С некоторых пор какая-то черная полоса преследует лайнер «Мердалор». При каждом круизе таинственным образом исчезает один из пассажиров. Для того чтобы избежать скандала президент-гендиректор круизной компании хочет, чтобы орда легавых провела свой отпуск на борту его корабля. Всё бесплатно: икра, омары, лучшие вина. Для полного счастья можно взять с собой жен, детей, больных тёщ, слабоумных тёток, всю семейку с бобиком, канарейкой, комнатными цветами. При одном условии: смотреть во все щели…
И они поднялись на этот корабль…
От переводчика
1969 год. Год после волнений во Франции, которые изменили Европу и часть остального мира, живущего в состоянии холодной, как впрочем, и горячей войны. На этот раз революцию сделала молодежь, студенты Латинского квартала. Они разобрали мостовые, соорудили баррикады и провозгласили: «Занимайтесь любовью, а не войной!» Они отвергли буржуазную мораль, заставили мир задуматься об экологии и о многом другом. Ещё не забыты репрессии, республиканские роты безопасности, гранаты со слезоточивым газом. Но Франция уже другая. Она сделала ещё один шаг к свободе, равенству, братству и заставила власть прислушаться к своим требованиям.
Сан-Антонио (настоящее имя Фредерик Дар) испытывал гордость за французскую молодежь. Он ведь и сам был нонконформистом, шел против течения, ломая литературные каноны, а также стереотипы в сознании французов. Один из респондентов журнала «Мир Сан-Антонио» сказал о нем: «Он впрыснул мужские гормоны в увядающий язык классики, и тот сразу зарумянился». Ирония, сарказм стали лейтмотивом его романов. Но сам он в своей автобиографической книге «Клянусь» говорит, что «не надо быть злым, это потеря времени». А свой роман «Берю и некие дамы» он начинает словами: «Запомните, никогда не следует терять из виду смешную сторону грустных вещей! Иначе жизнь станет Долиной рыданий». В его романах, кроме комиссара полиции Сан-Антонио, на сцену выходит комический персонаж, старший инспектор полиции Александр-Бенуа Берюрье, или Его Величество, Его Необъятность, Толстяк, Толстое, Бугай, Мамонт, Объёмный, Одарённый, Пухлый, Здоровяк, Ужасный, Чудовищный, Дерзкий, Свирепый, Отважный и т. д., и т. п., — персонаж, который шокирует своей неопрятной внешностью, грубыми манерами и языком парижского предместья. Но, несмотря на всё это, он быстро становится любимым героем французов, ибо — имеющий уши, да услышит — внутренний человек, который скрывается за шокирующей внешностью, отличается от многих внешне приличных людей мужеством, преданностью, смекалкой и благородством. С его появлением романы Сан-Антонио становятся не такими едкими, в них появляется бездна юмора.
В это время Сан-Антонио находится в «золотом» периоде своего творчества, он на пике славы. Он приносит в издательство «Флев Нуар» («Черная Река») до пяти романов в год, он уже создал сверхсерийные «толстые» романы: «История Франции глазами Сан-Антонио», «Стандинг, или Правила приличия по Берюрье», «Берю и некие дамы», в которых, по мнению французов, юмор достигает апогея. Учёная Франция воздаёт ему должное на конференции в Бордосском университете. Его называют «гением юмора», «французским феноменом», и его произведения издают огромными тиражами, которые раскупаются почти мгновенно, ибо весь франкоязычный мир уже живет в ритме с книгами Сан-Антонио.
И после беспросветной нужды Сан-Антонио становится богатым человеком, он покупает шале́ (альпийский дом) в Швейцарии, отдыхает со своей второй женой Франсуазой в Куршевеле и отправляется с ней в круизное путешествие на борту роскошного корабля «Франция». Но эта роскошь его тяготит, он не выносит праздности, и однажды во время круиза он покидает корабль и возвращается к своей пишущей машинке. У него уже зреет идея. Он начинает новый «толстый» роман «Отпуск Берюрье». И в этом романе он загружает на роскошный круизный лайнер орду французских полицейских («сапоги с гвоздями») вместе с их женами, любовниками, бедовой девчонкой Мари-Мари (новый персонаж, подсказанный Сан-Антонио его сыном Патрисом), и он показывает, как они себя там ведут, а также как себя ведут знатные пассажиры, богатые, облечённые властью…
Я очень люблю российский фильм «Окно в Париж», вышедший на заре Перестройки, в котором происходит некий сдвиг в пространстве, и одно окно в старой ленинградской квартире открывается на некоторое время… в Париж. Этот фильм полон юмора и грусти. Через это окно «простые советские люди» делают несколько вылазок, они открывают другой мир и творят там кучу дел, даже пытаются утащить малолитражный автомобиль «Ситроен 2CV». Но однажды это окно закрывается. В конце фильма эти бедолаги пытаются найти хотя бы маленькую лазейку в нескончаемой высокой стене, и не находят её…
Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз
Глава 1
Вы ЗНАЕТЕ мой девиз?
