а дворе стоял апрель 1791 года.

В этот год весна наступила в Петербурге сравнительно рано, и день был почти летний.

Это, впрочем, не помешало театралам–любителям наполнить сверху донизу Большой театр, бывший в столице еще новинкой [1], так как открытие его состоялось 22 сентября 1784 года, то есть за семь лет до описываемого нами времени.

В шестом часу вечера начался первый акт оперы Гольдини «На Луне», и зрители с напряженным вниманием следили за игрой артистов, восхищаясь музыкой знаменитого композитора того времени Паизиелло [2].

Явственно доносившийся до молодого человека разговор из соседней комнаты, отделенной от будуара, видимо, лишь тонкой перегородкой, вывел его из оцепенения.

— Катя, он еще там?

— Да, Калисфения Николаевна, вот уже с час как он ждет, хорошо еще, что я затопила камин.

— Я не виновата… Меня задержали в театре… Как нарочно, явились на поклон… и я уехала почти последняя… А знаешь, с моей стороны это ужасная смелость… Что, если узнает князь…

Таврический дворец, один из многочисленных памятников блестящего царствования Екатерины II, до сих пор почти в неизменном виде сохранившийся на Воскресенском проспекте, с тем же обширным садом, прудами, островками, каскадами и беседками, два раза во время жизни светлейшего князя Григория Александровича Потемкина–Таврического находился в его владении.

Первоначально он был построен князем в виде небольшого домика, но после присоединения Крыма [4], по приказанию императрицы, архитектор Старов на месте прежнего дома построил роскошный дворец наподобие Пантеона.

Императрица назвала его Таврическим и подарила великолепному «князю Тавриды», как называли тогда не только в России, но и в Европе увенчанного лаврами военных побед Потемкина.

Главное здание дворца было вышиной около шести сажен, с высоким куполом и перистилем

[2]

из шести колонн, поддерживающих фронтон.

Князь захандрил.

Все во дворце затихло, как бы замерло.

Все ходили неслышной походкой, говорили шепотом, несмотря на то что светлейший находился в самой отдаленной комнате дворца.

В комнате этой, обшитой серым ситцем, на огромной софе лежит неподвижно этот «баловень счастья» и смотрит в одну точку. Одет он в атласный фиолетового цвета халат, с расстегнутым на груди воротом рубашки. Золотой крестик с двумя образками и ладанкой на шелковом шнурке выбились наружу и лежат поверх халата. Одна шитая золотом туфля лежит у босых ног на софе, а другая валяется на полу.

Григорий Александрович Потемкин, впоследствии светлейший князь Таврический, был сын небогатого дворянина, отставного майора Александра Васильевича Потемкина.

Он родился в сентябре 1739 года, в имении своего отца, сельце Чижеве, около Смоленска.

До двенадцатого года он воспитывался в родительском доме, а затем был отдан в Смоленскую семинарию, так как в Смоленске в то время не было светских учебных заведений.

В 1755 году открылся Московский университет, и мать Потемкина (отец его умер в 1746 году) определила сына в учрежденную при нем дворянскую гимназию, записав его вместе с тем в лейб–гвардии конный полк рейтаром.

иллионная улица [26] была почти сплошь запружена экипажами, тут были и высокие щегольские кареты, новомодные берлины и коляски, старые громоздкие рыдваны — словом, экипажи всех видов и цветов, черные, синие, голубые, палевые и фиолетовые.

К подъезду Зимнего дворца, ведущему в апартаменты, отведенные светлейшему князю Григорию Александровичу Потемкину, то и дело подъезжают новые.

Лакеи и гайдуки

[8]

мечутся во все стороны, подсаживая и высаживая господ, лихо распахивают и захлопывают дверцы и с треском раздвигают высокие, в шесть ступеней, подножки, по которым приезжающие и уезжающие шагают, покачиваясь из стороны в сторону.

У Потемкина — прием.

Счастье делает людей неузнаваемыми.

То же случилось и с Дарьей Васильевной Потемкиной.

Кто бы мог в шедшей по лестнице дворца среди расступившихся почтительно сановных лиц почтенной, разряженной в дорогое платье старухе узнать бедную смоленскую помещицу, жившую в полуразвалившемея доме, где свободно по комнатам шлепали лягушки, — Дарью Васильевну, ныне кавалерственную статс–даму ее императорского величества.

Откуда взялась эта важная поступь, эта милостивая улыбка, играющая на ее губах?

Если веревка разорвана и связана, то, несомненно, образуется узел.

Существует старинная сказка, где отец, желая сохранить мир между своими двумя сыновьями, подарил им небольшую доску и гвоздей разной величины, от самых мелких до самых крупных.

