Жозефина

Де Сент-Аман Имбер

Конец XVIII века. Наполеону двадцать шесть лет.

Он стремительно движется вперед, к завоеванию Европы и к французскому трону, захватывая территорию за территорией. Он одерживает невероятные победы, а на устах его имя единственной — Жозефина. Честолюбие, слава, богатство — это лишь одна сторона его жизни. Другая — любовь.

Эта книга о начале отношений Наполеона и Жозефины, о бурной страсти, не знающей логики и доводов разума, — страсти человеческой на фоне потрясений нации, охваченной революцией. Это рассказ о женщине, без труда покорившей сердце великого полководца, о котором мечтали тысячи женщин.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

Имбер де Сент-Аман

ЖОЗЕФИНА

Глава I

ПОСЛЕ СВАДЬБЫ

Вот уже два дня виконтесса де Богарне звалась гражданкой Бонапарт. 9 марта 1796 года (19 вантоза

[1]

IV года) она вышла замуж за победителя 13 вандемьера

[2]

, спасителя Конвента, и два убийцы короля, Баррас и Талльен, были свидетелями на ее бракосочетании.

После свадьбы муж лишь два дня оставался с ней, и в течение этих сорока восьми часов он то и дело закрывался на ключ со своими географическими картами, извиняясь и объясняя это срочной необходимостью, крича через запертую дверь, что нужно отложить любовь до победы. Но хоть он и был моложе своей жены (ей около тридцати трех лет, а ему — только двадцать шесть), Бонапарт испытывал сильную влюбленность в нее. Грациозная и обольстительная, пусть несколько утратившая свою былую свежесть, она находила средства нравиться своему молодому мужу. Как заметил герцог Рагуз в своих мемуарах: «Известно, что в любви излишен вопрос «почему?»: любят, потому что любят, и нет ничего менее поддающегося объяснению и анализу, чем это чувство… Бонапарт же был влюблен в полном смысле этого слова, до самозабвения. Видимо, это была его первая страсть, и он отдавался ей со всей энергией своего характера». Но его только что назначили главнокомандующим итальянской армией. Он должен оставить свою любовь и поспешить навстречу опасности и славе. 11 марта он написал Летурнеру, главе Директории

[3]

, письмо с официальным уведомлением о заключенном накануне браке: «Я просил гражданина Барраса известить исполнительную Директорию о моем браке с гражданкой Богарне. Доверие, которое Директория оказывала мне при любых обстоятельствах, заставляет меня сообщать ей обо всех моих действиях. Это новая нить, которая соединяет меня с отчизной; более того, это свидетельство моего твердого решения найти спасение только в Республике. Спасение и почет».

В тот же день он покинул Париж, попрощавшись со своей возлюбленной и с маленьким особняком на улице Шантерен (будущая улица Победы), где как молния промелькнуло его столь недолгое счастье. Его сопровождали адъютант Жюно и интендант Шове, и при себе он имел 48 000 золотом и 100 000 франков в векселях, частично опротестованных. С такой слабой поддержкой главнокомандующий армией, которая уже давно все потеряла, должен был вести ее на плодородные равнины Ломбардии. Он остановился по пути у преподобного отца Мармонта в Шатийоне на Сене, откуда отправил Жозефине доверенность на право распоряжаться некоторой суммой. 14 марта в шесть часов вечера на почтовой станции Шансо он написал ей второе письмо:

«Я написал тебе из Шатийона и отправил тебе доверенность, чтобы ты распорядилась некоторыми суммами, которые мне причитаются. С каждым мгновением я удаляюсь от тебя, мой обожаемый друг, с каждым мгновением мне все труднее выносить эту разлуку с тобой. Ты постоянно в моих мыслях, мне не хватает воображения представлять, что ты делаешь. То я представляю тебя грустной, и мое сердце сжимается от усиливающейся боли. То ты весела, развлекаешься с друзьями, и я упрекаю тебя, что так быстро ты забыла о мучительном расставании, значит, ты легкомысленна, и, следовательно, не способна на сколь-нибудь глубокое чувство. Как видишь, мне трудно угодить; но, мой друг, это совсем другое, ведь я боюсь, как бы не пошатнулось твое здоровье или как бы у тебя не появилось причин быть грустной, и я тогда сожалею о том, что так быстро оторвали меня от моей любви. Я чувствую, что ты не добра ко мне, я же могу обрадоваться, лишь уверившись, что с тобой не случилось ничего плохого. Когда меня спрашивают, хорошо ли я спал, я чувствую, что прежде чем ответить, мне нужно было бы получить письмо с сообщением, что ты хорошо отдыхала. Болезни, приступы ярости людей волнуют меня только тогда, когда они могут затронуть тебя, мой друг. Пусть мой гений, мой ангел-хранитель, всегда поддерживавший меня в самых больших опасностях, окружит тебя, укроет тебя, а меня оставит. О! Не будь веселой, а лишь слегка меланхоличной, и главное, пусть твоя душа будет без грусти, а тело без болезней; вспомни, что по этому поводу говорит Оссиан. Пиши мне, мой нежный друг, почаще. И получи тысячу и один поцелуй от самого верного и нежного друга».