Он такой же, как у братьев Кеннеди: «Никогда
не убиваться
!»
Поэтому когда всё плохо, я говорю себе, что всё хорошо.
Мой соперник по теннисной партии — мерзкий малый. Его улыбочка действует мне на нервы, как игра на фортепьяно соседских детишек. Он из тех, кто качает свои дельтовидные мышцы перед зеркалом, а по вечерам пишет левой рукой любовные письма и даёт их читать на следующий день своим корешам.
У каждого из нас еще по сету, но этот импо́ ведет со счетом пять — два в решающей партии. Сдаётся мне, братцы, что если третий тур будет его, то козлом станет ваш смущённый Сан-Антонио, чей смэш, класс и бронзовые ноги вызывают восхищение у целой орды зрительниц.
In petto
[2]
, ибо я не только теннисист, но и латинист, я взбешён, я в отчаянии! Мои пальцы побелели на ручке «пенисной» ракетки, как выражается мой товарищ Берю. Проиграть этому недоноску, мои девочки, этому ничтожеству, которое изрыгает собственную гордыню так же, как пердит старый осёл, который выпускает в воздух сигнальные ракеты, прежде чем заговорить; который заранее продумывает свои жесты, который ликует от своей победы, прежде чем одержать её, который презирает инстинктивно, который тщеславится, который гарцует глазами, который привлекает к себе внимание, выделывается, выставляется, кривляется, который носит свой пупок, словно пещеру Али-Бабы, словно храм, словно противоатомное убежище, словно шрам от небесного циркуля. Быть побежденным этим никем, этим ничем, этой гнильцой, этим павлиньим хвостом, этой гирляндой с праздника Четырнадцатого июля, этой манишкой без крахмала, этим пустым смывным бачком, этим колоколом без барабанных перепонок, этим
te deum
[3]
без де Голля! Чтобы Сан-Антонио, и был побеждён
этим
!.. Меня задевает, раздевает, разбивает, уделывает, делает из меня посмешище, убивает во мне личность, притесняет, унижает, разрушает, причиняет боль, лишает человеческого достоинства.
Глава 2
Босс шагает размашистым яростным шагом. Он всё ещё не пришёл в себя после того, как узнал об участии в круизе его фальшивой племянницы.
Хватит с него прикидываться шлангом и чтобы его разоблачал как бабника кто-то из его мелких сошек. Он зол на весь мир и в особенности на меня, которого подозревает в причастности к этой проделке. Он уже знает, что Камилла наставит ему рога. Девочка на сезон! Она устроит разгром на корабле. И он ничего не сможет сделать, потому что ему отведена неблагодарная роль слабоумного дядюшки. Сразу же радость от победы надо мной сменяется безразличием. Старик относится к тем, кто забывает об успехе, как только его добьётся, и думает только о своих неудачах. Заметьте, сила этих людей в их постоянном недовольстве. Человек, которому требуется мало, счастлив, но он не продвигается вперёд. Если бы Эрзог довольствовался малым, холма Монмартра ему было бы достаточно, и он не стал бы себе морозить пальцы на вершине Аннапурны. И ваш Сан-А писал бы строго классические детективы вместо того, чтобы строить сталактиты в своих мозгах и выдавать вам такие штучки, от которых гудят нейроны. Желание как-то помочь другим. Он своё дело знает! У меня вокруг пупка есть забавные штучки, и меня охватывает желание вам их дать, даже если вы их выбросите в мусорный бак.
