Человеческую историю часто представляют как огромную и переплетающуюся паутину событий. За этими событиями лежат бесконечные перекрещивающиеся нити причинно-следственных связей, впереди — равно бесконечные перекрещивающиеся нити последствий и результатов. Историк выбирает какой-либо момент и отслеживает эти нити как в прошлое, так и в будущее.

Возьмем, например, русскую революцию 1917 года. Одним из основных факторов, вызвавших ее, является критическая нагрузка на страну в виде трех лет бездарно ведущейся войны. Одним из результатов революции явилась ускоренная индустриализация России. Однако если бы план Шлиффена сработал в августе 1914 года и Германия завершила бы войну победой в том же году? Случилась бы в этом случае революция в России? А если бы не случилась — произошла бы в России ускоренная индустриализация?

Естественно, у русской революции были и другие причины. Но я думаю что вполне можно предположить, что усталость от долгой войны, в какой-то степени сформировала характер будущего переворота. Без этого напряжения история пошла бы по-другому, не только в деталях, но, возможно, и в сути. И одной из этих деталей был бы темп индустриализации России.

В истории полно таких «а что если». Что, если Иуда не предал Христа? Что, если бы Блюхер не прибыл вовремя на Ватерлоо? Что, если бы у аргентинских ВВС в 1982 году было бы больше ракет средней дальности? В свое время эти вопросы звучали бы серьезно, но сейчас они всего лишь пища для размышления, интересные, но не относящиеся к делу темы. Размышления мы приберегаем для настоящего. Что, если Саддам Хусейн заимел бы ядерное оружие? Что будет с НАТО, если США все же решит послать на войну поколение «звездных войн»? Через двадцать лет историки будут анализировать последствия этих событий, буде таковые случись — потому что это мы и называем историей.

Со Второй мировой войной историки тщательно разобрались. Все ключевые события и решения разложены по полочкам, встроены в контекст, причины и последствия дотошно проанализированы. Историки-традиционалисты упоминают варианты типа «что если» лишь мельком. «Размышлять, что было бы — есть занятие бесплодное», — говорят они и далее нехотя посвящают пару абзацев именно этому. Они признают, что в этом есть своя прелесть, но, как и политики, признающие демократию, предпочитают держать ее под контролем.

Черчилль прочитал заключительный абзац доклада: «С нашей точки зрения создание атомного оружия абсолютно реально, и для его производства необходимо предпринимать максимум усилий». Он отложил стопку бумаг на сиденье рядом и уставился в окно, наблюдая за великолепным шотландским пейзажем. Западные склоны Кайрнгорма все еще находились в тени, гора представала, как огромная плита, на фоне светлеющего неба. Атомная бомба и утренняя слава! Премьер-министр Британии откинулся на сиденье и задремал.

Поезд направлялся на север. Состав покинул лондонский вокзал Марилебон предыдущим вечером и сделал одну коротенькую остановку на загородной станции Чекере, для того чтобы принять на борт премьер-министра. Сейчас на часах было 7.30 утра, 4 августа 1941 года.

Также в поезде находились начальник Имперского Генерального штаба, начальник Главного морского штаба, заместитель начальника Штаба ВВС и около полусотни других людей, являвшихся центром военной машины Великобритании. Просыпаясь, завтракая, работая с документами, все они направлялись в Скапа-Флоу, базу ВМС Великобритании на Оркнейских островах. Этим вечером они должны были взойти на борт «Принца Уэльского», новейшего британского линкора, чтобы затем отплыть к Ньюфаундленду для встречи с американским президентом.

Согласно директиве № 21, изданной фюрером 18 декабря 1940 года, немецкая армия должна была «сокрушить Советскую Россию в ходе быстрой кампании». Рассчитывая на такой итог, 22 июня 1941 года восемь пехотных армий и четыре танковые группы пересекли советскую границу, уничтожили основную часть войск, им противостоявших, и продвинулись вперед на советскую территорию. В первые три недели, на волне азарта и энтузиазма, когда гусеницы танков отсчитывали победные мили, мало кто сомневался в успехе. На севере, двум танковым корпусам Геппнера оставалось пройти 80 миль до Ленинграда; на юге танковая группа Клейста рвалась в низовья Днепра. В центральной части, по обе стороны от Московского шоссе, танковые группы Гота и Гудериана дважды замыкали кольцо окружения, отрезая огромные скопления советских войск. 16 июля танки прогрохотали по руинам Смоленска, проделав две трети пути до советской столицы. Огромный кусок территории СССР, вдвое превышавший Францию, был захвачен, и около двух миллионов пленных ожидали своей участи. Без сомнения, это была победа эпического размаха.

Эпического, допустим. Но еще не победа. Вопреки тому, что предсказывал Гитлер, СССР не развалился. «Мы должны всего лишь пнуть дверь, — говорил фюрер, — и вся постройка с грохотом рухнет». Что ж, в дверь действительно хорошо стукнули, но постройка тем не менее устояла.

