Такой день, когда бросающие курить покупают новую пачку, воздерживающиеся алкоголики отвинчивают крышечку на бутылке, догадываясь: какие еще будущие радости, для чего хранить себя. Такой день, когда срываются все: кто бросает играть, кто отключается от Интернета, кто прекращает думать. И не то чтобы плохой день, ничего особенного. Утром кофе лился на стол вместо чашки – как обычно, правда. День, сгорбившись у компьютера; мешанина из разговоров за спиной отвлекала, не сделал и половины из того, что собирался, ничего страшного, ничего особенного… Задержался на работе, вот только весь вечер разговаривал по скайпу с совершенно случайным человеком, на случайные темы. Возвращаться домой не хотелось. Он устал – от бессмысленного разговора сильнее, чем от работы…

Когда Николай спустился с крыльца старого тяжелого здания, в котором располагался их филиал, было уже темно. Долго вытаскивал сигарету, застрявшую в пачке. Нет, бросить курить он не пытался еще никогда. Он пытался бросить женщину. Хотя для него это выглядело иначе: он не любил обижать женщин, даже если заставляли обстоятельства, и бросал он не женщину, а некий мир, и проблема была не в женщине… Гнал мысль о том, что проблема, страшная своей неопределенностью, растет в нем самом, но именно эта тревожная мысль помогла ему продержаться несколько недель. Почти отвыкнуть.

Улица вела вниз, к струящимся светом универмагам и кафе, в одном из которых он собирался поужинать пиццей или суши. В супермаркете купить колбасы и майонеза на завтрак – мама не заходила к нему с прошлой пятницы, и холодильник был пуст. Не забыть о хлебе. Потом десять минут на трамвае либо полчаса пешком. Он ведь настоящий счастливчик – жить в получасе ходьбы от работы, шутка ли, разве этого мало для счастья? – напоминал себе. К тому же имея машину на случай ливня.

С другой стороны улица загибалась, темнела и поднималась к площадке, на которой выстраивались в очередь маршрутки в ожидании менее счастливых людей, или выстраивались люди в ожидании несчастливых маршруток. Туда ему не нужно было, но именно туда он шел, резко отдергивая ото рта сигарету.

Он не ездил на маршрутках давно. (Да и на недавно приобретенной «Мазде» не слишком часто – маму в театр, в гости или к врачу. До трамвая ближе, чем до парковки.)

Темная комната. Удар. Семь ударов – часы. Стрелка со щелчком перемещается на деление.

Просыпается. Вспоминает, кто это: она. Вспоминает имя: Элеонора Фелисия и краткое имя: Нора, означающее нечто другое, ей более приятное. Глаза открыты, но не видно ничего.

– Пожалуйста… Кто-нибудь… света…

Приподнявшись на постели, Нора смотрит, как светятся в темноте ее длинные белые пальцы. Вошла незнакомая (шаги по звуку не знакомы).

– А где Мани? – Голос не достигает стен. – Зажгите… Всё зажгите…

Удар. Семь раз. Стрелка сдвинулась на деление. Нора проснулась. Прибегала Мани, приносила свой голос в темноту, после голоса – огонь и свет. Нора поднимала с кровати голову, за ней ползли черно-рыжие волосы. Встав, увидела вчерашние пятна на постели, разозлилась, скомкала, стащила на пол простыню, молча указала рукой.

– Ох… Простите, простите, госпожа Фелисия. – Мани подбирала и мяла в руках ткань.

Нору одели в рубашки и нижние платья, закрепили в металле, натянули сверху черную ткань, увесили бриллиантами, запудрили всю кожу, ноги замкнули в туфли, в убор волосы, и кровь, которой она пахла в эти дни, заперли в благовония.

– Мани, сегодня мне очень хотелось бы увидеть мою матушку королеву Марию.

– Конечно, госпожа Фелисия, я провожу вас к вашей матери. Пойдемте за мной. – Мани смешно ступала, демонстративно медленно, чтобы приспособиться к темпу Норы: поднимет ногу, опустит, обернется посмотреть на принцессу – можно делать следующий шаг или рано, ухмыльнется. – Осторожно ступайте, здесь везде крысы.

