– Игорь Владиславович, здравствуйте! А можно с вами встретиться? – раздается в мобильнике звонкий девичий голос.

Игорь Владиславович – это я: доцент кафедры маркетинга и управления Волго-Камского государственного университета тяжелой индустрии. Работаю в «индустриале» (или, как чаще говорят студенты, в «индАстриале») пять лет, из них четыре – успешно. Что означает слово «успешно», вскоре станет ясно и без моих разъяснений.

– Да, конечно! – моя первая реакция на подобные обращения всегда одинакова. – А вы из какой группы?

– Из ЭПП-один-ноль-пять!

– Хорошо! (Это действительно хорошо. Группа знакомая, я вел у них два предмета. Ребята спокойные, покладистые; половина идет на красный диплом.) – Подходите сейчас в Д-четыреста шесть.

Я по привычке чуть опаздываю на заседание кафедры и, как обычно, с трудом нахожу свободное место в одном из задних рядов двести восьмой аудитории. Почти все, за исключением нескольких человек, уже в сборе. Бочков мрачен и с отсутствующим видом слушает доклад Светы Жезлаковой – смахивающей на Тину Канделаки моей ровесницы, которую, будь она не такой худышкой, можно было бы раскрутить хотя бы на однократное перепихивание – об особенностях применения недавно введенной в институте балльно-рейтинговой системы.

– Так, коллеги! – вздыхая, оживает он, когда доклад Жезлаковой заканчивается. – Есть вопросы к Светлане Михайловне? Нет. Тогда, пожалуйста, вам слово, Захира Бараковна.

Со своего места на первом ряду встает Мандиева и начинает вещать – точнее, похрюкивать – про необходимость заполнения журнала выполнения аудиторной нагрузки, скорейшей доработки учебно-методических комплексов по читаемым дисциплинам и сдачи в редакционно-издательский отдел всех запланированных по графику пособий. Я, в свою очередь, начинаю медленно, но верно засыпать.

– Спасибо, Захира Бараковна, – наконец, благодарит ее Бочков. – Я хотел бы обратить внимание коллег на то, что все УМК должны быть готовы не позже, чем к двадцатому июня. После этого срока я буду подавать наверх сведения о должниках с последующем лишением их причитающихся надбавок…

«Бочков уже третий раз акцентирует внимание на этих несчастных УМК… И зачем ему надо так всех подгонять?.. Аттестация через год, установленный по всему университету официальный срок их доработки – до двадцатого октября. Хочет выпендриться перед ученым советом, что ли? Гордо заявить, что кафедра в полном составе готова?..»

Остатки дня, вечер и ночь я просидел над составлением столь замечательной программы, которая должна была понравиться москвичам непременно. Обязательные пункты, указанные в стандарте, свидетельствовали о таком владении материалом министерскими чиновниками, которое приводило в состояние благоговения и негодования одновременно: «теоретико-игровые модели олигополии», «оптимальные макроэкономические траектории как решения уравнения Эйлера», «основное арбитражное уравнение финансового рынка», «уравнение для стохастической динамики госдолга и его марковские свойства»…. У меня уже в какой раз за свою многолетнюю практику возникли серьезные подозрения, что госстандарты и проверочные тесты составляются в министерстве науки и образования бывшими троечниками. На этот раз троечники перепутали названия дисциплин: этот курс у магистров должен был называться не «Современные проблемы экономической науки», а «Математические методы в экономике». Но, как бы там ни было, к восьми утра работа в основном была закончена, и я, обессиленный, свалился на диван, чтобы вздремнуть хотя бы несколько часов. Но жизнь вновь подтвердила действенность законов Мерфи. Не уверен, что у Мерфи есть такой закон, касающийся именно сна, но, даже если и нет, его нетрудно слепить по аналогии с другими его творениями. В восемь тридцать раздается звонок мобильного. Усилием воли разлипаю веки и протягиваю руку к тумбочке. На дисплее высвечивается имя: РуслТроф. Меньше всего, если не считать Бочкова, мне бы сейчас хотелось слышать этого урода.

– Да, Руслан! – говорю я Трофимову по старинке, не надеясь на взаимность. Вряд ли он станет обращаться ко мне, как в былые времена, только по имени. Так и есть:

– Игорь Владиславович! Ничего, что я вас беспокою? Шефу звонила Зинаида Максимовна; говорит, что человек сегодня в Москву уезжает, а программы как не было, так и нет. Шеф потребовал узнать у вас, чё за х…йня?

