Готовясь к дальнему пути, вы можете заранее заказать билеты, и в этом случае сидячее место вам гарантировано. Однако большое неудобство состоит в том, что вы лишаетесь возможности выбора попутчиков.

Места 127 и 128, зарезервированные государственной железнодорожной компанией за Фелиси, моей достопочтенной матушкой, были взяты под надежную охрану кюре, уже дошедшим до 95 страницы своего требника, каким-то озабоченным господином, преклонных лет дамой с карликовым пуделем и высыпавшей экземой (что все-таки лучше, чем извержение вулкана), и, наконец, мамашей с маленьким сыном, который собирался затеять в купе игру в ковбоев.

Сами понимаете, что в этой прелестной компании путь от Парижа до Ниццы должен был показаться мне совсем недолгим.

Фелиси — сама любезность в образе женщины — почтительно поздоровалась с кюре, улыбнулась мамаше, приласкала собаку и принялась копаться в своей необъятной сумке, пытаясь отыскать там конфету для юного Буффало-Билла.

[1]

Сумка Фелиси — это целая поэма. В ней есть все, что угодно: щетки для платья, ручки для перьев, ручки без чернил, перья без ручек, куски сахара, флаконы «Суар де Пари» (с буковкой «Ж», как на «Ж'амбом»), пилюли от болезней печени, желчного пузыря, почек, тонких кишок и даже изображение толстяка Колумба, который родился в Италии, в Генуе, уже не помню в каком году, и прославился изобретением метода ставить яйца на попа. В ней можно найти и черствые сэндвичи, молитвенник, сберегательную книжку, билет метро и потертый томик с поучительным жизнеописанием блаженной Лентюрлю — монахини, которой в течение одной ночи Господь открыл лекарство от геморроя и рецепт приготовления теленка маренго.

Пока матушка производила раскопки в своей сумке, я погрузился в журнальную статью, посвященную английской королеве. Болтливый журналист сообщал о ней буквально все. Статья называлась «Елизавета, как если бы вы были Филиппом», так что можете представить сами!

Вернувшись в свой кабинет, я посмотрел на чемодан с такой грустью, что даже Франсуаза Саган не смогла бы сказать ей «Здравствуй!»

Берюрье увлеченно рассматривал в зеркальце свою башку. Чем дольше он занимался этим, тем больше мне казалось, что она похожа на вареную телячью голову. Ее серо-желтый цвет еще более увеличивал сходство.

— Ну что, приятель? — спросил он. — Новая работенка?

— Совсем новая, толстяк… Настолько новая, что я едва осмеливаюсь притронуться к ней.

Я снял трубку и сказал телефонисту, чтобы для меня приготовили машину с шофером. Я чувствовал себя усталым, слабым, нерешительным и больше всего на свете хотел покоя.

Была прекрасная ночь. Ослепительно сияла луна. Вероятно, Господь Бог приказал протереть фонари, заменить лампы и направить прожекторы на землю. Да, это была праздничная ночь.

Я отдал бы что угодно и все остальное впридачу, чтобы оказаться с какой-нибудь предсказательницей судьбы на Ривьере, а не топтаться по больничному двору в ожидании часа «О».

Скосив глаз на ласковое небо, я думал о тех не менее ласковых штучках, которые мог бы сейчас проделывать с девушкой моей мечты. Поскольку мечты мои были весьма непостоянны, она представлялась мне то брюнеткой, как все испанки, то блондинкой, способной затмить фею Маржолену.

Тем не менее все эти блондинки и брюнетки имели некоторые общие черты: у каждой из них был «Феррари», и, когда они позволяли поцеловать себя, термометры от перегрева начинали лопаться один за другим, хлопая, как пробки от шампанского на банкете ветеранов войны.

Мои часы показывали десять. Я посмотрел на маленький корпус, в котором находился Ларье. Свет горел только в его окне. На освещенном матовом прямоугольнике была видна его быстро двигавшаяся тень, которая то увеличивалась, то уменьшалась. Парень чертовки нервничал. Еще сильнее, чем я сам, пари держу!

Пилот нашего самолета объяснял:

— Вы медленно досчитаете до шести, а потом дернете за кольцо парашюта.

