Есть известный анекдот

[1]

: перед первым полетом в космос НАСА потратило 18 миллионов долларов на создание письменных принадлежностей, которые будут работать в условиях невесомости.

— А у вас что? — как-то спросили они своих русских противников, которых этот вопрос несколько ошарашил.

— А у нас простые карандаши, — ответили русские (1)

[2]

.

Гагарин — влажная, что называется, фантазия любого биографа. В его жизни есть то, что может тронуть кого угодно, — приключения, странные знакомства, феноменальный карьерный взлет, неразрешенная загадка и соответствие архетипическим фольклорным сюжетам. Источниковая база кажется неисчерпаемой. Гагарин позиционировался как идеальный гражданин СССР — поэтому неудивительно, что советская власть всячески стимулировала сослуживцев, учителей, друзей и родственников Гагарина писать и публиковать мемуары. В результате в одной только гагаринской семье оказалось четверо писателей: сам Юрий Алексеевич, издавший автобиографию — и международный бестселлер — «Дорога в космос», его жена, мать и брат. Словно всего этого недостаточно, на протяжении пятидесяти лет центральная и местная пресса СССР и затем России рыскала в поисках любого мало-мальски неизвестного эпизода из жизни первого космонавта. Тем страннее, что итоговой, закрывающей тему книги после крушения СССР так и не появилось; никто не систематизировал набравшиеся за 20 лет информационные накопления — и это притом что, судя по соцопросам, Гагарин является самой привлекательной личностью если не за всю историю России, то уж точно за XX век.

Удивительно даже не то, какой колоссальной славы сподобился сам Гагарин — в конце концов, первый человек в космосе, почему нет. Удивительно, сколько людей — у которых, не будь Гагарина, никогда не было бы шанса оказаться интересными для СМИ, медийного, так сказать, пролетариата — получили свои 15 минут славы. Чтобы гарантированно попасть в газету, вовсе не обязательно иметь в активе родство или дружбу с Гагариным. Полученный с бухты-барахты автограф, история о том, как вы увидели его выступающим с трибуны, случайная встреча на улице — даже 50 лет спустя такой мелочи достаточно, чтобы вы стали ньюсмейкером. Всё, что имеет к Гагарину отношение, по-прежнему важно для общества — и поэтому до сих пор ликвидно.

По существу, с Гагариным связан не только полет в космос, но еще и настоящая информационная революция — благодаря ему в СМИ выплеснулось гигантское количество народных голосов: мы видели, мы дотрагивались, мы имели отношение — и теперь свидетельствуем. В этом тоже следует искать корни обожествления Гагарина, почитания его в качестве святого: он дал массам не только осуществившуюся мечту, но и голос. Все эти воспоминания — своего рода коллективное евангелие.

Помимо неквалифицированных синоптиков

В нашей книге много цитат «из народа» — голосов поварих, бильярдистов, офицерских жен, всех тех, кто охотно идет на контакт и искренне пытается припомнить все что можно; проблема — и обратная сторона медали — состоит в том, что главные действующие лица, в общем, так и не заговорили. Молчит вдова, Валентина Ивановна Гагарина, — и в советские времена по мере возможности избегавшая медийности, а затем, в начале перестройки, окончательно захлопнувшаяся, как моллюск в раковине, — по-видимому, крайне недовольная тем, как ее показали в фильме «Гагарин, я вас любила». Показали плохо; похоже, создатели фильма втерлись к ней в доверие, а затем, что называется, «кинули втемную»; мужу бы это не понравилось. Кстати, в фильме видно, что в гагаринской квартире живет попугай — на вид вполне себе говорящий — по имени Лора. Возможно, он и есть идеальный свидетель, который мог бы рассказать о своем хозяине всю правду. В любом случае, проинтервьюировать Лору проще, чем вдову Гагарина.

Фраза «Гагарин родом из Клушина» обычно подразумевает намерение говорящего подчеркнуть эффектный контраст — человек, которому суждено было покорить космос, родился в невероятной дыре; преподаватель Гагарина в Академии Жуковского С. Белоцерковский так и пишет: «в глухой деревне Клушино» (10). Меж тем из того факта, что профессор впервые услышал о Клушине из газет в 1961 году, не следует, что если бы не Гагарин, то никто никогда о существовании этого медвежьего угла и не услышал. Какой уж там медвежий угол.

Именно там, ровно в том месте, откуда родом Гагарин, за триста с лишним лет до его появления на свет произошло событие

[8]

, которое фактически привело в какой-то момент к ликвидации российской государственности: здесь была разгромлена огромная русская армия под командованием Дмитрия Шуйского — и, что хуже, разгромлена находившимся в абсолютном меньшинстве отрядом поляков. «Клушинскую битву 24 июня 1610 года до сих пор в польских учебниках истории считают одним из самых великих сражений. Ее трофей — „хоругвь самого Шуйского, весьма отличную, штофную с золотом“ и сегодня показывают школьникам в национальном Краковском музее князей Чарторыжских» (9). Да что там хоругвь: в июне 2010 года Национальный банк Польши выпустил три монеты серии «Великие битвы»: две были посвящены Грюнвальдской битве и одна — деревне Клушино. «В русских анналах эта забытая битва потерялась или была вытеснена другими поражениями и потрясениями, которые произойдут следом. Но истоки последовавшего междуцарствия, конечно, лежали у этого можайского селения» (9).