Fall Barbarossa,

план захвата России начинал расползаться по швам.

Он был слишком оптимистичным изначально. В СССР были слишком большие расстояния, было мало дорог, крайне мало открытых ровных пространств. И враги были совсем непохожи на тех, что уже были сокрушены железной пятой вермахта. У советских граждан воля к сопротивлению была не в пример выше, чем у французов, а пространств, где можно было это сопротивление организовать, куда больше, чем у злосчастных поляков. И советских войск было слишком много. Немцы с самого начала уступали Красной Армии в живой силе. Они наступали по трем главным направлениям, стратегические цели были разнесены на тысячи миль, и между ними лежала суровая местность. Сила главных ударов постепенно выхолащивалась, расстояния между направлениями ударов росли, а немецкая разведка была вынуждена постоянно корректировать данные о силе Красной Армии в сторону увеличения. Поскольку вместо каждого красноармейца, погибшего или попавшего в плен, в строй немедленно вставали двое. Немецкая лодка набирала воду быстрее, чем команда успевала ее вычерпывать. Если не предпринять радикальных мер, то рано или поздно она должна была затонуть.

У этой проблемы было только одно решение. Если члены Советского Голиафа невозможно было поразить, то удар необходимо было нанести по его нервной системе. В конце концов это основа танковой войны. Смерть посредством паралича, а не от ударов по телу. Удары должны наноситься по целям, чью важность в конечном итоге превышает их непосредственная значимость. И это необходимо успеть сделать до того, как армию втянут в войну на истощение, которую ей не выиграть.

Вечером 16 сентября 1941 года три итальянских скоростных океанских лайнера выскользнули из гавани Таранто. На борту находились свежие войска и вооружение для армий «оси»

[14]

в Северной Африке. Кораблям предстоял пятисотмильный переход, прежде чем они войдут в безопасный порт Триполи.

Отплытие лайнеров засекла британская субмарина — она наблюдала за портом Таранто. Информация была немедленно передана в штаб ВМС на Мальте. Ранним утром 17 сентября подводная лодка «Приверженец», успешно миновав эсминцы охранения, пустила на дно два из этих транспортников. Союзники еще раз жестоко указали Роммелю на его просчеты на средиземноморских путях снабжения.

Для осени 1941 года это был рядовой случай — еще один в череде подобных, но для адмирала Вейхольда, представителя Берлина при итальянском Штабе ВМС в Риме, это была та самая пресловутая соломинка, переломившая хребет верблюду. Морские потери начали превышать все мыслимые пределы, однако начальство адмирала не хотело либо же не могло предпринять никаких мер по исправлению ситуации. В отчаянной попытке добиться хоть какого-то ответа Вейхольд подправил статистику потерь, добавил свои комментарии и отослал меморандум Верховному командованию ВМС

(Oberkommando der Kriegsmarine,

или ОКМ). Доклад лег на стол гроссадмиралу Редеру утром в среду, 24 сентября. Более подходящего момента было не найти — на следующий день Редер должен был присутствовать на совещании высших военачальников рейха. Совещание назначил исполняющий обязанности фюрера Геринг с тем, чтобы определиться с дальнейшей немецкой стратегией.

Совещание проходило в Каринхалле, резиденции Геринга, в Восточной Германии. Рейхсмаршал явно наслаждался своим положением верховного главнокомандующего и не собирался встречаться со своими коллегами на условиях, которые бы предложили они. В плане психологического преимущества перед остальными высшими руководителями баронская роскошь Каринхалла и огромное собрание сокровищ, награбленных со всей Европы, должны были работать на Геринга.

Над необозримыми просторами северной части Тихого океана, по выражению начальника авиационной БЧ авианосца «Kara», «не летали даже птицы».

Равно как и разведывательные самолеты. Вечером 1 декабря ни один американский летчик не видел, как шесть японских авианосцев с мощным боевым охранением неуклонно продвигались вперед, в густом тумане по неспокойному морю. На палубах кораблей были уложены спрессованные пустые масляные канистры; под палубами аккуратно накапливался мусор и отходы. Корабли не могли позволить себе сбрасывать мусор за борт, выдав тем самым свое местоположение.

В восьмистах милях и шести днях пути лежал Перл-Харбор.

Kido Butai

— 1-й воздушный флот Японии лег на курс, ведущий страну к войне. Его командующий, адмирал Нагумо, стоял на мостике «Акаги» и напряженно размышлял о предстоящем задании. «Получится ли у нас»? — постоянно спрашивал он своего начальника штаба.

Daijobu

— «He беспокойтесь», — не менее постоянно отвечал адмирал Кусака. Два военачальника наблюдали за тренировками зенитчиков, расстреливавших ярких воздушных змеев, плясавших в сером ветреном небе.

На нижних палубах пилоты

Kido Butai

писали стихи и письма домой, рисовали акварели либо проводили время в кабинах самолетов, лишний раз тренируясь в управлении. Авианосцы шли неотвратимо и грозно.