«Вот сучонок! Лизоблюд поганый!»

– А я тебе скажу, Руслан Алексеевич, чё за х…йня! – стараясь не выходить из себя, проговариваю я каждую фразу как можно спокойнее. – Во-первых, мне Зинаида Максимовна только вчера сообщила, что доцентша с ее кафедры едет сегодня вечером, а Кейсана в понедельник, когда задание передавала, не обмолвилась насчет этого ни словом. А, во-вторых, я уже с этой Мариной Галеевной, которая едет к москвичам, вчера беседовал, и сегодня она программы получит.

Стремительно поднявшись на второй этаж своего почти любимого Д-корпуса, я замечаю произошедшую необычную перемену. Вместо привычной покрашенной в белый цвет кондовой фанерной двери кабинета заведующего нашей кафедрой красуется железная дверь темно-коричневого оттенка с пленочным покрытием косяка «под дерево». Дверь чуть приоткрыта, и видно, что, кроме Бочкова, стоящего сейчас ко мне спиной, внутри никого нет. Петли работают почти бесшумно; я тихо проскальзываю в кабинет и первое, что бросается в глаза – интерьер тоже заметно обновлен.

– Отличный вид, Виталий Владимирович! Здравствуйте!

Он оборачивается и мы, улыбаясь, пожимаем друг другу руки.

– Садись! – говорит мне шеф.

Я не без удобства размещаюсь на одном из новых офисных стульев, которыми он заменил стоявшие еще при Дулкановой советские деревяшки.

Московско-волго-камское время – пятнадцать ноль-ноль. Я впервые за последние месяцы прихожу на работу в отличном настроении. Быстро здороваюсь с Кейсаной и еще одной нашей лаборанткой – Яной, смурной и довольно неприятной блондинкой, которая почти всегда непонятно чем занимается и почти никогда ничего не знает, о чем бы ее не спрашивали. Беру ключ от Д-208 и оповещаю обеих кумушек, что буду там как минимум в течение часа: мне нужно заполнить журнал выполнения учебной нагрузки, а с учетом того, что не заполнял я его с начала года, дело это небыстрое.

Сев на последнем ряду поближе к двери, я принимаюсь за работу, но, едва восстановив хронологию занятий за первый семестр, решаю передохнуть. Неторопливо, с чувством – с толком – с расстановкой, прогуляться по этой аудитории, с которой начиналась моя трудовая биография в «индастриале». Посмотреть из окна во двор и, увидев из него вход в В-корпус, мысленно сравнить эту спокойную картину со вчерашним виртуальным мельтешением в Д-406, во время мысленной тряски моего тела в унисон с телом Людмилы.

– Мои приятные воспоминания прерывает чей-то звонок на сотовый. Я вынимаю мобильник из кармана пиджака и вижу высвечивающуюся на экране аббревиатуру «РенХХХ». Черт, только этого товарища мне сейчас и не хватало! Но делать нечего – лучше ответить ему сейчас, чем ждать, пока он ответит мне потом…

– Да, Ренат!

– Здравствуйте, Игорь Владиславович!

В одиннадцать утра я, как штык, у Г-103 – точнее, в своем излюбленном закутке за поворотом. Но проходит сначала пятнадцать минут, потом полчаса – никого. На звонки и эсэмэски не отвечает ни одна староста. К счастью, я знаю, что у первой группы из потока ноль-семь тремя этажами выше сейчас должен проходить зачет, и, выматерив про себя проявивших безалаберность помощниц, начинаю подниматься к Г-400. Навстречу мне попадаются знакомые студенты – как раз те, что меня сейчас больше всего интересуют. Некоторые из них говорят «здрассьте», но в большинстве своем огибают меня кругами, не поздоровавшись. В чем, черт возьми, дело? Довольно быстро в поле зрения возникает Гульнара Габдулхакова. Я к ней питаю самые теплые чувства, поскольку она – одна из самых добросовестных старост, что мне когда-либо встречались. Однако и Гульнара бежит мимо, и такое впечатление, что совсем не собирается останавливаться – словно у нас и не было никаких договоренностей, и не должно было быть рандеву еще тридцать с лишним минут назад.

– Здрасте! – говорит мне она скороговоркой вместо обычного «Здравствуйте!» и продолжает чесать в направлении расположенного посреди коридора буфета.

– Здрасте, – в тон ей отвечаю я. – Гульнара, скажите мне, пожалуйста: вы почему не пришли в назначенное время?