В этот период Бонапарт был влюблен в свою жену сильнее, чем она в него. Он обожал ее, а она была лишь немного тронута бурным проявлением чувств супруга, его, можно сказать, неистовым идолопоклонством. Она осталась в Париже несколько обеспокоенная, спрашивая себя, сумасшедшим или героем является человек, с которым соединила ее судьба. Порой она верила в него, а порой сомневалась. Будучи женщиной старого режима, она спрашивала себя: «Правильно она сделала, выйдя замуж за друга молодого Робеспьера, республиканского генерала?». Бонапарт зачаровал, загипнотизировал Жозефину, но он ее еще не растрогал. В то время его резкий и странный характер вызывал у нее скорее удивление, нежели симпатию. Он совершенно не был похож на версальских придворных волокит, модных знатных ухажеров. Лишь неординарностью казалось в нем то, что позднее назовут гениальностью.

Глава II

ПРАЗДНОВАНИЕ ПОБЕД

Бонапарт прославился, можно сказать, мгновенно. Чувство, охватившее весь Париж, было глубоким удивлением. Сама Жозефина была потрясена таким быстрым и неожиданным успехом мужа. Везде и все интересовались мельчайшими деталями жизни этого молодого человека, о котором ранее говорили лишь в связи с победой в день 13 вандемьера. Но его происхождение было окутано тайной, хорошо еще, если знали, как произносится или пишется его имя. О его семье, его первых шагах, его состоянии, характере публика не знала абсолютно ничего. И ни один человек никогда не владел умением с таким искусством заставлять говорить о себе. Уже в первых его заявлениях, сделанных армии, в первых его депешах Директории можно было обнаружить исключительную способность производить эффект: герой был незаурядным артистом. Директория своими собственными руками вознесла его на пьедестал.

Сначала газета «Монитор» без особого красноречия констатировала успехи итальянской армии. На последней странице номера от 10 мая 1796 года помещается отчет о получении знамен — церемонии, на которой присутствовала Жозефина. «Монитор» описал это таким образом: «Сегодня на своем открытом заседании Директория приняла двадцать одно знамя, отбитое французскими республиканцами у австрийцев и сардинцев в сражениях при Миллесимо, Дего и Мондови. Военный министр, представший как главный ответственный получатель этих трофеев, произнес речь, в которой он должным образом отметил значение итальянской армии, которая своими славными победами открыла путь к триумфам, предвестникам мира, достойного Французской республики. Генерал говорил с той мужественной интонацией и таким скромным тоном, которые характеризовали героев свободы. От имени своих соратников по армии он поклялся, что они до последней капли крови будут защищать Республику, бороться за исполнение законов и поддержание Конституции 1796 года. Глава Директории ответил с волнением, придавшим достоинство его словам. Он вручил саблю храброму воину и по-братски обнял его. Это заседание, которое длилось лишь полчаса, представляло из себя одновременно и импозантный и трогательный спектакль. Звуки военной музыки усиливали возбуждение, проявлявшееся в возгласах: «Да здравствует Республика!».

В своих занимательных мемуарах герцогиня д’Абранте написала о впечатлениях, которые производили в тот день мадам Бонапарт и мадам Талльен, чье присутствие было одним из главных украшений этого патриотического праздника. Она говорит: «Мадам Бонапарт была еще очаровательна в то время… Что же касается мадам Талльен, она была в расцвете своей красоты. Обе одеты с той античной изысканностью, которая присуща тому времени. Думается, Жюно был очень горд своим правом предложить руку этим двум очаровательным женщинам, когда после вручения знамен они покидали Директорию. Жюно было тогда двадцать пять лет, он — красивый молодой человек с бравой военной выправкой; в тот день на нем был великолепный гусарский мундир полковника. И великолепие костюма и мужественный вид молодого и храброго посланника, бледного от ран, кровь которых обагрила эти знамена, словно говорили о том, что он был достоин армии, которую представлял здесь. Выходя, он предложил руку мадам Бонапарт; как жена его генерала, она имела право идти первой, особенно в этот торжественный день. Другую руку он предложил мадам Талльен, и так спустился с ними по лестнице Люксембургского дворца».