Гуидо занялся преобразованиями. Повсюду распространились одетые в синие робы, грязные люди.

– Выйдет много дешевле, чем свечи, – говорил Гуидо.

Грохот раздавался во всех помещениях, а в редких дырах тишины множился сладкий мат. Рабочие врезались в стены, расколотый камень разлетался крошками, разлетались голубые искры, разлетались капли пота. Нора старалась находиться в тех немногочисленных уголках, где не было рабочих, хотя и осознавала целесообразность электричества. Она боялась их с тех пор, как один попытался шлепнуть ее. Он ужасающе смеялся кривым ртом, и, говорили, потом ушел на больничный с переломом двух костей в кисти руки.

Нора поднималась вверх по лестницам и проводила там часы, затем поднималась еще выше или спускалась. Она стояла, закрыв глаза, и прислушивалась к грому опадающей каменной кладки и вою сверл. Слышно было в самых далеких известных ей помещениях, и не только слышно – даже закрыв глаза, видела она голубые искры и дождь пота. Из случайно подслушанного разговора Мани и Гуидо Нора узнала, что в ее любимом помещении с окнами случайно разбили стекло, а ей решили не говорить и вставить поддельное. Целый день она проплакала (не уронив ни слезы и не размазав белила) в углу, возле распавшейся балюстрады, куда даже провода не стали тянуть. Узнав о причине ее печали, Гуидо спросил: «Стоит ли убиваться по одному окошку, когда разрывают все стены и складывают по-новому?» В подтверждение его слов совсем близко раздались механический визг, вой и человеческий крик. На взгляд Норы наложились голубые полосы отражающегося света. Она перестала плакать, поблагодарила Гуидо и сказала, что еще постоит здесь, просто так.

А когда рабочие покинули ее спальню – наконец провели туда все, что хотели, перестала выходить. К счастью, спальня внешне осталась такой же, какой была. На том же месте стоял столик, и зеркало не разбили. Единственным неприятным последствием, которое она заметила, был след подошвы на одеяле.

Три дня рождения в этом июле – и тоска по корпоративу, способному поднять дух предприятия в пыльную жару. Николай знал, где скрыться, даже когда бесполезно урчали кондиционеры, знал и бывал там, но не хотел об этом помнить сейчас. Ведь кондиционер у них в порядке, празднование назначили на пятницу, Миша пришел со своей, Аля, единственная женщина в филиале, пришла в красном платье, и были маленькие канапе с авокадо, которые никто не ел, зато на глазах таяли бутерброды с красной рыбой. Шампанское – настоящее (кому только пришло в голову?) оказалось кислее обычного, о чем не стеснялись говорить, но, к счастью, были и другие напитки в запотевших бутылках.

Разумеется, Николая в очередной раз спросили, почему он пришел один – боится, что отобьют подругу или боится вдвоем с ней родную фирму объесть, а может, на Альку глаз положил, допрашивали с въедливым любопытством, раздраженным отсутствием толковых ответов, и сделали что-то вроде шутливого выговора, за которым скрывалось серьезное и ревнивое внимание. В конце концов, после достаточного количества шампанской кислятины и водки, он согласился:

– Приведу, приведу, прямо в следующий раз. Что в следующий раз празднуем? На Новый год, ну пусть хоть на Новый год. А что, до того – ничего? Мы с ней сами редко видимся, она из… – Он назвал не близкий, но и не слишком далекий город. – Работа у нее там и все остальное.

– Где же ты нашел ее? Поближе не мог оглянуться? Вон хоть на Альку!

Аля была замужем, но это беспокоило коллег меньше, чем его асоциальное одиночество, а уж отсутствие сегодня Алькиного мужа не трогало никого. Мужей не приводят. Он не успел ответить, ответили за него: в Интернете, где еще, – нашлись две истории интернет-романов, один из которых закончился даже браком, но супруги, живущие в разных городах, так до сих пор и не съехались, больше из упрямства, нежели из-за работы и жилья, жили то там, то тут, имея ребенка… И вторая, не заканчивающаяся браком, но длящаяся благодаря долгим забавным сеансам в скайпе…