– Все сами будут сдавать! – выпаливает она.

Шок. Ступор. Транс. Нокдаун.

Как и следовало ожидать, подработки ни в Институте бизнеса, ни в Институте экономики и менеджмента не нашлось. Но гораздо больше меня огорчило то, что в государственных конторах (то есть тех, где только и можно вступать со студентами в неформальные деловые отношения) всё уже давным-давно было забито, и даже о четвертинке стандартной нагрузки там лучше было не спрашивать – больная мозоль: «Демографический кризис, сокращение преподавательских штатов – вы же понимаете, Игорь Владиславович!» Одним словом, унылые лица и отсутствие веры в будущее. В тринадцать ноль-ноль я с тяжелым сердцем поднимаюсь на второй этаж когда-то любимого мной Д-корпуса и иду в аудиторию «208»: заседание кафедры на этот раз проводится там. Дверь плотно прикрыта – значит, тусовка уже началась. Я дергаю за ручку – так и есть: полный аншлаг. Преподавательский стол, за которым сейчас сидит Бочков, расположен напротив двери. Бросив на меня колючий взгляд, мой шеф что-то продолжает говорить. Рядом с ним стоит какая-то незнакомая мне дама из серии «далеко за сорок». Я пробираюсь к свободному стулу на предпоследнем ряду и слышу, как Бочков делает объявление:

– Так, коллеги! Я думаю, Амина Минзакировна и ее научный руководитель Георгий Николаевич Мищенко учтут наши замечания по диссертации – работа пока сырая, и через месяц либо уже в сентябре мы ее заслушаем повторно. Сейчас мы предоставим слово для отчёта одному из наших аспирантов. Пожалуйста, коротенько только.

Сидящий на первом ряду парень встает с места и разворачивается лицом к присутствующим. Я едва не ахаю. Это же Габдель Хасанов – мой бывший студент из ЭПП-1-03. В памяти моментально проносится тот день, 10 января 2005 года, когда после экзамена в Г-503 народ уже разошелся и я, уставший после шести часов непрерывного выслушивания всякой галиматьи и высматривания шпаргалок, навешиваю, наконец, амбарный замок на дверь аудитории. В длинном, тянущемся, как кишка, коридоре правого крыла, кроме меня, Габделя и стоящей поодаль рослой блондинки, больше никого нет. Хасанов, потерев обильно усеянную прыщами щеку, подходит ко мне:

– Игорь Владиславович, я очень хотел бы с вами поговорить.

– По поводу? – спрашиваю я его, прекрасно понимая, о чем именно сейчас пойдет речь.

– Давайте-давайте быстрей! – тороплю я народ. Сейчас придет другой преподаватель.

Мои гаврики с кипой бумаг судорожно ищут в них нужные тесты и сравнивают ответы. Ксерокопии ходят по рукам, и это дает свои плоды: у некоторых идиотов уже стопроцентный результат.

– Граждане, вы что: с ума сошли? – шиплю я на них. – Вы что – сумасшедшие гении? Хотя бы одну ошибку для приличия делайте!

Мое предсказание относительного другого преподавателя вскоре сбывается – в аудиторию заходит сухопарая и нервозная тетка лет сорока, первым делом гаркающая на бредущий за ней табор:

– Так! Увижу у кого-нибудь шпаргалку – выгоню сразу! Всем ясно??

Утро начинается с эсэмэсок.

«Игорь Владиславович, здравствуйте! Вы будете у нас на экзамене?»

Вот тебе «на»! Сама её величество Нателла Евгеньева забеспокоилась!

«Обязательно. Пускай ваша группа готовится ОЧЕНЬ ХОРОШО!»

– садистски улыбаясь, выстукиваю я ответ.

«Вы не будете помогать нам?»

– высвечивается на дисплее через две минуты.