Чем не прекрасный сюжет для жанровой картины: гусарский полковник под руку с Жозефиной и мадам Талльен на лестнице дворца Марии Медичи? Герцогиня д’Абранте так описывает толпу, жадно разглядывавшую героя и модных красавиц: «Толпа была огромной. Люди толкались, теснились, чтобы лучше видеть. «Гляди, это его жена!.. Это его адъютант! Как он молод! А она, как она прекрасна! Да здравствует гражданин Бонапарт! — кричала толпа. — Да здравствует гражданка Бонапарт! Она добра к бедному люду». «Да, да, — говорила толстая торговка с рынка, — прямо Богоматерь побед».

Поэт Арно в своих «Воспоминаниях шестидесятилетнего» также описывает эффект, произведенный красотой Жозефины в тот торжественный день. В центре всеобщего внимания мадам Бонапарт делила скипетр популярности с мадам Талльен и мадам Рекамье. «Хоть у нее и было меньше яркости и свежести, чем у них, но благодаря правильности черт лица, изящной гибкости стана и нежного выражения на лице, она тоже была красива. Я видел всех троих в туалетах, наиболее подчеркивающих их достоинства, с прекраснейшими цветами в волосах в один из самых великолепных майских дней, когда они входили в зал, где Директория принимала знамена. Можно было бы сказать, что три весенних месяца пришли отпраздновать победу». Молодой поэт, не однажды удостаивавшийся чести стоять рядом с Жозефиной, был очень польщен тем, что присутствовал с ней и мадам Талльен на первом представлении «Телемака» Лезиера в театре Фейдо. «Признаюсь, — говорит он, — не без определенной гордости воспринимал я свое нахождение в обществе двух замечательных женщин эпохи; и не без определенного удовольствия я вспоминаю об этом: естественные чувства молодого человека при виде красоты и славы. Не Талльена я видел в его жене, но именно Бонапарта я боготворил в его жене».

Глава III

ВСТУПЛЕНИЕ БОНАПАРТА В МИЛАН

Сколько воодушевления, сколько пыла, сколько задора в этой молодой доблестной армии, с триумфом вошедшей в Милан! Все молодо: главнокомандующий, офицеры, солдаты, идеи, чувства, надежды. Сколько гордости, достоинства, какая свободная поступь у этих приземистых южан с просмоленной солнцем кожей, с умным и хитрым лицом, с огненным взглядом! Они отражают суть французской революции. Они бравые и добрые, жестокие и благородные, великолепные в бою, приятные, веселые, но при этом отличающиеся героизмом, самоотречением, бескорыстием, они думают не о себе, а об отчизне. Они не завистливы, их не заботят ни награды, ни деньги. Военная карьера — не профессия для них, а призвание, страсть. Роскоши миллионера они предпочитают свои мундиры в лохмотьях. Они

с

презрением относятся ко всему, что не является военным. Они не только не боятся опасности — они ее любят, они живут в ней как в своей стихии.

На редуте Дего Бонапарт воскликнул: «С двадцатью тысячами таких людей мы пересечем всю Европу». Гас конский гренадер подхватил громко: «Пусть маленький капрал ведет нас, и я обещаю ему, что он никогда не увидит нас отступающими». Со времен легионеров Цезаря мир не видел ничего подобного солдатам Бонапарта. Как они были счастливы в Милане!

Теперь они хорошо накормлены, неплохо одеты и в добротных башмаках. Очень хороших башмаках! Это огромное счастье для бедного солдата! И вот они в этом городе, похожем на земной рай, с прекрасным мраморным собором, обворожительными женщинами и пленительными пейзажами. А вокруг плодородная земля, поля, леса, залитые солнцем; вдали громадина цепей Альп, вершины которых, начиная горами Визо и Роз вплоть до гор Бессано, весь год остаются в снегу. Воздух так прозрачен, что до находящихся на расстоянии двенадцати миль гор, кажется, рукой подать. Солдаты любуются богатствами Ломбардии, этой обетованной землей, гигантской горой Визо, так долго нависавшей над их головами: теперь они увидят, как за нее садится солнце.

