Мокрая и ласковая

Дашков Андрей Георгиевич

Внезапно разбогатевший художник-абстракционист осуществляет свою мечту, купив старый дом на берегу озера и поселившись в нем с семьей. В дальнейшем выясняется, что дом имеет свою мрачную историю, а утонувшие в озере иногда возвращаются на берег. Но худшее случается в канун Нового Года...

Всегда ли воплощение наших желаний – это то, что нам действительно нужно? Что делать, если все лучшее – позади? Носим ли мы в себе семена саморазрушения и при каких условиях они прорастают? Может быть, для некоторых безумие – это закономерность?

Пролог

Скука обыденной жизни. Она знакома миллионам, но способов бороться с нею гораздо меньше. На другом полюсе – неистовая и бессмысленная одержимость. Тщетное ожидание чуда. С возрастом мы утрачиваем детскую невинность и непосредственность восприятия; мы проводим дни и ночи в легкой панике, ожидая случайностей, по большей части неприятных. Только неясная тоска иногда сжимает сердце на исходе новогодней ночи. Самым сентиментальным из нас становится не по себе, если вдруг доведется увидеть звезды за городом. А еще лучше – озеро. Черное озеро под голубой луной…

Среди густых зарослей камыша можно забыть об опасности, которую таит в себе топкое дно. Лунная дорожка уводит к темному нагромождению ветвей на противоположном, почти неразличимом берегу. Ощутимы еще не родившиеся звуки – песни неживого пространства, трущегося об воду. Тени скользят в глубине – зыбкие и неуловимые, как сны…

Там есть нечто, всегда готовое принять нас. Избавить от тревоги, неприятностей, опостылевшей любви, тяжкого груза воспоминаний. Может быть, даже от старости. Плата за это – нестерпимый страх.

Мало кто соглашается платить. Абсолютное большинство не покидает берега. Еще бы – есть водка. Мы становимся легкими и приобретаем забытую способность скользить… Есть книги – и мы вяло пережевываем чужие мысли. Есть пейзажи – и мы впитываем медленно действующий яд впечатлений. В конце концов, есть мальчики и девочки – и мы с удовольствием теряемся в объятиях друг друга.

Но всегда есть и черное озеро. Кто-то неслышно ступает по воде. Ночная свежесть содержит холодок кошмара. Озеро настолько близко, насколько ты захочешь. Лучше не думать о нем. Но оно есть.

Часть первая

Немногим более

Глава первая

Она тонула, и это было так же непоправимо, как ее безнадежная любовь. Камень в мешке, привязанном к лодыжкам, тянул на дно. Чем глубже, тем холоднее… Она не думала, что вода может оказаться худшим из чудовищ. Гораздо хуже тех, с адских картинок, которыми пугали попы.

Ее не ужасал совершаемый грех. Она испытывала благодарность к Богу за то, что вообще возможно избавление. Но так было до того, как ее голова исчезла под водой… На какую-то секунду ужас стал сильнее отчаяния, и она пережила бесконечное сожаление, длинной зазубренной иглой пронзившее сердце, однако было слишком поздно.

Ее простая белая одежда приняла форму большого колокола. Это замедлило погружение и продлило ее муку. Она шептала имя своего возлюбленного, а на поверхности озера с тихими звуками лопались пузыри… Вместе с нею умирал ЕГО ребенок…

Потом в ее легких уже не осталось воздуха. Черная влажная рука без костей проникла в рот и пробралась глубже, распирая внутренности. Женщина вздрагивала, пока рука опустошала ее и избавляла от последних воспоминаний о жизни. Смерть слегка коснулась глазных яблок, и они лопнули, уничтожив мир.

Глава вторая

Нельзя сказать, что художник-абстракционист Борис Стеклов не предвидел своего ошеломляющего взлета, после которого стал относительно богатым человеком. В недавнем прошлом он представлял себе это и стремился к этому. По его глубокому убеждению, деньги означали независимость (после тридцати лет уже никто всерьез не говорит о свободе), возможность быть предоставленным самому себе и видеть в своем окружении только тех, кого он сам хотел видеть. У него не было творческих или каких-либо других амбиций, поэтому его работа преследовала единственную цель – существовать наиболее удобным и наименее скучным образом.

После пятнадцатилетнего периода безвестности, нищеты и застоя картины Стеклова стали продаваться на западе; некоторые попали на престижные аукционы, две или три оказались в экспозиции Музея Современного Искусства в Нью-Йорке. Деньги потекли вначале тоненьким ручейком, а затем нахлынули одной большой волной. Часть их осела в карманах посредников, агентов и владельцев галерей, однако для человека с его отношением к жизни осталось довольно много.

Следующих, столь же интенсивных волн не предвиделось; Бориса это вполне устраивало. Он был достаточно осторожен, чтобы не засовывать голову слишком глубоко в чужие пасти. То, что Стеклов делал раньше в угаре нищеты и постоянного страха не успеть, теперь (как он надеялся) будет вызревать в безмятежной неторопливости.

Но это было далеко не самое главное.

Самое главное заключалось в том, что он, наконец, ощутил внутреннюю свободу – чувство чрезвычайно ценное и опьяняющее – и превратился из задерганного и озабоченного мелочными проблемами параноика в человека, спокойно и без тревоги взирающего в завтрашний день.

Глава третья

Когда начали сгущаться ранние сентябрьские сумерки, парочка заблудилась окончательно. Пикник, так хорошо начавшийся, грозил плавно перейти в ночлег на сырой земле с упреками и слезами. Артур был зол на себя и на весь мир. Он продирался через густые заросли, пытаясь отыскать хоть какую-нибудь тропу. Сзади, всхлипывая и ругаясь, плелась его подружка Зоя, одетая не совсем подходяще для долгой трудной прогулки.

