в своих незавершенных, а если и завершенных, то не опубликованных книгах. Часто повторял: "Судя по всему, я не успею превратить рукописи в книги, но если сам их не приведу в порядок, они зачахнут сиротами". Складывая аккуратно, как кирпичи, рукописи-сироты, садился за последнюю свою работу, которую условно назвал "Наедине с собой".
Собственно, этот архиобщительный, коммуникабельный человек всегда был наедине с собой, со своими "сиротами". Он не мог не знать, что пока существует советская цензура, никто не напечатает, скажем, такие слова: "Сегодня День Конституции. Караул! Нас снова обманывают. Делают вид, что у нас есть Конституция!" И тем не менее писал. Не мог не писать. Ибо видел своего читателя, который с благодарностью ждет слова одного из мужественных армянских писателей Леонида Гурунца: "Каждая строка, написанная честно сегодня, будет восприниматься грядущим поколением как бесценный дар. Спешите сказать это слово, способное осветить беспросветную темень наших дней… Власть слова будет сильнее власти денег".
KОСТРЫ В КАРАБАХЕ
Это не костры дружбы. Не костры братства. Это костры национализма. Костры, в огне которых горит наше святая святых – дружба. Костры, разжигающие вражду между народами.
Здесь пойдет речь о кострах, не объединяющих нации, а разъединяющих, о новоявленных нацистах, проводящих политику угнетения одной нации другой, политику национальной дискриминации и вражды, о тонущем корабле без сигнала бедствия. И все это под марши интернационализма, под маской благополучия и прикрытием словесной мишуры. И все это в Карабахе, маленьком Карабахе, у которого так много больших врагов. Вот о каких кострах мы хотим рассказать здесь.
Стало модно говорить о Карабахе, искать ему место на земле. Мартышкин труд! У Карабаха есть своё место. Это его горы, его нетленный Гандзасар, седой Амарас, его неповторимая мужественная история, история Армении со всеми ее болями и радостями. И не по зубам разным васакам-кеворковым сдвинуть – мой Карабах – с места хотя бы на один вершок.
Никто теперь не сомневается, что жалобой никого не разжалобишь. Жалобу просто не читают. А если читают, то в отделах писем. И пересылают местным властям. А чаще всего она попадает в руки тому, на кого жалуешься. В этом я убедился, ввязавшись в драку за Карабах. А драка была постыдная: недоумок Кеворков – Васак Сюнеци – плюнул нам всем в душу, оскорбил Карабах, его историю. Я, как и многие другие, посмел заступиться за Карабах, за его честь. Стал писать письма, телеграммы. Во все высокие инстанции. Что-то доказывать, убеждать. Не вышло. Шишки нажил, а пользы от всей моей писанины ни на грош. Непотухающие костры народного бедствия горят во всех уголках Карабаха и нет им конца.