Есть такие умы, у которых начинает чесаться в окороках от моего чтива. Какая-то поверхностная философия у
этого
Сан-Антонио, — жалуются сии гипсовые фигуры. Так это же комплимент, Зезетта! Если она простая, моя философия, значит, она хорошая. Простые истины — самые стоящие. Я — медицинская аптечка народной мысли. Механический конструктор философии на каждый день. Сэндвич рассудка, которым утоляют внезапный голод. Когда выходишь из моего буфета, можно свернуть к богатым заведениям, чтобы запастись провизией для пышного стола, чтобы вас обработали люксовым электричеством, натёрли до блеска мозги и позолотили интеллект. Не стоит спорить, что лучше. Уж если нам выпало жить, давайте жить вместе! Жизнь, её надо пережить. Как говорил Икар: «Без крыльев не выживёшь».
В это время года перейти набережную Круазе́т равносильно подвигу. Наводнение из спортивных машин, набитых загорелым мясом. Скопление ляжек и грудей, переплетение ног, цветной калейдоскоп, всплески хрома, канцерогенные запахи бензина и разогретого гудрона. Всё это плавится на солнце под сизыми от пыли пальмами.
Мы затаились на краю пешеходного перехода, готовые броситься в первую попавшуюся брешь. Окружающая среда состоит из временных пешеходов, которые героически пытаются пробиться к своим машинам. Какая-то пара шестидесятилетних мечет молнии. У него внешность внематочного плода, которому не надо было вылезать из банки своего детства, она — крикливая мартышка с мускулами, как у рака. Соломенные шляпы с лентами создают им ядовитую тень. Они трясут кулаками в сторону нескончаемого потока, пёстрого, адского, шумного, дерзкого, припадочного, который наплывает, словно прибой, гудит, оскорбляет, смеётся, поёт и размахивает бесстыдством, словно знаменем.
Глава 3
В духоте мягкой обивки небольшого салона в стиле гостиничного Людовика Пятнадцатого мы держим совет перед завтрашним отплытием.
Присутствуют: Старик, Сам, Берю, Пинюш и господин Феликс, чья глубокая культура и рассудительность произвели на нашего Биг Чифа неизгладимое впечатление. С другой стороны, педагогические способности человека-хобота как нельзя лучше подходят для того, чтобы оказать содействие коллективу сыщиков, которые отныне должны стать глазами и ушами. Нужно, в самом деле, знать все тонкости детской психологии, чтобы быть хорошим полицейским, ибо если мужчины — взрослые дети, то преступники — это трудные взрослые дети.
Я сделал им изумительно краткое резюме всех несчастий, постигших компанию «Паксиф». Поведал о каждом таинственном исчезновении со всеми подробностями, которые мне известны, о пропавших и об обстоятельствах их пропажи.
Наступает молчание, отягощённое думами. Эти господа осмысливают мои откровения, словно любители кроссвордов, ломающие голову над каким-то слишком трудным словом.
Но Почтенный не любит простоев в работе. Он исходит из принципа, что думать должен начальник, тогда как подчинённые должны действовать.
Глава 4
— Это беженцы? — спрашивает Фелиси, остановившись на набережной.
— Нет, мам, это миллиардеры.
А ведь правда, никто так не напоминает эмигрантов, как яхтсмены на якорной стоянке. На них поношенное тряпьё, и они жуют какие-то неаппетитные куски на корме своих лодок. Возникает желание сунуть им несколько пиастров, чтобы они погрызли что-нибудь покалорийнее в портовой корчме. Что-нибудь с шафраном. С маслом. Горячее!