Лес обнимал их неподвижной зеленой плотью, приобретавшей к ночи гранитную тяжесть. Луна светила совсем тускло сквозь облачную пелену. Под старыми деревьями темнота была непроницаемой… Зоя споткнулась о корень и взвизгнула. Артур остановился, громко выругался и заставил себя вернуться. Сейчас она раздражала его так же сильно, как возбуждала днем, когда охотно раздвигала колени на прогретой солнцем поляне.

Опустившись на землю рядом с плачущей девушкой, он уставился в темноту. То, что он принял за притаившуюся лесную тварь, было ее опавшим кожаным рюкзачком, в котором не осталось ни еды, ни вина. Все было съедено и выпито еще до трех часов дня.

В данном приключении Артур не видел нечего приятного, а тем более – романтического. Он был в состоянии оценить и стишки, и прогулки под луной – до тех пор, пока Зоя ему не принадлежала. Вся романтика закончилась для него в ту минуту, когда он впервые раздел ее. Обхаживание самки преследовало одну цель – обладание. После того, как цель была достигнута, подобные вещи становились скучными и смешными…

– Какого черта ты ноешь? – спросил он безразлично, растягивая и смакуя слова. Девушка отдалилась от него на пару световых лет. Мысль о том, что нужно проявить участие и дотронуться до нее, приводила в содрогание. «Какая дура!» – подумал он. Это была его маленькая месть. Зоя была студенткой, а он – лицом без определенных занятий, пытавшимся оказывать посреднические услуги в торговле автомобильными запчастями. (Неискоренимый комплекс двоечника, при всей своей смехотворности, порой давал знать о себе. И тогда Артур страдал – мелко, будто монах-мастурбатор.) Деньги появлялись у него редко. Поневоле приходилось быть скользким. Странно – он слегка возненавидел девушку за то, что пускал ей пыль в глаза…

Глава четвертая

Жена Гальберта почувствовала «легкое недомогание» после восьмой (по приблизительным расчетам Стеклова) рюмки коньяку. Она предложила ему осмотреть парк, выделив в качестве сопровождающего одного из своих «мальчиков». Тот был моложе ее раза в два с половиной, но старушка называла его не иначе, как Федор Михайлович. Стеклов чуть не поперхнулся ледяным апельсиновым соком, услышав это.

Одухотворенное лицо Федора Михайловича не выражало ничего, кроме скуки. Нижняя челюсть вяло двигалась, перемалывая резинку. К желанию гостя спуститься на берег озера он отнесся вполне равнодушно, озабоченный лишь тем, чтобы не испачкать брюки своего дорогого темного костюма. Ему были известны гораздо более утомительные барские причуды, чем осмотр никчемной лужи, не пригодной ни для купания, ни для рыбной ловли.

Парк был разбит на пологом склоне, понижавшемся к озеру, но от дома оно не было видно, во всяком случае, летом. Кое-что здесь сохранилось, вероятно, еще со времен Минакова: полузасыпанный фонтан с каскадом, белокаменные чаши, статуи, покрытые коростой мха. Трава пробивалась сквозь трещины в плитах, отвоевывая себе извилистые русла дорожек… Парк выглядел неухоженным и заброшенным, однако умелый садовник мог бы превратить его в райский уголок. Но Стеклов думал, не лучше ли оставить все, как есть?..

Наконец, впереди показалось озеро. В этот солнечный день оно было удивительно темным, почти черным, как будто вода не отражала свет, поглощая его без остатка. Опавшие листья застыли на ней бурыми пятнами. Борис подошел настолько близко, насколько позволяли вывернутые обнажившиеся корни деревьев. Белые мертвые сучья пронзали глубину…

Тишина здесь была необычной и угрожающей. Озеро казалось битумной трясиной, над которой висела невидимая, но ощутимая аура смерти. Не было слышно пения птиц и жужжания насекомых; даже лес шелестел как-то приглушенно, оттеняя молчание…

Глава пятая

Он сидел на веранде в удобном низком кресле, прикладывался к крымскому вину, терпко пахнувшему степью, наслаждался отсутствием жены и одним из последних теплых дней осени. А может быть, и последним. Утром он услышал сводку погоды в телевизионных новостях; жрецы метеорологии обещали похолодание и дожди.

Желто-бурые деревья роняли листья, но полностью опавших было еще немного. Небо оставалось на редкость голубым, а слабый ветер доносил горьковатый запах дыма. Где-то на берегу листья сгорали в пепел. Озеро все еще было скрыто за поредевшими кронами.

Борис ненавидел зиму, слякоть, холод. Умирание природы совпадало с внутренними заморозками. Сейчас он подставлял лицо лучам полуденного солнца и ощущал приятное покалывание в пищеводе. Со времен бедности он сохранил пристрастие к дешевым крепленым винам…

Все проблемы, связанные с переездом, были улажены. Семья начала обживать дом, а Стеклов начал привыкать к нему. Спустя неделю ему казалось немыслимым, что еще совсем недавно он жил в многоэтажке.

Жена уехала в город (к его удивлению, толстуха быстро освоила машину), и он присматривал за детьми, игравшими со щенком. Борис сдержал данное себе обещание и приобрел кобеля чистых кровей. Из дома доносились звуки радиоприемника, настроенного на одну из музыкальных станций. Сейчас там тихо плескалось фоно Телониуса Монка.