Бонапарт вошел в Милан 15 мая 1796 года. Там его встретила многочисленная национальная гвардия, одетая в цвета Ломбардии — зеленый, белый и красный, под командованием важного сеньора города, герцога де Сербеллони. Гвардия была выстроена в ряд вдоль пути, по которому он проезжал. Воздух сотрясали возгласы «Виват!». Бонапарт прибыл к римским воротам, где гвардия склонила перед ним оружие. В сопровождении полка пехоты и окруженный своей гвардией гусар, он продвигался до площади перед дворцом эрцгерцога, где его разместили и где был накрыт стол на двести персон. Под крики «Да здравствует Республика! Да здравствует свобода!» на площади было посажено Дерево Свободы. И день закончился великолепным балом, на котором многие дамы города появились в костюмах национальных французских цветов.

Глава IV

ПРИБЫТИЕ МАДАМ БОНАПАРТ В ИТАЛИЮ

В своих любопытных мемуарах мадам Ре-мюза говорит: «Что можно было бы сказать о сердце Бонапарта? Если бы возможно было поверить, чтобы человек, почти во всем подобный нам, был бы, однако, лишен этого органа, который позволяет нам любить и быть любимыми, я бы сказала, что в момент его создания вполне могли забыть о сердце, или, может быть, ему удалось подавить голос сердца полностью. Он всегда создавал слишком много шума вокруг себя, чтобы сосредоточиться на сердечном чувстве, каким бы оно ни было. Ему почти неведомы были связи по крови, голос природы».

Это суждение нам кажется субъективным и преувеличенным. Несомненно, честолюбие и жажда славы могли в конечном итоге взять верх в его душе над всеми остальными чувствами, но все же нельзя согласиться с Ламартином, сказавшим:

Несмотря на то, что говорит поэт, Наполеон умел ненавидеть и умел любить. Как бы высоко ни вознесся человек на вершины всемогущества, он не может полностью оторваться от человеческой природы. Не находя удовлетворения в славе и честолюбии, не зная, чем заполнить эту бездну, называемую сердцем, герои или властители как простые смертные имеют потребность черпать новые силы из источников сокровенных радостей, и часто слово, взгляд, улыбка дают им больше счастья, чем весь блеск величия и все упоение победой.

Отрицать страстность чувства Бонапарта к Жозефине в 1796 году означало бы опровергать очевидное. Все, кто жил тогда рядом с ним, единодушны в признании того, что Бонапарт испытывал это чувство. Мармон и его друг Лавалетт, поэт Арно одинаково были поражены этим. Мармон, повествуя об итальянской кампании, записал в своих мемуарах: «Как бы ни был Бонапарт занят заботами о своем величии, военными задачами, которые были перед ним поставлены, и своим будущим, он находил время отдаваться и другим чувствам: он без конца думал о своей жене. Он желал ее, он ждал ее с нетерпением. Он часто говорил мне о ней, о своей любви к ней с таким пылом, с излияниями и иллюзиями молодого человека.

Глава V

ЖОЗЕФИНА НА ВОЙНЕ

С того момента как Бонапарт покинул Жозефину в Париже, его положение очень изменилось. Она была очень удивлена почитанием, окружившим ее. Какие великолепные результаты достигнуты! Какой победоносный курс! Какое величие! Немногие принцы и государи удостаивались такого отношения. До подобного авторитета было далеко даже эрцгерцогу, управляющему Ломбардией за несколько недель до того. Бонапарт, чтобы не вызвать обиды у республиканской Директории, не расположился в эрц-герцогском дворце. Но у него была поистине королевская резиденция: дворец миланского герцога, патриота Сербеллони. Бонапарт только что стал общаться на равных с королем Сардинии, папой, герцогом Модены, великим герцогом Тосканы. Венеция и Женева подчинены силой и дипломатией; Рим и Неаполь присоединены коалицией; Верхняя Италия освобождена от австрийского ига. За пятнадцать дней он одержал шесть побед, взял в боях двадцать одно вражеское знамя, изъял сто картин из коллекции папы, тридцать — у герцога Модены, захватил пятьдесят миллионов, разграбил библиотеки, опустошил музеи — и подписал перемирие с Пьемонтом. Самые знаменитые шедевры античности отправлены в Париж как трофеи: что за чудеса, осуществленные лишь за несколько дней!

