Маджуся Идисса вынула изящную ручку из жбана и показала всем присутствующим доставшийся ей шарик. При этом сама она, словно из страха перед судьбой, все еще не смела на него взглянуть. Ее брат, Маджер Облитас, рассмеялся первым, однако княжна даже после этого продолжала испытующе всматриваться в лица собравшихся. И лишь только после того, как ее отец, Маджер Каседелия, полноправный властелин, усмехнулся в пышные усы, а мать, Маджуре Сино, хлопнув в ладоши подняла их ко рту, девушка наконец взглянула на шарик и, увидев светло-желтый цвет, сделала глубокий вдох, а возможно, даже вздохнула, и шагнув в сторону, объявила:

– Пусть этот шар достанется Куатесабу!

Повернувшись, она кинула шар в огромный зев камина, одного из шести, обогревавших зал. Настоящие холода еще не наступили, но Маджер Каседелия приказал их разжечь, и его желание было исполнено.

Я сидел достаточно близко от огня, и было мне так жарко, что я вынужден был снять кафтан, иначе пот капал в миску, а еда была и без того достаточно соленой. Когда рука княжны дрогнула и брошенный шарик, неудачно попав в торчащий из камина конец полена, выкатился в зал, я оказался к нему ближе всех и, тотчас его схватив, метко послал в самую середину пылающего пекла. Все было кончено, прежде чем кто-либо успел подать голос. С невозмутимым видом усевшись на свое место, я отрезал кусок от сочного окорока.

Маджуре Сино встала и, подойдя к дочке, ласково, но в то же время и гордо, прижала ее к груди, а потом усадила рядом с собой. Повинуясь жесту господина, слуги кинулись к жбану и быстро вынесли его из зала, наверняка на двор, где остальные девушки будут испытывать судьбу, которая кому-то из них все-таки подсунет пурпурный шарик.

Вид с перевала был просто великолепен – пятна лесов и дубрав радовали глаз всеми возможными, за исключением может быть только голубого, цветами. Почти каждое дерево обладало собственной окраской, соперничало с соседями, благодаря чему создавалось впечатление, словно ближние леса находились на расстоянии выстрела из лука, хотя до них было не менее чем полдня пути. С дальних лугов, пастбищ поднимались полосы тумана, все выше и выше, для того чтобы, перевалив через гребень горы, исчезнуть из нашего поля зрения. Дорога, хоть и отмеченная суеверными мужикам разноцветными лентами, пучками перьев, сложенными на счастье узорами из разноцветных камешков, казалась в этом окружении бедным, низкопробным украшеньицем, пестрой ленточкой в окружении великолепных, дорогих, благородных шарфов.

Однако дорога была для нас важнее. И хотя солнце, пронзавшее рыхлые тучки своими острыми штыками, освещало мельчайшие детали пейзажа, затопляя его, заливая красивейшим небесным золотом, мы не свернули ни в один из этих великолепных уголков. Мы ехали все той же, единственной дорогой.

С интервалом шагов десять – двадцать, обычно в разноцветном пятне, нам попадались либо один, либо несколько следов подкованных копыт вьючных лошадей Муела и Сансы. Они опережали нас часов на десять, двенадцать. В полном соответствии с планом.

Я оглянулся. Меч Падира Брегона, его любимый Карник, с окованной серебром рукояткой, был уже вынут из ножен и приготовлен к драке. Другие сотоварищи – Олтц-арбалетчик, Убертия – арбалетчица и мечник Греда тоже не дремали в седлах. Падир Брегон издал шипящий звук и, когда мы остановились, мотнул головой, призывая нас к себе. Делая вид, будто ничего не подозреваем, мы подъехали. Падир бросил мне бутылочку с зельем. Убертия охнула. Я соскочил с коня, шагнул в сторону и сделал большой глоток. Настойка из Пелуны, в которую было добавлено грусало, побежала по пищеводу. Я повернулся к Олтцу и, отдав ему бутылочку, тут же наклонился, опершись одной рукой о холодный камень. В этот момент зелье достигло желудка, однако тот не собирался принимать такого пахучего, горького, жгучего гостя – выслал ему навстречу все свое содержимое. Из меня исторглась струя рвоты, я рыкнул, словно удушаемый петлей лось – и тут все закончилось. За моей спиной слышались характерные звуки. Это остальные члены ватаги расставались с содержимым своих желудков. Когда-то, в Гватесабоо – как же это было давно – я спросил у Падира для чего это нужно, а он молча взял с тарелки блестящую от жира толстую колбасу и уколол ее в бок кончиком ножа. Кожица лопнула, и ароматное содержимое стало выдавливаться на тарелку.

– Так выглядел бы твой наполненный едой желудок, проткнутый ножом, саблей или когтем, – пояснил Падир. – А теперь, – он взял в руку сморщенную, сухую фигу, – Посмотри, что произойдет с этим.