Сегодня понедельник, а, значит, на дворе уже первое июня – всемирный день защиты детей. Но, поскольку эти самые дети, только слегка переросшие школьный возраст, устроили мне веселую жизнь, я не сомневаюсь, что отмечать этот славный праздник я не буду даже тогда, когда у меня появятся собственные чада. Весь день страшно гудит голова. В час с небольшим я подумал о том, что по идее в эти самые минуты я уже должен проводить консультацию. С этого момента и началось непрерывное мучение содержимого моей черепной коробки, которое длится уже шесть часов и от которого не помогают даже лекарства. Я пытаюсь, прикрыв глаза, по своему обыкновению отлежаться на гостевом диване, расстеленном прямо на полу, но к вечеру у меня от этого затекают мышцы. Я встаю, сажусь за стол и какое-то время просто тупо смотрю на окружающие меня с трех сторон стеллажи, из ячеек которых уже на меня самого смотрят вытянувшиеся, как на боевом дежурстве, Озирис и Анубис, загадочно, на манер Джоконды, улыбающиеся лики не то людей, не то гуманоидов из камбоджийского храма Байон и привезенные из Лангедока рыцари-тамплиеры. От соседства с ними мне впервые не радостно на душе, поэтому я иду на кухню, завариваю крепкий чай, наливаю его в чашку и в ожидании того, когда он остынет, включаю «ящик» и несколькими нажатиями клавиш на пульте нахожу НТВ. Обычно, чтобы быть в курсе событий, мне хватает Интернета, но если уж я что-то и смотрю по телевизору, то почти исключительно программу «Сегодня» и «Следствие вели…» с Леонидом Каневским. «Сегодня» – моя любимая и, по-моему, объективно самая стильная новостная передача на федеральных телеканалах. В свое время забавно было наблюдать, когда там впервые появилась Лиля Гильдеева. Каждый раз, когда я ее видел еще на никчёмном казанском канале «Вариант», я думал, какая умница тут пропадает. С такой пулеметной четкостью речи и таким аристократичным овалом лица ей в эфире суверенного Татарстана просто не было равных. И вот она в Москве – мечте всех провинциалов, даже если эта провинция продвинутая – как Казань. Оказавшись на НТВ, Лиля не иначе как от дикого волнения стала запинаться по нескольку раз в каждом своем выпуске, чего в Казани с ней – по крайней мере, на моей памяти – не случалось никогда, и вдобавок какие-то кретины-стилисты сделали ей шарообразную прическу, из-за чего Лиля из особы, просящейся на обложку журнала, превратилась в лапутянского болванчика. Но сегодня новости ведет не она с Пивоваровым, с которым они смотрятся вместе как муж и жена, а другая пара, Белова-Яковенко. Хотя эти ребята мне тоже очень импонируют, почему-то хочется переключиться на какой-нибудь местный канал, что я и делаю. Начинается обычная мутота, которую я смотрю только ради шумового фона, избавляющего меня от ставшей невыносимой тишины. Банальная текучка плавно переходит в криминальную хронику дня. Её сегодня читает Ольга Венкова. Многих она своим монотонным голосом раздражает, но мне эта серьёзная девушка чем-то нравится, и уж если слушать сейчас от избытка депрессивных чувств и личного эгоизма про что-нибудь эдакое, то лучше – в ее исполнении. В данный момент я не прочь узнать про какие-нибудь столкновения дорогих иномарок для того, чтобы забить свою собственную ноющую в груди боль. Боль, впрочем, слишком патетичное и потому неподходящее для данного случая слово. На самом деле она – всего лишь гнусная смесь сожалений об утраченном комфорте и страха за будущее. Мне неловко перед самим собой за свою мотивацию, но я успокаиваю себя тем, что поступаю сейчас не хуже, чем очень многие. В конце концов, это не так мерзко, как глазеть с затаенной злорадной улыбкой на окровавленных жертв теракта… Я отхлебываю глоток «Ахмада», и в этот момент чуть не роняю чашку из рук:

– По сообщению ГУВД, сегодня с поличным при получении взятки в размере тридцати тысяч был задержан доцент кафедры промкибернетики Волго-Камского университета тяжелой индустрии. В момент задержания преподаватель оказал активное сопротивление сотрудникам УБЭПа; пытался избавиться вначале от зачеток, затем от переданных ему денег, но все его попытки не увенчались успехом. Данному сотруднику уже предъявлено обвинение…

Чёрт, блин, вот это да! Кого это взяли уже второй раз подряд за эту сессию? Неужели Клемонтьева? Да, точно его – он там самый известный и намозоливший глаза. Но это, в конце концов, закономерно. Если всегда и со всех собирать пусть даже и по пятьсот – есть риск, что кому-нибудь одному это не понравится, и этого будет достаточно. От одной доминошки рушится весь дом.

Я допиваю чай и возвращаюсь в комнату, где меня уже ждет пикающий телефон. На дисплее мерцает текст «1 непрочитанное сообщение от “Ира Донскова”».

«Здравствуйте! Я взяла больничный. А на допсессии вы точно будете?»