При каждой ссоре, по приказанию отца, они вбивали в доску гвоздь размера, сравнительного с ссорой.

Когда наступало примирение, гвоздь вынимался, но оставалось отверстие или, по меньшей мере, шероховатость.

На Садовой улице, невдалеке от Невского проспекта, существовала еще во время начала царствования императрицы Елизаветы большая кондитерская, род ресторана с бильярдными комнатами.

Кондитерская эта охотно посещалась офицерами и золотой молодежью того времени.

Говорили, что в задних комнатах этой кондитерской для завсегдатаев ее имелись ломберные столы, где можно было до утренней зари сражаться в азартные игры.

Это, впрочем, не было ни разу удостоверено полицейским протоколом.

С трепетным волнением последовал Степан Сидоров в «хозяйское отделение» кондитерской, как называли служащие помещение самой Калисфении Фемистокловны, в отличие от других комнат, находившихся за кондитерской, предоставляемых в распоряжение более почетных постоянных посетителей.

Помещение это состояло из маленькой приемной и спальни, обстановка которой виднелась в открытую дверь. Рядом со спальней была небольшая комната, где спала девочка с нянькой.

Убранство приемной дышало довольствием, без бросавшейся в глаза роскоши, и той уютностью, которая придается помещению только женской рукой посредством ничтожных безделушек, салфеточек и прочего, в общем созидающих манящую к себе картину.

Из отворенной двери соблазнительно выглядывали изящный туалет, тоже уставленный разными вещицами и принадлежностями из фарфора и хрусталя, и часть высокой кровати под белоснежным одеялом, из‑под которого для очень внимательного наблюдателя выглядывали шитые золотом миниатюрные утренние туфельки хозяйки.

роходили дни, недели, а осада Очакова не продвигалась вперед.

Лишь в половине августа 1788 года была заложена первая параллель на расстоянии версты от города, а к половине октября русские батареи приблизились к ретраншементам

[11]

не более 150 сажен.

Григорий Александрович был в нерешительности.

Происходило это, с одной стороны, оттого, что он нашел Очаков отлично защищенным.

В то время когда русская армия с нетерпением ждала решительного приказания идти на штурм Очаковской крепости и роптала на медленность и нерешительность вождя, когда сотни человеческих жизней гибли от стычек с неприятелем, делавшим частые вылазки, и особенно от развившихся в войсках болезней, главнокомандующий жил в Главной квартире, окруженный блестящей свитой и целой плеядой красавиц.

Около роскошно убранной ставки Григория Александровича каждый вечер гремел громадный оркестр под управлением Сарти, устраивались пиры и праздники, тянувшиеся непрерывно но целым неделям.

Волшебник Сарти, как называл его Потемкин, особенно угодил светлейшему исполнением кантаты собственного сочинения на слова: «Тебе, Бота хвалим», причем припев «свят, свят» сопровождался беглой пальбой из пушек.

В числе красавиц, гостивших в то время при Главной квартире, были княгиня Голицына, графиня Самойлова и жена двоюродного брата светлейшего, Прасковья Андреевна Гагарина.

Очаков пал.

Добыча была громадна. На долю Потемкина, между прочим, достался изумруд величиной с куриное яйцо.

Он послал его в подарок государыне.

Как мы уже говорили, Григорий Александрович сам сознавал необходимость решительных действий и, желая поднести ключи Очакова императрице в день ее тезоименитства, назначил днем штурма 24 ноября.

К этому дню, однако, не успели окончить все приготовления, и штурм был отложен до 6 декабря.

Едва ли триумфы полководцев классической древности были более великолепны, нежели триумф светлейшего князя Григория Александровича Потемкина при его возвращении в Петербург после взятия Очакова.

В пространственном отношении он, несомненно, превосходил их всех, так как это было триумфальное шествие по всей России…….

Во всех попутных городах в ожидании светлейшего триумфатора звонили в колокола, стреляли из пушек, зажигали роскошные иллюминации.

Жители и все власти, начиная с губернатора до мелких чиновников, выходили далеко на дорогу для встречи князя и с трепетом ждали этого земного полубога.

Снова разной формы и цвета экипажи стали запружать каждый день в приемные часы светлейшего Миллионную улицу.

Снова массивные двери дворца то и дело отворялись, впуская всякого рода и звания людей, имевших надобность во властном вельможе.

А надобность, эту имели очень многие.

Иные ехали благодарить за оказанное покровительство, другие искали заступничества сильной руки Потемкина, те надеялись получить теплое местечко, а те шли на горячую головомойку.