Источник: Далидович Г. Десятый класс: Рассказы и повести: Для ст. шк. возраста/Авториз. пер. с белорус. М. Немкевич и А. Чесноковой; Худож. Л. Н. Гончарова. — Мн.: Юнацтва, 1990. — 288 с., [5] л. ил., портр. — (Б‑ка юношества).

_____________________________________________________________________________

…Юля так утомилась, что решила больше не трогать эту толстую, с твердой черной корой у комля березу, оставить ее подрубленной. Выпрямилась, огляделась, начала искать глазами место поблизости, где можно было бы присесть, отдохнуть, отдышаться. Но всюду вокруг лежал снег, стояли березы и белели острые пни, на которые сесть было невозможно. А идти к ранее поваленным ею березам, уже стянутым в кучу, и примоститься на них поленилась.

Она опустила топор на снег, обхватила ствол березы руками и изо всей силы нажала плечом, пошатала из стороны в сторону — береза вздрогнула, закачала вершиной, густо окропила водой, но удержалась, не упала. Тогда Юля обтопала высокий ноздреватый снег вокруг комля, обломала стоявшие поблизости тонкие кустики, за которые прежде цеплялся топор, и начала снова подрубать ствол, чувствуя, как совсем слабеют, не удерживают топорище руки, как ноют плечи и кровь быстро–быстро приливает к вискам.

Высокая укоренившаяся береза наконец качнулась, наклонилась, повисела минутку на тонкой гибкой осине, но не удержалась, съехала вниз, треснула, содрав возле комля кору, и упала на землю.

Юля улыбнулась, лицо ее сразу прояснилось, будто она сбросила с плеч большую тяжесть, снова выпрямилась, облизнула сухие, запекшиеся губы, смахнула мокрым белым от березовой коры рукавом пот со лба. Когда выпрямилась, сразу потемнело в глазах, поплыли, заскакали в них светло–желтые искры и зашумело в голове. Юля постояла минуту, передохнула и, с трудом поднимая топор, очистила березу от ветвей, перерубила пополам, подняла тяжелый толстый комель и потянула его к саням.

Снег тут, в молодом березовом лесу, был еще глубокий, рыхлый, под ним собралась вода и съедала его — ноги проваливались глубоко, чуть не до земли, поэтому на лошади сюда невозможно было подъехать. Сани стояли на дороге, а березы, постепенно отходя от коня, она срубала по всему лесу.

Конь медленно тянул сани, полозья скользили по льду, скрипели гужи, и Юля постепенно успокоилась, шла рядом с возом, держась за березовый сук, и думала только о том, как бы побыстрей да поблагополучней доехать до дома. Притих и Петька, сидел на дровах, как воробей, и думал о чем–то своем.

Юле вспомнилось, что вот так же бывало и прежде: когда она была совсем маленькой, отец брал ее с собой в лес, где он валил деревья, разрубал их на части, очищал от ветвей, а она собирала ветви в кучу и поджигала или гуляла по лесу, собирала грибы, ягоды, а то, набегавшись и проголодавшись, уныло сидела возле повозки и ждала, когда они наконец поедут домой, где можно будет вкусно поесть.

Отец, закончив работу, сажал ее на воз, на твердые, с шершавой корой плахи, и они отправлялись домой. Она ехала, а отец утомленно шагал рядом, держась за всаженный в полено топор, курил и, несмотря на усталость, шутил. И она веселела от его шуток, забывала, что проголодалась, что болит на ноге палец (сбила тут, в лесу, о корень), улыбалась, порой наклонялась, чтобы ее не задели сосновые или еловые лапы, которые кое–где нависали совсем низко.

Теперь вот на возу едет ее сын, а рядом идет она, мать. Хотя, подумала Юля с горечью, должен бы идти отец этого ребенка, а не она. Идти и шутить с сыном, рассказывать ему что–нибудь мужское. Но он не идет и, возможно, уже не будет вместе с ними — с нею, женой, с сыном, перестанет быть им близким.

Вспомнила Юля его, своего бестолкового мужа, и сердце ее сжалось от тоски. Тоска эта была не по нему, Геннадию, не по его ласкам, тоска была от того, что каждый день было с нею — от ее такой неустроенной, если не загубленной, то очень омраченной жизни.

Пока Юля разгрузила дрова, распрягла коня и отвела в конюшню, пока вернулась домой, завечерело. Высоко и ярко краснело небо на западе, сверху прижал морозец, дохнуло свежестью. Земля, размякшая за день, начала подсыхать, твердеть, но все равно пахло весной. Весна чувствовалась во всем: в запахе оттаявшей прошлогодней травы и сырых щепок, в холоде песка и старого снега, в слабом запахе молодого ледка и тревожных весенних запахах в воздухе. Властно наступала ранняя весна.

Едва Юля успела снять верхнюю одежду, переодеться и переобуться в домашнее, теплое, как услышала в сенях шаги. Подумала, что это идет ее бывшая подруга, Аиька, но потом поняла, что за дверью не женщина: шаги были тяжелые, мужские.

Кто–то в сенях торопливо нащупал ручку, открыл дверь и вошел в хату. Это был Микола — в той же одежде, в какой его видели в лесу, с ружьем в руках. Видно, он где–то немного выпил: на тонких губах блуждала игривая улыбка, широкоскулое лицо еще больше раскраснелось, в карих глазах поблескивали веселые огоньки. Он поставил в угол ружье, поздоровался. Петьке и старухе, которые сидели на печи, дал помятых за день в кармане теплых конфет.

— А для тебя, молодица, ничего нет, — усмехнулся он, ущипнув Юлю: — Ты сама мне кое–что должна…

Трезвым он был молчалив и стеснителен, а выпил немного и осмелел.

Юля вскочила на рассвете, когда загудели провода и громко заговорило радио.

Она, босая, в ночной белой и длинной рубашке, подбежала к полке и выключила радио, чтобы оно не мешало спать матери и сыну. Хата за ночь выстыла, Юлю охватил холод, и она сжалась. Подумала: снова ложиться не стоит, надо начинать хозяйские дела.

— Полежи еще, я встану, — сказала с печи мать, сказала таким тоном, что слышно было: она давно уже не спала.

— Полежите вы, мама.

— Я уже отлежала бока на печи за свой век, — мать приподнялась, нащупала возле себя валенки, надела их и слезла с печи. — Это ведь молодому спать хочется, а старому нет. Но вот как ни топим, все равно холодно в хате, — сказала она, передернув плечами. — Видать, сгнила, струхлявела вся, совсем не держит тепла. Давно пора новую ставить. Я доживу и в этой, а о себе ты уже сама думай…