От Альп до Адриатики, от Тирольских гор до Везувия по всему полуострову произносилось имя Бонапарта. Нужно было поддерживать эту блестящую славу, так быстро достигнутую, нужно было ее сохранять. Австрия поднимала армии, намного превосходившие те, которые ей противостояли. Папа, неаполитанский двор жгуче желали успеха австрийцам. При малейшем отступлении молодого победителя все его стройное и мощное сооружение, так славно сконструированное, обрушилось бы как карточный замок. Либеральные идеи Италии воспринимались лишь поверхностно. Глубины страны были реакционными. Нельзя было рассчитывать ни на Венецию, чья старая аристократия была предельно обеспокоена, ни на короля Сардинии, который желал реванша, ни на неаполитанского короля, жена которого была сестрой королевы Марии-Антуанетты, ни на великого герцога Тосканы, который был и эрцгерцогом Австрийским, ни на республику Женевы, олигархию которой поддерживала Англия, ни на папу, который не без страха смотрел на армию, состоявшую из якобинцев. В итоге еще так много предстояло сделать, и едва ли Бонапарт испытывал радость от того, что должен покинуть свою жену и вернуться на войну. Ьго любовь стала такой неудержимой, что им овладело страстное желание, чтобы за ним следовала Жозефина. Это было ново, но Бонапарт никогда не соглашался поступать так, как все, как принято: он был убежден в своей уникальности. Выехав из Милана на осаду Мантуи, чтобы попытаться одолеть ее до прибытия австрийской армии под командованием Вюрмсера, он 6 июля 1796 года писал из Ровербеллы Жозефине, остававшейся в столице Ломбардии: «Я побил неприятеля. Килмен отправит тебе копию реляции. Умираю от усталости. Прошу тебя тотчас же выехать и направиться в Верону. Ты мне нужна, потому что я боюсь, что ты заболеешь. Целую тебя тысячу раз. Я в постели». 11 июля — новое письмо из Вероны: «Едва выехав из Ровербеллы, узнал, что неприятель около Вены. Массена разработал план, который оказался удачным. Мы взяли шестьсот пленных и захватили три пушки. Семь пуль прошило одежду генерала Брюна, но ни одна не задела его: повезло. Целую тебя тысячу раз. Чувствую себя очень хорошо. У нас только десять человек убитыми и сто раненых».

17 июля Бонапарт адресовал Жозефине из Мармироло послание самого пылкого любовника: «Получил твое письмо, мой обожаемый друг. Оно наполнило мое сердце радостью. Я очень благодарен тебе за то, что ты потрудилась сообщить свои новости. Твое здоровье сегодня должно быть лучше. Уверен, что ты выздоровела. Настоятельно рекомендую заняться верховой ездой, это не преминет пойти тебе на пользу. С того момента, как покинул тебя, я грущу. Единственное счастье для меня — это быть возле тебя. Без конца воскрешаю в памяти твои поцелуи, твои слезы, твою милую ревность. И очарование несравненной Жозефины разжигает жаркое пламя в моем сердце, в моих чувствах. Когда же я освобожусь от всякого беспокойства, от всяких дел и смогу проводить все время около тебя, заниматься только тем, что любить тебя и думать только о счастье, говорить тебе об этом и доказывать тебе это? Отправляю тебе лошадь, но надеюсь, что ты скоро сможешь присоединиться ко мне».

Это письмо заканчивается половодьем восторженных чувств: «Несколько дней назад я полагал, что страстно люблю тебя, но с момента, как увидел тебя, чувствую, что люблю тебя в тысячу раз сильнее. С той поры, как познакомился с тобой, я с каждым днем все сильнее обожаю тебя: это подтверждает максиму Ла Брюйера о том, что любовь с первого взгляда ложна. В природе все имеет развитие и стадии усиления. О! Прошу тебя, позволь мне увидеть какие-нибудь из твоих недостатков! Будь менее красивой, менее грациозной, в особенности менее доброй, никогда не будь ревнивой, никогда не плачь; твои слезы лишают меня разума, разжигают мою кровь. Поверь, что не в моей власти не думать о тебе, иметь мысли, которые не были бы подчинены тебе. Отдыхай хорошо, побыстрее восстанавливай свое здоровье. Приезжай ко мне, чтобы, по крайней мере, прежде чем умереть, мы могли сказать: «Мы были столько дней счастливы!» Миллионы поцелуев и столько же Фортуне, несмотря на его злобный характер». Фортуне — это маленький пес Жозефины.

18 июля — новое письмо, также посланное из Мармироло: «Всю ночь провел под обстрелом. Я бы расправился с Мантуей одним сильным, смелым и удачным ударом, но вода в озере резко спала, так что мой полк не смог по нему прибыть. Сегодня вечером начну штурм по-другому… Получил письмо от Эжена и отправляю его тебе. Прошу тебя написать милым деткам и отправить несколько украшений. Уверь их, что я люблю их как собственных детей. В моем сердце нет разницы по отношению ко всему, что касается тебя или меня. Очень хочу знать, что ты носишь, что делаешь. Проезжал мимо поселка Вергилия по берегу озера под серебряным светом луны и все время думал о Жозефине!»