Сильвия, королева лесов, проводила аудиенцию в своём лесном дворце и издевалась над своими женихами. Она готова спеть для них, говорила королева; готова устраивать в их честь пиры и рассказывать им легенды старинных времён; её жонглёры спляшут перед ними; её воины отдадут им честь; её шуты позабавят их шутками и остроумными экспромтами; вот только любить их она не может.

Не приличествует, жаловались они, так обращаться с величественными принцами и таинственными трубадурами, скрывающими королевские титулы; в сказках так не бывает; в мифах не говорится ничего подобного. Пусть она кинет, говорили они, свою перчатку в логово какого-нибудь там льва; пусть попросит принести ей двудесять ядоносных голов ликантарских змеев или потребует смерти любого известного дракона, или пошлёт их всех совершить какой-нибудь там небывалый подвиг; но «не может любить»? — это неслыханно, невозможно, это идёт вразрез со всякой романтикой.

И тогда сказала она, что если подвига желают они, то пусть совершат подвиг: рука королевы будет отдана тому, кто первым заставит королеву заплакать; и зваться этот подвиг будет, для последующего упоминания в песнях и хрониках, «Поход за Слезами Королевы», и за того, кто добудет их, она выйдет замуж, будь он даже мелким князьком из краёв, неизвестных романтической традиции.

Многих это рассердило — они надеялись совершить какой-нибудь кровавый подвиг; но старые лорды-камердинеры согласились, перешёптываясь меж собой в дальнем углу тронного зала, что задача эта непростая и мудрая, ибо если королева когда-либо сможет заплакать, она сможет и полюбить. Они знали её с детства: она ни разу в жизни даже не вздыхала печально. Многих мужчин видела она, придворных и ухажёров, и ни разу не повернула головы вслед кому-нибудь из них.

Красота её была словно застывший закат ледяным вечером, когда весь мир — замёрзшее чудо. Она была словно освещённая заходящим солнцем одинокая горная вершина, сияющая ледяным великолепием высоко над уютным миром: звёзды ей не компания, скалолазу она — погибель.