Однако, наслаждаясь состоянием человека-птицы, я совершенно утратил способности к счету. Внезапно в голову мне пришла мысль, что, если не выпустить парашют, то недолго что-нибудь вывихнуть себе при приземлении. Я дернул за кольцо, которое должно было обеспечить мне радости планирующего полета. При этом не произошло решительно ничего, и я продолжал лететь вниз с легкостью булыжника. У меня потемнело в глазах! На мгновение я представил момент приземления. Ребята, в этом не было ничего смешного! Ведь в тот момент я находился не на земной, а на небесной дороге!

— Да, — подумал я, — кажется, я знаю парня, который сейчас отправится к воротам, где стоит святой Петр.

— Тук-тук!

В лесу рассветает значительно позже. Часы текли с обескураживающей медлительностью.

Я уселся на кучу валежника у подножия дерева и пытался сохранить боевой дух своей армии, рассказывая Ларье байки.

— Вы похожи на летучую мышь, — заявил я ему, — разве что висите не на руках… Маленький ангелочек, сброшенный с неба. Если здесь появится какая-нибудь шпана, она примет вас за марсианина, разыскивающего свою летающую тарелку!

Он вяло отвечал. По его словам выходило, что веревки так сдавили кладбище жареных цыплят, служащее ему телом, что это помешало бы ему выиграть партию в настольный теннис. Смутное беспокойство, однако, не покидало меня. Сказать по правде, друзья, мне не хотелось сыграть в ящик от вируса моего приятеля. Я сомневался в том, что микробы рассеиваются лишь в радиусе десяти метров от него. Это не было известно наверняка, ведь не было ни времени, ни возможности наблюдать его достаточно долго, чтобы неопровержимо доказать это. Кто знает, может быть, сидя недалеко от него, я готовлю груз для похоронных дрог? К тому же его болезнь могла передаваться различными путями. Например, меня не удивило бы, если бы она переносилась какими-нибудь мошками. Да, такой видавший виды парень, как я, боялся мошек! Я, который никогда ничего не боялся, даже мух! Можно было лопнуть со смеху!

— Вы еще здесь? — беспокойно спросил Ларье.

Он уселся под деревом. Эта простая операция заняла у него бесконечно долгое время. Видно было, что его силы совсем иссякли. Это была лишь тень человека, что-то вроде призрака, принявшего человеческий облик… Совсем выдохся! Именно так лучше всего можно было определить состояние Ларье… Страдания его были ужасны. Если бы не его исключительная стойкость, он давно был бы на том свете!

Я изо всех сил сдерживал волнение. Как только он устроился под деревом, я сделал ему знак.

Будь умницей, я вернусь до утра с твоим противоядием. Ты увидишь еще свой дом, старина.

Конец переговоров. Я опустил свою антенну. Мне очень хотелось спрятать свою рацию, она меня стесняла, но я решил сохранить ее хоть до стен лаборатории, чтобы время от времени говорить Ларье что-нибудь в утешение…

Засунув руки в карманы, я направился к болоту. Иногда я оборачивался, чтобы помахать моему товарищу, но уже почти не различал его скорчившуюся фигуру. Видел ли он меня?

— Первым делом, Сан-Антонио, нужно обеспечить взрыв этой фабрики смерти!

Я упорно повторял себе эту фразу. Теперь, оказавшись на месте, я тем более не имел права потерпеть неудачу!

Я должен пристроить мою взрывчатку на место. Потом будет не так уж важно, что меня ждет.

Я пересек освещенную аллею и вошел в здание, указанное мне Ларье и являвшееся, по его словам, мозгом, главным центром этого ужасного места.

На другом конце аллеи я увидел охранников, возвращавшихся с лестницей. Ложная тревога привела их в хорошее настроение. Они весело обсуждали случившееся. Один из них позвонил по телефону, находившемуся слева от двери; я подумал, что он успокаивает ученых.

Мы шли нога в ногу по центральной аллее, той самой, что вела к зданию, куда я заложил первый заряд взрывчатки.

Луна отбрасывала на бетон наши непохожие тени. Я опасался, что откуда-нибудь может внезапно выскочить охранник. Конечно, я был готов в крайнем случае его пристукнуть. Но во мне теплилась бессмысленная, если вдуматься, надежда на лучший исход, и я опасался любого препятствия, которое могло возникнуть в последнюю секунду.