Собственно, именно вследствие этого разгромного поражения на своем поле перестала существовать русская армия, был низложен царь Василий Шуйский — и царем стал поляк; западная часть России в целом и Москва в частности были оккупированы польскими войсками. То, что Гагарин — клушинский — уже само по себе курьез: примерно то же самое, как если бы какой-нибудь великий татарин родился на Куликовом поле или француз — в Ватерлоо.

Интересно, спрашивал ли его кто-нибудь о Клушине — «то самое, да?», — когда он приезжал с визитом в Польшу? Единственное, что мы знаем, из английских, правда, газет, — это что Польша, несмотря на свой статус сателлита СССР, была одной из тех стран, где Гагарина принимали весьма прохладно.

Одним из факторов в пользу выбора космонавтом № 1 Гагарина (33), а не Титова, было то, что Титов с Алтая, то есть с колонизированных земель, тогда как Гагарин — из-под Смоленска, с исконно русских (от Клушина до Кремля — 180 примерно километров строго на запад; по дороге нужно проехать исток Москвы-реки и реки со странными названиями Гжать и Мжуть; сам Гагарин, по свидетельствам очевидцев, когда дорога позволяла, закидывал на своей «матре» стрелку спидометра за отметку 200 и покрывал это расстояние за два часа). В плане космоса ему повезло, что правда, то правда; однако в целом география досталась Гагарину тяжелая — из тех, что совершенно точно детерминируют судьбы оказавшихся ее заложниками жителей. Поляки, французы, немцы — все, кто имел неосторожность сунуться в Россию с Запада, неминуемо вынуждены были прокомпостировать путевой лист в Клушине. Это была часто выжигаемая, опустошаемая территория, на которой отсутствовала традиция долгого наследования имущества; почти каждому поколению приходилось начинать практически с нуля — и, соответственно, у жителей формировался особый тип сознания. Было бы шарлатанством пытаться вывести из этого некий особый генотип Гагарина — однако наверняка все эти оккупации так или иначе откладывались в исторической памяти, «в генах».

У инженеров, отвечающих за осуществление космической связи, есть выражение «уйти на глухие витки», означающее, что находящийся в орбитальном полете корабль проводит сколько-то времени вне «радиовидимости». «Глухие витки» гагаринской биографии — это два года после того момента, как многострадальную деревню Клушино освободили от немцев. Ни сам Гагарин в «Дороге в космос», ни его мать, Анна Тимофеевна, — а кто еще мог бы рассказать об этом? — никак не акцентируются на том, что происходило в этот период. «В классе у нас висела старенькая карта Европы, и мы после уроков переставляли на ней красные флажки, отмечавшие победоносное шествие наших войск» (1), вот, в общем-то, и всё наше информационное богатство; патентованные биографы, фиксирующие перемещения самого Гагарина, также предпочитают побыстрее воткнуть флажок в Гжатск и сообщить, что осенью 1945 года семья клиента переехала в райцентр, а сам он пошел в третий класс базовой школы. Никаких клушинских мемуаристов-добровольцев также не объявилось.

Племянница Юрия Гагарина Тамара Дмитриевна Филатова со слов своей бабушки характеризует (2) эти два послеоккупационных года как крайне депрессивные — семья практически уполовинилась; несмотря на то, что в доме Гагариных больше не было чужаков, настроение было гораздо хуже, чем при немцах. Главным персонажем этой трагедии становится почтальон — который в любой момент может принести похоронку на сына и дочь. Где на самом деле провели Валентин и его сестра Зоя — нет, не погибшие — эти два года? Куда их отвезли немцы? Тамара Дмитриевна явно не расположена обсуждать эту тему, однако сообщает, что ее мать и дядя — вести о которых пришли в Клушино лишь весной 1945-го — провели свои лагерные годы где-то на границе Польши и Германии; Зоя работала в каком-то «имении»; это были не концентрационные, а «рабочие» лагеря. Авторы биографии «Starman», заставшие в конце 1990-х в живых саму Зою Алексеевну и успевшие поговорить с ней на эту щекотливую тему, приводят вот какие подробности (3). На «детском поезде» немцы привезли их в Гданьск — и уже оттуда отправили в трудовые лагеря. Фраза Зои Алексеевны: «Мне приходилось стирать за сотнями немцев каждую неделю». «Валентин и Зоя сбежали из лагерей и две недели блуждали по лесам, надеясь на то, что русские войска спасут их». «Когда они действительно пришли, мы надеялись, что нас отправят домой — но они сказали, что мы должны остаться с Красной Армией в качестве добровольцев». «Зою поставили присматривать за лошадьми в кавалерийской бригаде, и она все дальше углублялась в Германию». «Валентин на фронте научился обращаться с противотанковым гранатометом и другим оружием».

Тамара Дмитриевна упоминает, что Валентин после освобождения успел повоевать полтора месяца — и потом, как раз очень вовремя, пришел призывной возраст, попал в армию и, отслужив положенные три года, вернулся домой в 1948-м. Зоя после освобождения оказалась в Калининграде; некоторое время опасалась возвращаться домой после плена — небезосновательно, однако ей все же хотелось увидеть родных, и она рискнула. Косвенным образом все это подтверждается и другими источниками — Валентин Гагарин приводит в воспоминаниях полученное им в конце войны письмо: «„Еще сообщаем тебе, что сестре твоей Зое, как и тебе, выпало счастье убежать от проклятого немца, и сестра тоже пошла в красные бойцы и служит в кавалерийской части по ветеринарному делу“. Даже дыхание перехватило от радости. Ух, Зойка, сбежала-таки! Молодчина же ты…» (4).

Источник, о котором мы подробно расскажем далее, предполагает, что рано проявившиеся лидерские качества Юрия Гагарина, возможно, связаны с тем, что на протяжении двух-трех лет он, по сути, был старшим мужчиной в семье — когда Валентин был в плену, а отец жил скорее в Гжатске, чем в Клушине (5). Дело в том, что после изгнания оккупантов Алексея Ивановича, хромого и страдающего язвой, тут же призвали в армию, хотя бы и нестроевым — и он в 1943–1945 годах жил отдельно от семьи.

«…Назначенный военным комендантом Гжатска капитан А. В. Третьяк получил указание всячески содействовать местным органам власти в решении проблем, связанных с восстановлением города и нормальной жизни в нем. Начинали с расчистки руин, а дальнейшая работа продвигалась медленно из-за отсутствия квалифицированных каменщиков, плотников, электриков, слесарей. Необходимо было срочно восстановить здание госпиталя — его гитлеровцы взорвали, не успев даже эвакуировать оттуда своих раненых солдат. После выхода в свет Постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) „О неотложных мерах по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации“ дела пошли быстрее. Постановление давало полномочия военной администрации привлекать сельских жителей для работ на ответственных объектах. Мастер на все руки, плотник, каменщик и слесарь Алексей Иванович Гагарин вновь оказался востребован, на сей раз в городе Гжатске. Впервые за много лет он покинул семью и дом родной, чтобы употребить свое умение на решение важной государственной задачи.

Разумеется, гагаринское ПТУ теперь называется «лицей», так что еще через 50 лет фраза «Гагарин, как и Пушкин, учился в лицее» наверняка не будет казаться такой нелепой, как сейчас. Так же эволюционирует и понятие «черт знает где»: в 1949-м Люберцы для москвича, живущего в центре, были то же самое, что Камчатка, сейчас это город, граница которого с Москвой — условность; скоро мы и вовсе перестанем понимать, почему биографы говорят, что Гагарин уехал из Гжатска учиться в Люберцы, а не — попросту — в Москву.

Если цены на квадратный метр жилья как-то отражают рейтинг благополучия районов, то Люберцы — промышленный пригород на востоке Москвы, который в конце 1980-х благодаря субкультуре «люберов» пользовался едва ли не самой зловещей репутацией в стране, — не самое уютное место на свете.

В 1949 году Люберцы представляли собой железнодорожную станцию и россыпь рабочих поселков вокруг одного большого завода и множества маленьких. Жизнь была, как нетрудно догадаться, не сахар. Карточки отменили в 1947-м, но провизия и товары по-прежнему в дефиците, промышленность только-только перестала работать на войну, и конверсия происходила медленно. Всюду были «толкучки», где дороже всего стоил трофейный ширпотреб. Огромное количество инвалидов и нищих, часто одновременно.

Люберецкий краевед так описывает тогдашний центр города — привокзальную площадь с распивочным заведением «Голубой Дунай», где собирались молодые ветераны войны. «Рабочие с ГЛЗ (государственный люберецкий завод) приносили для продажи дрова (обрезки досок и чурбачки). Целый ряд торговок предлагали „кофе“ (из желудей) и „какао“ (из шелухи от очистки зерен). Бабушки варили дома „питье“. Заливали в утепленные чайники и приносили на площадь. Зазывали покупателей: „Кому горячий кофий!“, „Покупайте сладкая какава!“ Тут же можно было купить вареную картошку с укропом, лепешки. Девчонки и мальчишки жевали жмых (остатки семян масличных растений после выжимания из них масла), чаще из подсолнечника» (3).

После 1991 года малопрестижные профтехучилища часто выдавливали на окраины городов, однако Люберцы — исключение: лицей, приятное глазу здание казенной архитектуры, стоит посреди здешней хай-стрит, Октябрьского проспекта, — на случай если вы соберетесь туда — справа от большого, напоминающего мексиканскую гасиенду, Макдоналдса; примерно на месте его парковки находилось общежитие ремесленного училища при заводе сельскохозяйственных машин имени Ухтомского.