Эта книга – первый вышедший отдельной книгой сборник прозы и публицистики известного русского поэта Дмитрия Дарина. Название «Русский лабиринт», данное по одному из рассказов, наиболее точно отражает суть творчества и, главное, его причины.
Эта книга, как и все творчество автора, посвящена тому, как наши люди упорно пытаются потерять то, что веками выделяло русских в особый народ, великий и трагичный. Любой человек рано или поздно встает перед нравственным выбором, но только русский человек почти всегда обречен на нравственный лабиринт. Каждый платит свою цену за выход из него, как герои этой книги. Автор от всего сердца надеется, что для читателя она станет не только эстетической литературной забавой, но и указателем на выход из его собственного лабиринта.
Проза дальнего следования
Помимо чтения прозы Дмитрия Дарина, у меня есть ещё опыт – разговоров с ним. Разговоры бывают разные – например, «за жизнь вообще»; а тут – о нашей, о русской жизни. Так что это даже совсем и не помимо даринского творчества, а прямо по существу его.
Дмитрий Дарин, например, уговорил меня дважды вчитаться в его повесть «Барак». И это же я советую каждому: словно проехаться вместе с автором по России поездом дальнего следования. Сказал ведь один советский поэт (имени его не назову, не хочу вас задеть): «Садись-ка, миленький, в автобус – и с населеньем поезжай». Так и надо; ведь где-то здесь проступит и объёмность, и существо дела.
Кто-то может ощутить и разницу с писателем – ну, в каких-нибудь отдельных взглядах. Но главное – почувствовать родство. Что до меня, то помню время, когда мне совсем нечего было сказать о людях, подобных Дарину. Во первых, если вам двадцать или около, а будущему писателю только год, он заслуживает лишь надежд, но никак не оценки. Во-вторых, посудите сами: у нашего поколения была война, то есть её сиротские последствия, тяжёлый труд с детства и даже пролитая кровь (ну, скажем, наименьшее: ГДР, Польша, Венгрия). А у них? Так что на своём третьем десятке – я «каких-то там пятнадцатилетних» не жаловал; и даже родившиеся в
1943
—
1944
-м были мне несколько подозрительны: ибо чем занимались в войну их отцы-матери?
Так думалось и в школе, и в университете, где я учился вместе с людьми послевоенного рождения.
Так думалось; но думалось всё же… неверно. В лице Павлика Горелова, Александра Сегеня, Сергея Лыкошина, Сергея Куличкина, Михаила Попова, Евгения Шишкина я встретил людей, не хуже нас знающих, что такое правда. Они не менее русские, чем мы, и их память восходит к тем же святыням, что и наша. И даже жалко, что вот Павлик, острый, хваткий и зоркий, вдруг удалился куда-то в сторону.