Я хотел жить! Жить! Взять верх над судьбой, победить небытие, которое просочилось в меня, как вода реки во время паводка вливается в дома.

Мы дошли до двери во второе здание. Седой человек вынул из кармана ключ и открыл дверь, потом включил свет.

Мы оказались в совершенно пустом зале, со всех сторон облицованном белым кафелем. Профессор пересек его и открыл вторую дверь. Там была главная лаборатория. Я не могу вам ее описать, потому что был поражен находившимися там инструментами. Настоящий кошмар из фантастического романа!

Не подумайте, что я долго ликовал. В моей профессии минуты восторга всегда коротки.

Пробираясь по топкому болоту, я твердил себе: «Приятель Сан-Антонио, ты с успехом выполнил свое официальное поручение. Теперь тебе остается сделать две вещи: принести спасительное лекарство твоему товарищу и вернуться домой». Для этого надо было преодолеть, во-первых, цепь охраны, во-вторых, железные заграждения; эти два препятствия были доступны не всякому. Конечно, я и не всякий — не заставляйте меня краснеть, вы же знаете мою скромность! Уж если говорить прямо, то я — парень совершенно исключительный. Однако все происшедшее меня немного изнурило, и трудность предстоящей мне задачи меня очень волновала.

Предполагая, что гаврикам с дорожного поста все уже известно, я не стал вылезать из болота. Я находился ниже уровня дороги, в канаве, и обнаружить меня можно было лишь при систематических поисках. Сказать, что моя позиция удобна, было бы преувеличением. Я предпочел бы прохлаждаться в качалке на берегу Средиземного моря. Но безопасность была у меня на первом плане — как говорится, нужно примириться с неизбежностью. Я ждал. И не ошибся.

Через три минуты, меньше, чем нужно цыпленку, чтобы вылупиться из яйца, промчалась старая колымага, набитая людьми. Эти солдаты отправились сунуть туда нос. Нужно было, чтобы работа кипела, когда явится следственная комиссия. То-то крику будет, я вам это обещаю! И наверное кучу народа посадят. В этой части Европы со смертью не шутят.

Я колебался, размышляя, что теперь делать. Вот сейчас прибывшие поймут размеры бедствия. На это, по-моему, им много времени не потребуется. У них появится одна мысль: поднять тревогу! Тогда они скоро уедут; да, лучше было еще подождать.

В стороне дорожного поста движение становилось все интенсивнее. Итак, пришло время спустить шлюпки на воду, не занимаясь больше женщинами и детьми!

Я думал было пойти лесом, но это было бы неразумно. Преследователи должны были неминуемо обнаружить то, что осталось от Рыжика, и малышка Фрида (в немецких романах всех девчонок зовут именно так) наверняка заявила им, что, хотя я и чемпион по любви во всех весовых категориях, но в обращении со своим будущим родственником явно перешел всякие границы.

Нет, лучше поискать удачи в другом месте. Я перешел дорогу и обошел холм с другой стороны. Это шел не человек, а призрак! Если бы вы спросили меня, сколько будет дважды два, мне пришлось бы некоторое время искать приблизительный ответ. Я был вычерпан до дна. Изнеможение сделало меня просто бесчувственным. Плевал я на все! Я шел, потому что когда-то принял такое решение, и ему продолжали механически следовать мои мускулы.

Я не думал больше о Ларье. Точнее, если и думал, то в высшей степени равнодушно. В конце концов, ему хорошо там, где он теперь. Лучше уж кутить на том свете, чем заниматься подобным ремеслом.

Остатки злости вскипали время от времени в моей усталой душе. Удивительно, как зол человек. В одном углу рта у него всегда желчь, а в другом горечь. Человеку нужно зло. Это для него вроде главного органа. Может, оно и лучше? Может, зло вовсе не зло? Если бы мы были безупречны, мы не вынесли бы шаткости нашего положения. А когда питаешься пошлостью, безобразие нашего существования становится менее заметным. В сущности, мы таковы, какова наша жизнь. И потом, между нами, если бы все мы были святыми, то разве не сдохли бы от скуки? Мы ведь только играем в благочестие. За вашу святость, ребята!