Самые убогие — англичане в старых штанах, висящих на сухопарых дрыжках, словно лохмотья на пугале, в выцветших майках, полосы которых едва видны и напоминают их рёбра, которые просматриваются намного лучше. Они пьют чай с невесёлым видом, глядя, как моросит. Ибо этим утром Лазурный Берег гриппует. Погода пасмурная. Тучи брызгают маленькими простатическими струйками
[27]
. Красивые кораблики танцуют танго на ленивой воде порта. Среди них есть и изумительные — из лакированного дерева, с парусами как ясный белый день в январе, а медные части начищены до износа. Белые, голубые, чёрные. Парусные и моторные, большие, маленькие, плоские, пузатые, мачтовые, матовые, с-палубой-для-рыбной-ловли и с ютом. Флаги трепещут на ветру в это скверное утро. В повседневной жизни Панама нас не очень интересует. Надо пощекотать себя, чтобы вспомнить о её существовании; полистать цветные вставки в Новом Ляруссе; напрячь память и даже воображение! И даже тогда в неё не верится. Она остается маловероятной, иллюзорной, очень расплывчатой! Исчезнет не сегодня, так завтра. Будущее не строят на канале. Два кораблика пошли на дно — и привет! Революция — и взум-м-м, стёрто! Скинуто! В наши дни достаточно кучки злобных националистов, чтобы сделать несостоятельной самую мощную компанию! Самые пухлые банковские счета на милости красного знамени и повстанцев, которые им машут. И всё же, если вы пройдётесь в порту от пала до пала, вы не отделаетесь от панамского присутствия. Представляете флот, отцы мои! Первый
in the world
, клянусь! Не имею цифр, но уверен. Везде, где бы я ни был, я видел на каждой второй мачте флажок с двумя звездочками (синей и красной). Просто невероятно, сколько языков в Панаме кроме испанского. Больше всего — английский. Французский тоже, конечно. И греческий (Онанасис). И еще голландский, немецкий, индостанский, японский, сирийский, штатовский, данимарковый, израильский. Армада, дети мои! Вавилонский семафор!
Мы перемещаемся все вместе со своими чемоданами.
Глава 5
Они всё осмотрели, «эти дамы-и-господа», от киля до радара, от подвала до чердака, от кормы до носа. Восхитились внушительными размерами зрительного зала, в котором демонстрируют фильмы раньше Парижа, на сцену которого выходят звёзды, где отец Итуан служит обедню по воскресеньям. Посетили кают-компанию, библиотеку, бар. Прошли вдоль бассейна, водная гладь которого колышется по воле бортовой качки. Заглянули в музыкальный салон, поющий славу Бетховену, посмертная маска которого украшает главную стену над кабинетным роялем. Поупражнялись с гантелями в спортзале, а Берю оседлал гимнастического коня. Прокатились в лифте. Прошлись по солнечной, а также по шлюпочной палубе. Убедились в наличии спасательных лодок. Улыбнулись шумливым детишкам в детской комнате. Порыскали вокруг капитанского мостика. Исходили километры коридоров. Уже отправили открытки в почтовом отделении. Мадам Пино купила швейцарский аспирин в аптеке. Месье Феликс приобрёл в книжном магазине труд об античной Греции, а Берта обновила свой набор бигуди в магазине «Фоли де Пари», где можно найти все эти штучки, которые придают пикантности путешествию. Но высшим местом, невралгическим центром, кульминационным пунктом был ресторанный зал. Они туда даже не зашли (
verboten
в неслужебные часы), но полюбовались им с лестницы, которая туда ведёт. Набожная тишина! Праздник тела и души. Романтика живота. Сосочковое умиление. Молитва желудка. Нежная музыка толстой кишки. Секреторная феерия. Колдовство слизистой. Счастье!
Выстроившись перед этим храмом, со слезами на глазах, слюнями во рту, с учащённым дыханием и волнением в сердце, они долго разглядывали эту вереницу столов с хрусталём, пытаясь угадать свой собственный, и что на него подадут. Они вообразили невообразимые яства. Говорили про омаров, отважились на икру, предположили паштет из гусиной печёнки. Вот тут, в это самое мгновение, перед этой часовней еды, просторной и безмолвной, словно пустой собор, они почувствовали величие этого круиза, его сказочность. Их ушам стали слышаться ресторанные звуки, как слышатся звуки органа в безлюдном храме.
Они долго стояли в полной тишине. Человек, который ступает на берег Бразилии или выходит к водопадам Замбези, умолкает в оцепенении от величия зрелища. Они умолкли. А потом Берю заплакал. Прекрасными, крупными и чистыми слезами отважного француза, который слушает «Марсельезу» на чужбине. В промежутке между струями слёз он прошептал: «Я не думал, что он такой большой». Именно так сказал в смущении Генрих Третий, глядя на труп своего кузена Гиза, лежащего у его ног.
Все тряхнули головой (почтительно).
Берю добавил, подавив надлом в голосе, вызванный волнением:
